Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 88

— Подожди. — Снегирь выговорился, и я перестала представлять для него всякий интерес. — Подожди… Но зачем ты повез ее тело в Купчино? Ты снова рисковал, Снегирь…

— А что оставалось делать? Ты хотела, чтобы ее тело нашли на Васильевском? Возле твоего дома, от которого есть только три ключа? Тогда бы они нагрянули к тебе гораздо быстрее. И сразу же обнаружили Жекин автограф… А так об этом знаешь только ты, — он испытующе посмотрел на меня. — Ведь об этом знаешь только ты, правда?

— Конечно. Мы же соучастники, Снегирь…

Лавруха подошел ко мне и приложил ко лбу ледяные губы. Ни один поцелуй ни одного мужчины не был таким ужасным.

— Мы соучастники, да…

— Но как ты сам оставался жив? Если все остальные умирали? Как?

— Выпьем, Кэт, — Снегирь разлил по бокалам выдохшееся шампанское. — Твое здоровье.

— Твое здоровье, Снегирь…

— А насчет того, как я остался жив… — Снегирь прошелся по мастерской, подошел к двери и повернул ключ в замке. — Тебе не холодно, Кэт?

Я машинально повернула голову к окну: форточка была закрыта.

— Есть такая маленькая штучка, которая называется многослойный респиратор. Импортная вещь. Абсолютная гарантия. Умещается в кармане. Сейчас продемонстрирую.

Он двинулся в угол, туда, где раньше стоял портрет Быкадорова — лже-Себастьяна. Теперь там устроился недописанный Адик Ованесов. Я неотрывно следила за Снегирем: его руки сомкнулись на затылке, и он обернулся ко мне. Теперь на его лице красовался маленький изящный респиратор. Снегирь приподнял его и почесал переносицу.

— Именно в таком виде я и предстал перед Жекой, как она утверждала… Тогда еще она не знала об убийстве ничего. Тогда еще не было никакого убийства. Мне жаль, Кэт.

Снегирь снова натянул респиратор на лицо, молниеносно вытащил из кармана плоский пузырек, отвинтил пробку и плеснул тягучую жидкость на портрет Адика Ованесова.

Холод пронзил меня до самого нутра, а потом понизу живота растекся расплавленный металл… Он прав, как все просто, он прав, но почему нечем дышать… Черта с два, Снегирь, ты еще не знаешь, что в кармане курточки Катьки-младшей лежит листок с двумя абзацами… текста… я… написала… они придут и увидят… Динка достанет его… или кто-то… кто-то еще… Кто-то похожий на Быкадорова, которого я любила, на Леху, которого я не любила, на… Марича… которого я хотела… полюбить… я любила бы их всех…

Все. только зачем этот звук… стекло, разбитое стекло. И Жаик в кольце мороза, в кольце огня.

Жаик… самый красивый казах… да…

Эпилог

— Я очень виновата перед ним, Херри. И перед вами… Какие только бредовые мысли не приходили мне в голову. Я подозревала вас всех. А Жаик, он спас меня в тот вечер. Разбил окно и спас. Он подозревал Снегиря, он ходил вокруг него кругами. И тоже вел самостоятельное расследование. Но гораздо более профессионально, чем я. Но к развязке я успела первой…

— Вы удивительная, Катрин, — Херри-бой поднял очки на лоб и заморгал круглыми, как у птицы, глазами. — Вы столько сделали для острова. Вы вернули Голландии Лукаса Устрицу. Голландии и всему миру…

Мы с Херри стояли у музея. Купол по-прежнему матово поблескивал. Он парил в низком небе. А я… Я была счастлива. Или почти счастлива.

— Ну, показывайте ваше чудо, Херри, — я поправила ему очки и рассмеялась.

— Осторожно, Катрин. Ваш жених будет ревновать. А я — питать напрасные иллюзии.

— Ничего. Он войдет в положение… Сколько было работ в тайнике, Херри?

— Пятнадцать. И правая створка триптиха. Вы еще не видели ее. И не видели весь триптих целиком.

Он толкнул дверь музея, и я снова оказалась среди старых рукописей, гравюр и окостеневших от времени страниц. И все же это был совсем другой зал. Его стены дышали, они до краев были заполнены жизнью никогда не виденных мною людей: владелец рыбной лавки Рогир Лонгтерен оказался одноглазым пройдохой, а его сын Иос — юным красавчиком с самым восхитительным шрамом, который я когда-либо видела: нежная веточка вереска, да и только… В зале стоял слабый чарующий запах свежей рыбы — Лукас оказался замечательным мастером натюрморта: в рыбьих хвостах застыло небо и крыши Мертвого города, а в глазах угрей так легко было различить стриженые макушки детей… Краски совсем не потускнели со временем, они лишь оказались присыпанными золотистой золой веков. Мертвый город ожил, стоит открыть дверь — и он войдет в тебя, как входит ребенок с мороза, как входит в тело влюбленной женщины влюбленный мужчина… Херри-бой мягко коснулся моего локтя. — Идемте, Катрин. Триптих ждет вас…И я снова вошла в белый зал, где под толстым стеклом хранился триптих. Теперь он был собран полностью. Теперь все стало на свои места. Последняя, правая створка уравновесила первые две: скованный Зверь на самом краешке бездны и Новый Иерусалим, ослепительный и тихий, так похожий на любой маленький голландский городишко. Новый Иерусалим, утопающий в снегах и облаках…

Он укротил Зверя, Лукас Устрица, он укротил его одним лишь робким прикосновением кисти. Он действительно мостил дорогу. Но совсем не зверю. А богу, вознесшемуся над триптихом…

— Вы плачете, Катрин?

— Нет… Но сегодня… Можно я приду сюда завтра? I Одна?

— Завтра Рождество, Катрин. Я ведь пригласил вас на Рождество. Вас и вашу семью… Они такие милые, Катрин…

— Да…

— Хотите, я покажу вам самого Лукаса? Херри-бой взял меня за руку и подвел к триптиху. Молодой человек с аскетичными чертами лица и горькой складкой у губ. Небесный, счастливо избежавший страстей ландшафт, гладкий подбородок, в котором может затеряться целый сонм ангелов, и прикрытые глаза. В руках молодой человек держал кисть.

— Святой Лука, рисующий Деву Марию. Это и есть Лукас Устрица, Катрин…

Мы вышли из музея и спустились вниз по улице, к причалу.

— Почему он спрятал картины, Херри?

— Может быть, чувствовал свою вину за смерти, к которым не был причастен. Я еще не до конца расшифровал рукопись… Все дело в составе красок, Катрин. Он использовал какие-то растительные экстракты, которые при длительном хранении оказывали влияние на здоровье людей. Со временем он и сам понял это, но не мог удержаться от рисования, ведь эти краски, ложась на доски, давали такой удивительный эффект.

— Если бы вы знали, как мне это знакомо, Херри…

— Простите, Катрин. Я не хотел напоминать… Перед последним наводнением он решился. Можно сказать, что он покончил с собой, когда решил разделить участь жителей города… Он не мог писать этими красками дальше. Но и не писать он не мог. Он спрятал картины в большой кованый сундук и оставил послание, зашифрованное в левой створке. Он надеялся, что со временем его картины перестанут быть опасными для людей.

— Но как… Как до нас дошли левая створка и центральная часть? И каким образом они оказались за пределами Мертвого города?

— Лукас не мог оставить нам ключа, он сам позаботился об этом. В тот вечер город покинул только один человек, вы знаете его — это был Хендрик Артенсен. Он, заклятый враг Лукаса, сам не зная того, увез из города центральную часть триптиха вместе с несколькими разделочными досками для рыбы. Судя по всему, Устрица сам подложил доску в багаж Артенсена: жена Хендрика всегда держала открытой дверь для Лукаса, и он воспользовался этим… Когда Артенсен узнал о наводнении, он бросился обратно, забыв багаж в гостинице…

— А багаж разворовали, так? Люди не меняются с течением веков, правда, Херри?

— К сожалению, — нос Херри-боя страдальчески сморщился и он поспешно перевел тему. — Вторым был пришлый торговец дичью. Он ушел из города за несколько дней до наводнения. И унес с собой Деву Марию…

— А спустя пять веков она оказалась в России…

— Да.

— А ваши фотографии, Херри?

Херри-бой снял очки и протер их рукавом свитера.

— Зверь успокоился, Катрин. И остров перестало трясти… Для этого нужно было найти недостающую часть картины. Зверь успокоился, и все стало на свои места… Я покажу вам новые снимки…