Bye-bye, baby!.. - Платова Виктория. Страница 46

Живописью это не назовешь. Так, лабуда. Портреты официальных лиц. Их жен, детей и собак. Собаки получаются лучше всего. Немцы – тупые животные. Zugtiere 11. – Акцент Ужа стал еще более ощутимым. – Я там женился, между прочим.

– На тупом животном?

Генау 12. На корове. Симментальской.

Уж полез во внутренний карман пиджака и вынул тонкую пачку фотографий: женщины лет тридцати, типичной немки с круглым лицом и круглыми глазами («моя корова»), пухлого диатезного младенца («мой киндер»), двухэтажного, облицованного камнем дома с клумбой на переднем плане («мой хауз»), новенького «Мерседеса» цвета «мокрый асфальт» («мой ваген»). Было еще несколько снимков – Уж без коровы и киндера, но в компании жизнерадостных и почему-то потных бюргеров. На всех этих снимках Уж занимал одно и то же место – крайнее слева или крайнее справа.

Времена меняются, меланхолично думал Сардик, вполуха слушая, как Уж поносит пригревшую его Германию, вот ты уже и не центровой.

– Хреново там, да? – из вежливости спросил он.

– Душно. Как есть воздуху не хватает. И скука смертная. Тоска.

– Что же ты там сидишь? Возвращайся.

– В Рашку? Э-э, нет. В Рашку – ни за что. Лучше там, с коровой.

– Тебе виднее…

– Слушай, старичок… А Галка-Соловей как там?

Жива? Не спилась еще? А то я ей звоню, а меня все время посылают. Неизвестные мне люди.

Лет шесть назад Галка-Соловей была их с Ужом натурщицей. Сардик даже попытался влюбиться в нее, как обычно – без всякой надежды на взаимность. Дохлый номер – дружеские поцелуи при встрече и прощании, дружеское похлопывание по щеке: ничего другого Сардику не обламывалось. Уж – тот срывал весь банк, включая бесплатные ночи и совершенно бесплатную любовь. Все женщины, очутившись в компании Сардика и Ужа, как правило, выбирали Ужа. А в компании Сардика и кого-то другого – выбирали кого-то другого. Конечно, у Сардика были женщины, но все истории с ними оказывались случайными и необязательными, они не имели сколько-нибудь серьезного продолжения и напоминали перекус в кафе быстрого питания (в лучшем случае). А в худшем – у Сардика создавалось впечатление, что он перебивается крохами с чужого стола. И это при том, что он не был уродом. Скорее – красавцем с тонким восточным лицом и пышными иссиня-черными волосами, которые вот уже добрый десяток лет собирались в хвост. С Сардика было впору иконы писать, не то что с битого оспой Ужа. К тому же голова его так и светилась проплешинами – а вот поди ж ты, женщины были от него без ума, женщины у него не переводились. «Все дело в харизме, старичок, – говаривал Уж, смазывая йодом царапины, остававшиеся после выяснения отношений с очередной влюбленной кошкой. – Бабы клюют на харизму и больше ни на что. У меня ее хоть жопой ешь, а у тебя – не сложилось».

Не сложилось, точно. Генау. Как и со всем остальным.

– …Ну ты вспомнил, друг! Галка-Соловей уже три года, как в Штатах. Нашла себе какого-то фермера, родила двойню и живет счастливо.

– Вот сука! – искренне возмутился Уж. – Продала родину за арахисовое масло! А Машка-Каланча?..

– Машка в Швеции.

– Тоже замуж вышла?

– Вроде того.

– А Верка-Герпес? – Уж понизил голос до трагического шепота. – И она сбежала? Как крыса с тонущего корабля…

– Сбежала, – подтвердил Сардик. – В Австрию. К тамошнему графу, вроде как потомку Габсбургов. Ее фамилию нынешнюю и после бутылки водки не выговоришь.

– Все бабы – предательницы! – Уж хлопнул кулаком по столу с такой силой, что из нетронутого Сардиком бокала пролилось пиво. – Ну а про Аньку-Амаретто я и спрашивать не буду. Эта, поди, вообще на луну улетела?

Анька-Амаретто была самой ослепительной из их общих натурщиц. Несмотря на хохлацкую фамилию Кириченко, она обладала жгучей итальянской внешностью и таким же темпераментом. Однажды она пырнула Мишеля ножом – за то, что он изменил ей с Веркой. Врача не вызывали, вот только Сардику пришлось просидеть рядом с постелью Ужа полночи, меняя бинты с перекисью. И угорая от чувства острой зависти – ни одна из женщин не пырнет его, Сардика, ножом в порыве любви.

И это – самая большая несправедливость на свете.

– …Анька здесь, – нехотя ответил Сардик. – Я ее видел месяц назад.

– Все такая же красивая? Или растащило в разные стороны? – По глазам приятеля Сардик понял, что именно хочет услышать Уж: что Анька обрюзгла и постарела и нажила десяток лишних килограммов. Тогда его собственная love story с коровой симментальской породы не будет выглядеть такой безнадежной.

Сейчас! Сейчас ты получишь кеглей в табло, бундесовый Уж!..

– С Анькой все в порядке. Она даже лучше стала.

И фигура обалденная. Мечта, а не фигура. Заснуть и не проснуться!

– Я всегда говорил, что ей нужно сниматься в порно. – Уж едва слышно заскрежетал зубами. – Телефончик не дашь? А то я в этой чертовой Германии… Эх… И погутарить там не с кем. А так хочется любви… так хочется тепла.

Телефон Аньки Сардик знал наизусть. Он всегда с лету запоминал все телефоны всех знакомых ему женщин. И всегда знал, что по ним ему – именно ему! – никто не ответит. А в лучшем случае он услышит сигнал «занято».

– Так дашь телефончик? – наседал Уж.

– Почему не дать? Дам, конечно.

Сардик пододвинул к себе фотографию с многофигурной композицией «Уж и бюргеры» и черкнул наискосок семь цифр. То же самое сделал и Уж – на другом снимке, с круглоглазой представительницей Zugtiere.

– А это что за номер? – спросил Сардик.

– Э-э… Услуга за услугу! Ты мне – Аньку, а я тебе – одного типа. Немец из Гамбурга. Последние полгода зависает здесь, ну и… Интересуется современными русскими художниками. Кое-что покупает. Платит прилично. Если понравишься – скупит все. Тебя ведь продажи интересуют?

– Кого же они не интересуют?..

– Вот и звякни ему. Вдруг выгорит.

– Звякну, – откликнулся Сардик, без всякого, впрочем, энтузиазма. – Как звать типа?

– Альбрехт, как Дюрера, ха-ха! Он и по-русски волочет, так что особенно напрягаться не придется… Ты сейчас один в мастерской?

– Нет. Пустил одного парня.

– Тоже художника?

– Он не художник. Работает в журнале…

Парень, работающий в журнале, – очередное Сардиково вранье. Ну, не совсем вранье – так, полуправда. Парень существовал, как существовал журнал, они даже были связаны; а сама правда заключалась в том, что Гаро (так звали парня) работал в офисе журнала уборщиком. Три месяца назад Гаро привел Женька, предыдущий компаньон Сардика, фотограф.

Женька жил в Сардиковой мастерской последние пару лет, потихоньку отвоевывая у хозяина жизненное пространство: метр за метром. Он появился с небольшой спортивной сумкой, в которой лежали несколько фотоаппаратов, несколько фильтров и сменные объективы. Затем пришел черед гигантских, обклеенных фольгой отражателей; затем косяком пошли прожектора и софиты. А в довершение всего неотразимый Женька попросил Сардика переехать из большой комнаты в тридцать пять метров в семнадцатиметровую: ему-де необходимо оборудовать фотостудию, а это требует размаха. Сардик перебрался в семнадцатиметровку на следующий же день, а еще через день таким же косяком, как софиты и прожектора, пошли девицы.

Модели.

Нимфетки, конфетки, кошечки, цыпочки и вамп.

Что тут поделаешь, Женька был модным фотографом. И чем-то напоминал Сардику Ужа – только без оспин и без проплешин.

Стелясь перед Женькой, посетительницы в упор не замечали Сардика и его картины. В лучшем случае они спрашивали: «А вы художник, да?», или «А это у вас не лягушка нарисована? Нет?.. Ой, а я думала, что лягушка», или «А почему у вас трава красная? Вы дальтоник?», или «Эта тканюшка ведь атлас? А вы не подарите мне масенький кусочек?»

Художник, терпеливо объяснял Сардик.

Это не лягушка, это Биби-Ханым, знаменитый архитектурный памятник, терпеливо объяснял Сардик.