Смерть в осколках вазы мэбен - Платова Виктория. Страница 4

Лилька была ей почти полной противоположностью. Она работала в «Вечерних новостях» без малого десять лет. Знавала разные времена: и отсутствие зарплаты, и частую беспричинную смену главных редакторов, и политиков, стремящихся купить и перекупить газету со всеми потрохами, и невнятные угрозы в свой адрес после разоблачительных статей. Но теперь Лилька прочно утвердилась в сердце и постели нашего главного редактора Пошехонцева, который обожал ее соблазнительные рубенсовские формы, острый язычок и неумение себя сдерживать. Лильку можно было завести с пол-оборота, она крепко бушевала, но так же быстро приходила в себя. «Ты, Лилька, — высказалась однажды Ирочка, — как бутылка со взболтанным сидром. Хлоп, пуф, бац, пш-ш, фонтан пены, а потом ничего — спокойное кисловатое пойло». Лилька тогда обозвала Ирочку «уксусной эссенцией», но Иркино сравнение было настолько убийственно точным, что за Лильку никто не вступился.

Лилька не разговаривала с Ирочкой пару дней, а потом все пошло по-прежнему. В свою компанию они нередко принимали меня, так как я сидела за соседним столом с Лилькой, и та нередко пользовалась моим отсутствием, чтобы спихнуть туда свой мусор, пардон, материалы для работы. Ирочка же относилась ко мне с вежливым безразличием или вежливым вниманием, в зависимости от обстоятельств, но все же не хамила, как прочим, не улыбалась пренебрежительно, слушая мои рассуждения. Словом, в их тесной компании я не была третьей лишней.

— Бабкины картины действительно того стоят? — вопросила Ирочка, жеманно поводя плечом.

— Стоят, в том-то и дело. Ее кретины-родственнички еще в это не въехали. А доктор кое-кому позвонил, кое-кому сказал, пошла волна, даже нашего Илюшу проняло, и он меня к бабке заслал. А после статьи, можно не сомневаться, искусствоведы пачками будут у бабки толпиться, картины выпрашивать. Может, даже какой-нибудь фонд народного творчества сподобится выставку организовать.

— Забавно, — потянулась Лилька. — Ты у нас, выходит, открывательница талантов.

— Из деревни Гадюкино, — подхватила Ирочка, мило улыбаясь.

— Ну вас, ведьмы, все умеете опошлить.

— Что ты, Леда, что ты, дорогуша, — Лилька сложила руки на пышной груди, — и в мыслях не было. Наоборот, мы за процветание геронтологического искусства во всех его проявлениях и желаем твоей бабке всемирной славы и кучи бабок, желательно зеленых.

— А также престарелого ценителя из Америки, который подкатит к бабкиной избушке на курьих ножках на своем белоснежном «Мерседесе».

И эти две язвы, две «акулы пера», две пираньи безобидных, в общем-то, «Вечерних новостей» просто покатились со смеху от нарисованной ими живописной картинки, которая сложилась благодаря их совместному изощрен ному и извращенному журналистскому воображению.

— Ладно вам, — отмахнулась я. — Как хорошо, что мои командировки позволяют хоть немного от вас отдохнуть.

— А мы от тебя никогда не устаем, — успел ухватить последнюю фразу проходивший мимо Славик Лазарев. — С возвращением в родные пенаты, дорогая Леда.

— Спасибо на добром слове, дорогой Крокодил.

— Всегда пожалуйста, — раскланялся во все стороны Славик, ничуть не обидевшись на «Крокодила». — Там без твоей лучезарной персоны погибает во цвете лет наш порфироносный редактор Илюша Пошехонцев и вещает, что если не узрит тебя максимум через шесть секунд, то скончается прямо на месте за своим главноредакторским столом и будет смердить и разлагаться, отравляя воздух во всей редакции.

— Все же ты некрофил, Славик, — поморщилась Лилька.

— Зловонное дитя Франкенштейна, — и Ирочка не замедлила поддеть тайного обожателя экранных трупов и гор разлагающейся муляжной плоти, — адепт Брэма Стокера, возросший под эгидой Поля Верхувена.

— Смейтесь, смейтесь, — Славик не обиделся, — а нашу прекрасную богиню все же ждет громовержец, чтобы предложить ей амброзию и нектар.

— Леда была не богиней, а всего лишь женой фиванского царя, — осадила словоохотливого tanatos-мена Лилька.

— Спартанского царя Тиндарея, — не удержавшись, поправила я Лильку.

Эти слова нечаянно задели во мне тайную струну, и внутри все сжалось от сладкого воспоминания о свободе первого курса, любви к античной литературе в общем и Валентину Игоревичу Мезенскому в частности, который с таким воодушевлением рассказывал нам о любовных приключениях древних богов и немыслимых подвигах героев Эллады. Любовь моя не осталась без взаимности, и первый курс пролетел незаметно, под шелест страниц и плеск волн, разбивающихся о борта кораблей хитроумного Улисса.

Но Улисс, постранствовав, вернулся все же на Итаку к безгранично терпеливой Пенелопе, готовой ожидать его десятилетиями, а Мезенский, поиграв со мной в любовь несколько месяцев, вернулся к домашнему очагу и стервозной Ольге Владимировне. Плохое со временем забылось, остались только сладкие воспоминания о моем первом мужчине и непреходящая любовь к жизнерадостным грекам.

— Спартанского, конечно, лучше. — В улыбке Ирочка показала ряд идеально ровных белых зубов, наглядную рекламу всех этих «Колгейтов» и «Бленд-а-медов».

Не обратив на Ирочкину шпильку внимания, я повернулась к Славику:

— Чего он хочет?

— Тебя, моя сладкая, тебя. Просто помирает, как хочет тебя лицезреть.

— Я ведь уже отдала отчет.

— Чего не знаю, того не знаю, — Славик дурашливо развел руками. — Велено было передать. Я передал, а засим позвольте откланяться.

От этого шута горохового толку все равно что от козла молока. Придется идти к Пошехонцеву. Чего это он вдруг сподобился?

— Ладно, уговорил, — пробормотала я, поднимаясь. — Никакого покоя на работе. То одно, то другое. К тому же разные индивидуумы досаждают, — я выразительно посмотрела на Лазарева.

Тот спешно ретировался — была бы охота связываться с этой мегерой, — и вскоре его козлиный тенорок донимал кого-то в противоположном углу комнаты. Я потянулась за косметичкой.

— Марафет наводишь? — тут же ревниво вскинулась Лилька.

— К начальству нужно являться во всеоружии, — вяло огрызнулась я, подправляя помаду. — А вообще глаза бы мои его долго-долго не видели.

— Правильно, — поддержала меня Ирочка. — Начальство тогда хорошее, когда о нем забываешь.

— Гениальная фраза, — усмехнулась Лилька.

— Не фраза, а твердое жизненное убеждение. — Ирочка расправила плечи и сделала пару шагов, словно по подиуму. — Если начальство постоянно тебя теребит, то или не уверено в своих силах, или…

— Что «или»? — Мы с Лилькой заинтересованно посмотрели на Ирочку.

— Или ты интересуешь его как объект сексуального желания.

— Ну уж, — фыркнула я, а Лилька добавила:

— Ты серьезно?

— Не нравится, придумайте что-нибудь сами. — И Ирочка направилась на свое место.

— Ни пуха, — напутствовала меня Лилька, в мощной груди которой все же оставалось место жалости к ближнему.

— К черту, — процедила я, не оборачиваясь, и решительно направилась в кабинет главного редактора.

Глава 2

Главный редактор петербургской газеты «Вечерние новости» Илья Геннадьевич Пошехонцев делал вид, что усердно читает какую-то статью в красочном глянцевом журнале, лежавшем перед ним на столе. Парочка таких же журналов с зазывно улыбающимися красотками на обложках скромненько притулилась рядышком с рукой Пошехонцева.

Я прошла по кабинету и демонстративно постучала по крышке стола прямо перед носом Илюши, который упорно делал вид, что очень и очень занят. Он встрепенулся и соизволил все же поднять на меня глаза.

— А-а, — протянул он, — это ты.

У Пошехонцева имеется феноменальная способность выводить людей из себя, причем даже самых стойких хватает от силы минут на пять. Видя его, любой нормальный человек начинает не просто злиться, а рвать и метать, сатанеть и терять на глазах весь налет цивилизации. Сам же главный редактор при этом остается невозмутимым и искренне недоумевает, почему это люди выходят из себя.

Но именно невозмутимость и убежденность в правильности своих действий помогали ему прочно сидеть в кресле главного редактора вот уже седьмой год. За это время сменился почти весь состав редакции, только главный держался.