Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 76

— Великолепно. Только в другой раз. У меня еще несколько деловых встреч в городе.

Дементий несколько увял, но все-таки нашел в себе силы проводить меня. Ритусик так и не появилась: она явно меня игнорировала.

Уже возле “Фольксвагена”, распахивая передо мной дверцу (сказалась многолетняя вышколенность обслуги), Дементий позволил себе намек на отношения.

— Может, оставишь телефончик? Встретимся где-нибудь, поболтаем. Ты забавная.

"Забавная”. Именно так характеризовал меня Титов. Вкусы хозяина и хозяйского пса совпадали.

— Не водись со шлюхами, — я потрепала Дементия по щеке. — Найди себе приличную женщину, пока не поздно.

— Хочешь, чтобы я от тоски помер?..

Я торжественно выехала из ворот особняка, на прощание дав короткий сигнал. Я получила все, или почти все. Это было нетрудно, теперь нужно решить, что делать со всей полученной информацией. Жаик и сам по себе был серьезной фигурой, а в связке с Владимиром Михайловичем Юхно он превращался в непреодолимое препятствие на пути к истине. Чуть ли не в Зверя числом 666. От одного Зверя я уже сбежала, угнав единственный катер. Теперь бежать было некуда.

Лавруха-младший ненавидел шарфы и шапки. Раньше, когда Жека еще была жива, каждую осень он встречал громким ревом: водрузить головной убор на его круглую упрямую голову было невозможно. Теперь же он сопротивлялся молча. Стоило только мне натянуть на него шапку, как он стягивал ее и швырял мне под ноги.

Примерная Катька стояла рядом и терпеливо ждала, чем же закончится наша молчаливая баталия. Я поклялась себе не говорить ему ни слова, но после третьей акции неповиновения, с трудом подавив в себе желание оттягать строптивца за ухо, разразилась речью.

— Может, ты хочешь остаться в саду на ночь, Лаврентий? Так и скажи, не мучай ни меня, ни сестру.

Лавруха исподлобья взглянул на сестру и дернул себя за ухо.

— Он говорит, что не будет надевать шапку, — с готовностью перевела Катька.

— Ты же взрослый мальчик. Хочешь заболеть менингитом и умереть? — прикрикнула я.

Лавруха посмотрел на меня полными слез глазами. И снова дернул себя — теперь уже за другое ухо.

— Ну? — спросила я у Катьки. — Что еще он придумал?

— Он говорит, что хочет умереть. Что пусть он умрет. Тогда мама испугается и вернется, — теперь уже и Катька готова была заплакать.

И у меня снова больно сжалось сердце. Я притянула Лавруху-младшего к себе и крепко обняла за плечи.

— Как хочешь. Можешь шапку не надевать. Мы сейчас побежим к машине, и все будет хорошо. Согласен?

Лавруха кивнул, и готовые пролиться из его глаз мелкие слезы отступили в глубину.

Мы добрались до машины, я усадила детей на заднее сиденье и тронула “Фольксваген” с места. Нужно перевести детей в другой сад. На Васильевский. Поближе к дому. Каждый день возить их через центр, по часу проводя в пробках, — просто пытка.

Но перевести детей в другой сад я не имела права. Я вообще не имела никаких прав. Я была только подруга покойной, не больше. Завтра (послезавтра, через три дня) меня снова начнут донимать всевозможные дамы из органов надзора и опеки. Рано или поздно мне придется отдать детей. В зеркало обзора я видела их круглые лица, их одинаково вздернутые носы; они были двойняшками, но с возрастом Катька все больше становилась похожей на мать, а Лаврентий — на Быкадорова.

Я снова возвращалась к тому, от чего тщетно хотела избавиться. Пока Лавруха-младший будет по-бычьи нагибать голову, пока Катька-младшая будет обнимать меня за шею во сне, я не найду себе покоя. Неотмщенная Жека будет вечно преследовать меня.

Моя сегодняшняя поездка в Зеленогорск принесла неожиданные плоды, но в состоянии ли я ими воспользоваться? Конечно, я хоть сейчас, по приезде домой, могу снять телефонную трубку и набрать номер Марича. И рассказать ему все. С самого начала. Но тогда я сдам укатившего в Финляндию Снегиря. И саму себя я тоже сдам. Преподнесу следственным органам на блюдечке. Нет никаких гарантий, что Марич выслушает меня до конца. Он может просто отправить меня в КПЗ, как человека, причастного к хищению имущества граждан. А если учесть, сколько стоит картина… И сколько денег мы получили за нее со Снегирем…

Двумя годами условно мне не обойтись.

И пока я буду куковать в какой-нибудь колонии в ватнике и косынке, убийца Жеки будет преспокойно разгуливать на свободе. Ты сама загнала себя в угол, Катерина Мстиславовна.

Я с досадой ударила рукой по рулю, а Катька, приподнявшись на сиденье, коснулась моего плеча.

— Что-нибудь случилось, тетя Катя?

— Ничего не случилось. С чего ты взяла, девочка?

— Ты ругаешься вслух. Дожили!..

— Плохими словами? — испугалась я.

— Нет. Обыкновенными.

— Я больше не буду. Обещаю тебе.

В начале седьмого мы были уже дома. Раздев и покормив детей, я отправила их смотреть мультики по видео, а сама уединилась на кухне. Мне предстоял веселенький вечерок: неожиданно полученные сведения нужно систематизировать и привести к общему знаменателю. И прежде всего отрешиться от крамольной мысли, что картины Лукаса Устрицы разят наповал. При этом я старалась не думать об оставленном в Мертвом городе Остреа Херри-бое. Никаких вестей от него не было, да и газеты молчали. Хотя я открывала их с некоторой опаской: гипотетический Страшный Суд, в который я по-прежнему не верила, все еще помахивал обрубком хвоста. Осенние землетрясения на Тайване и в Турции, летние наводнения в Европе — Зверь был бы доволен. Но не он виновен в смерти Жеки. Не он и не картина.

Смерть Жеки не вписывалась в классическую схему, она была бессмысленной и в то же время несла в себе высочайший смысл: кто-то хотел избавиться от свидетеля. Картине незачем избавляться от свидетелей, но той же картине легко подыграть. Все, Катерина Мстиславовна, ты даешь себе слово, что больше не будешь впадать в мистику, а попытаешься посмотреть на все произошедшее абсолютно трезвыми глазами.

Клянусь, сказала я сама себе и — для верности — пару раз стукнулась лбом о холодильник.

Начнем сначала. И во главу угла поставим тезис, что картине можно подыграть. А это значит, что кто-то умело воспользовался легендой о Лукасе ван Остреа. О том, что его картины несут в себе черную магию, заставляющую людей в лучшем случае умереть от инфаркта. Эту легенду можно прочесть в любом специальном журнале. И даже не специальном. Опустим заключение патологоанатома и представим дело так, что Леху Титова банально замочили.

Поводов было предостаточно, главный — профессиональная деятельность, как это принято характеризовать в оперативных репортажах. Итак, Алексей Алексеевич Титов покупает очень дорогую картину. Это вопрос престижа, он просто не может ее не купить (и это хорошо знает человек, который собирается убрать его с дороги). Алексей Алексеевич знакомится с девушкой, которая похожа на рыжеволосую красавицу с внешней створки триптиха (это я), имеет неосторожность влюбиться в нее и приглашает к себе пожить. Устраивается вечеринка, во время которой Алексей Алексеевич гибнет. Но перед этим его заманивают в кабинет под предлогом того, что его ждет там возлюбленная (я почему-то ни секунды не сомневалась, что именно так Леха и оказался в кабинете, иначе зачем было закрывать меня наверху?). Он гибнет (здесь я старательно обошла причину смерти), а его возлюбленную выпускают, чтобы она побыстрее забила тревогу и обнаружила тело.

Вот и все.

Я сразу же отбросила Быкадорова с Гольтманом и сосредоточилась на Лехе, потому что сама оказалась косвенной свидетельницей его смерти.

И у этой косвенной свидетельницы накопились вопросы.

Почему в тот вечер не работал кондиционер и имеет ли это какое-то отношение к убийству? Тут я вовремя вспомнила, что, когда нашла Быкадорова, форточка в Жекиной спальне была закрыта (узелок незначительный, но вполне способен связать две этих смерти, а в моем случае любая аналогия только на руку).

Почему что-то ужаснуло Жеку не сразу, а лишь спустя время, и только после того, как она узнала о смерти Титова? Возможно, она видела убийцу, но не придала этому значения. И была не опасна до тех пор, пока что-то не сопоставила.