Куколка для монстра - Платова Виктория. Страница 39

Он провел меня к выходу, мимо маленького тренировочного зальчика, дверь в который была приоткрыта. Два молодых человека в черных тренировочных кимоно бросали друг друга на маты. Я на секунду пожалела одного из них – высокого тонкого молодого человека с длинными волосами, забранными в хвост, – видно, что ему доставалось от спарринг-партнера – приземистого качка свирепого вида…

Виталик гостеприимно распахнул входную дверь, и пронизывающий холод сразу же забрался под полы шубы.

– Извини, дальше проводить не могу, Холодрыга собачья.

– Ничего. Куда идти?

– Смотри, – Виталик явно издевался, темень была хоть глаз выколи. – Дойдешь до ворот, они не заперты. Дальше – грунтовка, но по ней идти не стоит, до утра не доберешься. Сворачиваешь на тропу – и вперед. До станции два километра. Дойдешь до станции, сядешь на электричку в сторону Москвы – вот и вся недолга.

– На электричку?

– По-другому не выбраться. А машину ради тебя никто гонять не будет…

Только сейчас я сообразила, что у меня нет денег.

– Слушай, одолжи мне денег… У меня нет ни копейки.

– У меня тоже, – с готовностью осклабился Виталик. – Откуда деньги у бедного мента? Ну, попутного ветра…

И, не дожидаясь ответа, наглый милицейский шофер захлопнул дверь за моей спиной.

Я осталась одна.

Одна посреди февральского вечера, на пронизывающем ветру, без денег, без документов, с сомнительной станцией в двух километрах отсюда. Даже если я дойду до нее – что делать потом?.. Машинально я сделала несколько шагов к воротам, которые не были видны в темноте, руки мгновенно окоченели, и я спрятала их в карманы. В карманах было пусто. Бессмысленно пусто, так же как и в моей голове.

Спустя несколько секунд я наткнулась на машину, и она взорвала воздух надсадным воем сирены. Я опустилась у переднего колеса и завыла с ней в унисон. Холод мгновенно овладел горлом, обжег его, проник вовнутрь и застудил сердце.

Тебе некуда идти.

Лапицкий прав, тебе некуда идти. Ты попалась. В доме коньяк и бутерброды с постной ветчиной, в доме ты можешь надеяться на защиту. На иллюзию защиты…

Проклиная все на свете, я поднялась и направилась к даче, которая искушала меня теплым светом из окон. Добредя до двери, я грохнула в нее обоими кулаками и сразу же отступила, независимо сунув руки в карманы.

На пороге появился Виталик.

– Ну что, не удалось?

– Что – «не удалось»?

– Тачку угнать.

– Можно я войду? Очень холодно. – Мои руки по-прежнему независимо торчали в карманах, но голос унизился до просьбы.

– Вот видишь. Никогда не говори «никогда», – наставительно произнес Виталик, но все-таки посторонился, пропуская меня в теплый холл. – Проводить к боссу?

– Не нужно. Я сама.

…Лапицкий сидел в той же позе, в которой я оставила его. Он даже не удивился моему возвращению, он даже проявил сочувствие:

– Замерзла?

– Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы ты выпила коньяка для начала. А потом поговорим.

Я не стала сопротивляться. Я была сломлена. Молча проглотив коньяк, я посмотрела на Лапицкого и сказала то, что хотела сказать с самого начала:

– Я вас ненавижу.

– Охотно верю. Но к делу это не относится.

– Чего вы добиваетесь?

– Ты уже поняла, что идти тебе некуда. Единственный человек, который может тебе помочь, – это я. Все остальные либо упекут тебя в каталажку, где ты сгниешь, либо отстрелят тебе башку. Согласна?

– Допустим. Что дальше? – Согревшаяся Анна решила проявить остатки воли и темперамента.

– Предлагаю щадящий вариант. Ты начинаешь работать на нас. У тебя сразу же отпадают все проблемы.

– Зачем я вам?

– Ну-у… Ты неглупая. Очень неглупая. Нестандартно мыслишь в экстремальных ситуациях.

– Вы-то откуда знаете? Лейтенант на секунду замялся.

– Предполагаю. Кстати, обвинения в убийствах с тебя еще никто не снимал.

– Мне их даже не предъявляли.

– Я и говорю – соображаешь… С тобой не соскучишься. В тебе есть стержень. Есть характер. Если с тобой поработать, из тебя может получиться отличный агент. Ты можешь быть кем угодно, красивой женщиной прежде всего. Хотя ты и не в моем вкусе.

Я поморщилась: набор дешевых фраз, которые ничего не значат. Но Лапицкий истолковал мою гримасу по-своему.

– Это не комплимент. Это руководство к действию. И наконец, самое главное: у тебя нет выбора.

Я вспомнила пустые карманы и пронизывающий холод улицы.

– Да, вы правы. У меня нет выбора. Но подсыпать цианид в бокалы зазевавшихся мужиков я не буду. И производить контрольные выстрелы в голову тоже.

– Что, дешевых фильмов насмотрелась? Это только в кино безмозглые дуры стреляют почем зря. Никто от тебя этого не потребует. Так, поскачешь по нескольким постелям…

– Я не буду скакать по постелям.

– Неужели? А раньше у тебя неплохо это получалось.

– Оперативно вы собираете информацию.

– Работа такая. И потом, ты должна быть под рукой, когда вспомнишь о смерти Олега.

– Есть люди, которые очень хотели бы меня уничтожить… Они хорошо знают меня, в отличие от меня самой… Они хорошо знают, какая я теперь.

– Они хотели уничтожить тебя, а ты их. Я правильно понял твой неожиданный визит ко мне? Не волнуйся, этих людей мы сможем нейтрализовать…

– Если соглашусь – что получу взамен? – Я пристально посмотрела на Лапицкого.

– Получишь другую жизнь. И все, что необходимо для этой жизни. Ты согласна? Не слышу.

– Да, – тихо сказала я. – Я согласна.

…Я осталась на даче. Теперь, когда я согласилась на все, со мной особенно не церемонятся. Хотя я больше не живу в маленькой конуре под лестницей, окна моей новой комнаты тоже зарешечены. И это значит лишь то, что я все равно не свободна, а тюрьма имеет множество модификаций: будь то закрытая клиника, закрытая территория особого подразделения ФСБ или собственное беспамятство. Но я редко думаю об этом, мне просто некогда об этом думать – я чертовски устаю от разных вещей. От бессмысленных пробежек по утрам, от бессмысленных упражнений в маленьком, хорошо оборудованном тире – я всегда посылаю пули в «молоко», я делаю это с такой регулярностью и с таким упрямством, что на меня перестают даже злиться. Апофеозом бессмысленности являются тренировки в спортзале, где инструктор с ленивым именем Игнат каждый раз расправляется со мной, как с тряпичной куклой для следственных экспериментов.

Я отказываюсь учиться. Меня все ненавидят. Я тоже «всех ненавижу. Ненавижу за постоянные синяки, постоянные унижения, за непроходящую ломоту во всем теле, за неопределенность будущего, за то, что дала купить себя с потрохами.

По ночам мне снится мертвая голова Эрика, и это единственный человек, к которому я отношусь с симпатией, во всяком случае, он любил меня.

Виталик называет меня «королевой» и пытается лишний раз ущипнуть за задницу. Я никак не реагирую на это.

Игнат называет меня «мясом» и пытается лишний раз вывихнуть мне руку. Я никак не реагирую на это.

Только Лапицкий обращается ко мне по имени, каждый раз подчеркивая, что знает обо мне больше, чем мне хотелось бы.

– Ты огорчаешь моих ребят, – ласково говорит он голосом, не предвещающим ничего хорошего.

– Ничего не поделаешь.

– Запомни, Анна, это тебе не в постели с мужиками кувыркаться в свое удовольствие. Здесь нужно работать.

– В постели тоже нужно работать, – надменно говорю я.

– Тебе виднее, – он не упускает случая макнуть меня в грязь. – Но учти, в следующий раз Игнат сломает тебе руку, и ты быстренько прекратишь весь свой выпендреж.

– Его право.

– Ты отчаянная сука, – говорит капитан, и непонятно, чего в его голосе больше – неприязни или восхищения. – Я принес тебе твой любимый «Житан». А теперь пойдем, разомнемся.

– Я устала.

– Это приказ. Разве ты забыла, что ты теперь тварь бессловесная и подчиняешься только приказам?

…Мы спускаемся в спортзал и, искоса поглядывая друг на друга, переодеваемся в маленькой раздевалке, пропахшей едким потом Игната и всех тех, кого он с завидным постоянством укладывает на лопатки. У капитана хорошо тренированные руки, широкий разворот плеч и небольшое родимое пятно под левой грудью.