Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 72

Господи, как могла Жека жить с ней столько лет? Не из-за пятидесяти же долларов в месяц, в самом деле. Мне захотелось наорать на старуху, но я сдержалась.

— К вам кто-то приезжал? — спросила я.

— Приезжали… Целая свора. Бродили здесь полдня, вынюхивали, в глаза заглядывали, все про подругу твою покойную спрашивали, Катерина.

— А вы?

— А на мне где сядешь, там и слезешь. Знаю я этот контингент. У меня один ухажер из органов был. Писарем в НКВД работал. Противный был человек. Помню, пошли мы в ЦПКиО, на Елагин, я все хотела на лодке покататься. Так, думаешь, он меня прокатил? Дудки! Помер перед самой войной, и НКВД ему не помогло. Так что у меня с этим контингентом строго. Да и не знаю я ничего про твою подругу толком. Пыталась ее понять, да не смогла. Вот хотя бы вас взять: тебя, Евгению да этого вашего Снегиря… Не понимаю я этого. Не по-ни-ма-ю! Вертелся между вами, вертелся, как, прости господи, дерьмо в проруби, да так никого и не выбрал. А вы тоже хороши — никакой женской гордости! Я бы такого ухажера метлой бы вымела, а вы все его, дуры, привечали. Где дети-то теперь?

— Со мной, — я старалась пропускать нравоучения старухи мимо ушей.

— Ты, Катерина, не дури. Детей в детдом отдай, зачем тебе такая обуза? Ты еще девка молодая, найдешь мужика, что будешь с детьми делать? Ребята — не щенята, в кадке не утопишь. А потом, знаешь, неродное — оно и есть неродное. Ты ему хоть в задницу дуй, все равно развернется и наплюет на тебя. Вырастишь, выкормишь, а на старости у разбитого корыта останешься. Мне хоть необидно. И пожила в свое удовольствие, и уколы бесплатные. На следующий год комнату Ниночке отдам и съеду в богадельню к чертовой матери. А племянничкам — ничего. Ни-че-го! Вот и возьми меня за рупь двадцать! Зубы на червонец обломаешь.

— А что, к Жеке правда кто-то приезжал?

— И ты туда же! Эти мурыжили, теперь ты начинаешь. Приезжали, приезжали. Пару-тройку раз да приезжали, да все на дорогих автомобилях. Мы-то в роскоши не жили, зато и спали спокойно. А теперь видишь как: сегодня в машине, а завтра в гробине…

Хорошо еще, что я оставила Лаврухин “Фольксваген” неподалеку, а не подкатила на нем к калитке. Иначе в сознании старухи сразу бы превратилась в кандидата на “гробину”.

— А что за люди, Лариса Федоровна?

— Ну, мне почем знать, Евгения-то мне не докладывалась. Черный был какой-то, точно помню.

— Грузин, что ли? — я лихорадочно принялась вспоминать всех наших знакомых восточных кровей, но, кроме Адика Ованесова, ничего на ум не пришло. Но Адик, во-первых, никогда не имел машины, тем более дорогой. А во-вторых, никогда не имел желания заводить шашни с Жекой. Ему нравились совсем другие женщины: большой бюст, полное отсутствие талии и внушительный зад (“бочки на ножках”, называл их Лавруха).

— И не грузин, Катерина. Грузинов я знаю.

— Негр?

— Я же сказала — черный.

— Азербайджанец? — продолжала гадать я.

— Вот что я тебе скажу: и тот, и не тот, — хитро прищурилась Ларфа. — А больше ты из меня ни слова не вытянешь.

— Как это — “и тот, и не тот”?

— А вот как хочешь, так и понимай. Эти-то — милицанеры — тоже ничего не поняли, но не моя забота за ними вместо собаки розыскной бегать. И не запугать меня ничем, Катерина. Я блокаду пережила и все остальное тоже переживу с божьей помощью.

Все ясно, поездка в Зеленогорск оказалась совершенно бесполезной. Ларфа ничего не скажет, если даже и чаи распивала с “черным” на веранде. Но самое странное — почему сама Жека не сказала мне ничего об этом, так внезапно возникшем романе? Я вдруг подумала о ближайшем пансионате, который ремонтировали выбритые до синевы турки; Жека любила гулять в окрестностях пансионата с детьми по вечерам — там была неплохая детская площадка с качелями, турником и маленькой горкой. К тому же у многих турок были подержанные иномарки. В перевернутом и строптивом сознании старухи они вполне могли сойти за роскошные машины. А сами турки — за черных…

Это была совсем хлипкая догадка, но Жеке всегда нравились брюнеты, чем черт не шутит… И все же представить ее в объятиях какого-нибудь потомка Мустафы Кемаля Ататюрка [24] я была просто не в состоянии. Можно, конечно, заехать в пансионат и ненавязчиво побеседовать с турецкими рабочими, построить им глазки, но для этого просто необходимо для начала запастись хотя бы электрошоком…

— Ну что ж, спасибо, Лариса Федоровна, — сказала я. — Рада была видеть вас в добром здравии…

— Врешь, поди, ну да ладно. Заезжай, если рядом будешь.

— Обязательно, — я с облегчением поднялась со стула. Приходится признать, что дознаватель из меня хреновый.

— Опять врешь, — уличила меня старуха. — Чую, не свидимся больше. Да и с какой радости тебе меня навещать, когда родные племянники раз в год появляются? Ты вот что, Катерина, там вещички их остались… Забыли впопыхах. Они же безалаберные, что мать, что дети. Я потом все эти цацки по всему участку собирала… И то до конца не собрала. До сих пор, может, что и валяется. Ты возьми их, мало ли что.

Странно, что вещички не подмела ретивая опергруппа. Это, безусловно, большой прокол с их стороны.

— А что, их еще не взяли?

— Милицанеры-то? Так я им и дала, милицанерам. Я даже их в обман ввела, — старуха хихикнула. — Валину комнату показала и сказала, что жили они там. И Евгения, и дети ее.

Валя, старшая Ларфина сестра, умерла еще в шестьдесят первом, 12 апреля, как раз в день космонавтики.

С тех самых пор Ларфа терпеть не могла Гагарина и вообще косо смотрела на исследования ближнего космоса.

— Как же вы так, Лариса Федоровна? Отказываетесь сотрудничать со следствием?

— Сказано тебе: милицанеров не люблю. Пускай сами разгребаются, а то привыкли на дядю надеяться…

Я прошла на вторую половину дома — там еще совсем недавно жили Жека и двойняшки. Жека снимала у Ларфы две крошечные комнаты и маленькую терраску — ту самую, на которой мы со Снегирем уговаривали ее принять деньги.

Сейчас я вспомнила об этом совсем некстати: колени у меня сразу ослабели, и я уселась на стул посреди пустой комнаты. Несколько детских тряпок, две пары сандалий и Жекин сарафан — вот и все имущество, которое я должна была забрать. Если не считать старых игрушек, сваленных в углу, и Лаврухиного велосипеда: должно быть, Жека просто не захотела везти их в город. Или решила, что заедет за ними позже.

А теперь вместо Жеки приехала я, и мне совсем не нужны были игрушки. И сарафан, который она больше никогда не наденет.

Никогда.

И все же я добросовестно сложила вещи в стопку и переместилась к игрушкам: может быть, удастся что-то выбрать для малышей и хоть немного порадовать их. Несмотря на то что я накупила им продвинутые “Лего” и прочие мелкие игрушечные прелести, Катька до сих пор спала со старым медвежонком с оторванным носом, а Лавруха-младший принципиально выбросил кирпичики от “Лего” в мусорное ведро.

Присев перед кучей игрушек, я принялась энергично перетряхивать их: резиновая утка-пищалка с проколотым боком, такой же проколотый мяч, игра “Зоологическое лото”, градусник из набора “Юный доктор” и сломанные наручники из полицейского набора. И крошечная засаленная войлочная собака. “Made in China” — было написано на наручниках.

Жека была так бедна, что покупала двойняшкам лишь китайские игрушки. Почему же она отказалась от наших денег? Может быть, если бы она была не такой разборчивой, то с ней ничего бы не случилось? А наручники вполне сгодились бы для меня и Лаврухи… Нет, Лавруха ни при чем, у него просто не было выбора. Выбор был у меня.

Я взяла в руки собаку. Вот что точно никогда не пригодится двойняшкам: оторванная пуговица глаза и передняя лапа, которая держится на честном слове. Я уже была готова отбросить выработавшего свой ресурс пса в сторону, когда заметила тонкую змейку ошейника у него под мордой. Лавруха-младший постарался на совесть, сплел настоящий ошейник. Способный мальчик.