Такси для ангела - Платова Виктория. Страница 8

Но в любом случае пора сдаваться.

— Я согласна.

— Отлично. — Аглая, до сих пор окучивавшая меня в довольно неторопливом ключе, резко засобиралась. — Я позвоню вам в четверг. А теперь мне пора идти, я и так потратила на вас непростительно много времени. Расплатитесь, пожалуйста, по счету, и будем считать, что вы приступили к выполнению своих обязанностей.

Все произошло так быстро, что я даже рта не успела раскрыть. И опомнилась только тогда, когда в руках у меня оказались две пятисотенные. А Аглая, со спины напоминавшая разрядницу по спортивной акробатике, скрылась в дверях бара.

…Остаток недели был проведен в душевной смуте. Во вторник я запорола выкройку к балахону Северного оленя и укололась иголкой (последний раз это случилось со мной на уроке труда в пятом классе). А в среду отказала перспективной протеже мадам Цапник и сделала ручкой студийцам Дома культуры им. В. Кингисеппа. Я сожгла за собой все мосты и теперь убивала время, наблюдая за тем, как они горят.

Если Аглая не объявится, то…

Аглая объявилась в четверг, как и обещала. И сообщила, что в пятницу, в двадцать два часа, она будет ждать меня в Университете профсоюзов, после чего мы отправляемся на вокзал. Я покивала трубке головой, осторожно положила ее на рычаг и отправилась в ванную собирать щетки, пасты, шампуни и пену для ванн.

— Сумасшедшая, — сказала я сама себе, стоило мне оказаться лицом к лицу с зеркалом. — И то, что ты собираешься сделать, — это авантюра чистой воды.

Мысль об авантюре не вылезала из моей башки все эти дни, хотя идею розыгрыша я отмела почти сразу. Не та персона, чтобы водить вокруг меня долгие, многофигурные хороводы с привлечением гостиничных шлюх в качестве солисток. Да и вряд ли такой занятой человек, как Аглая, может себе это позволить. А в том, что давешняя баба с яйцами и есть сама Канунникова, сомневаться не приходится: слишком уж лицо запоминающееся.

И расхватанное большинством журналов, газет и телепрограмм с грифом “Для семейного просмотра”.

— Сумасшедшая! — Я выдавши на стекло остатки зубной пасты из окаменевшего тюбика: получился довольно красноречивый восклицательный знак. — Сумасшедшая. И диагноз поставить некому.

Это была чистая правда. Обычно советовала, заклинала и ставила диагнозы Дарья, но теперь — теперь совсем другое дело. Одно лишь упоминание о Канунниковой, один лишь слог ее имени действуют на мою подругу как красная тряпка на быка.

А то, что я собираюсь совершить, иначе чем предательством не назовешь. Я попрала нашу многолетнюю дружбу, я растоптала память об университетской спайке и попугае Кеше, я супостатка, сволочь, вероотступница — и буду оставаться такой до конца дней своих. Или до конца дней Аглаи Канунниковой…

…Но до конца было еще далеко, и следующим вечером, в половине десятого, со свеженьким клеймом предательницы на щеке, я уже прогуливалась возле Университета профсоюзов, бросая косые взгляды на плакат:

"ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР

АГЛАИ КАНУННИКОВОЙ.

НАЧАЛО В 19.30”.

За плечами у меня болтался рюкзак со шмотками на первое время, а на душе скребли кошки: перед самым выходом из дома на меня обрушился телефонный звонок.

Звонила Дарья.

Дарья, вестей от которой я и ждать-то перестала! Она начала в своем обычном стиле — с наезда без знаков препинания: куда пропала архаровка я тут рву за тебя задницу пробиваю место поздравляю твоя статья вышла в последнем номере ты понравилась есть серьезное предложение приезжай без проблем поживешь у меня первое время а кройку и шитье пинком под зад тебя ждет Москва ну и как тебе такие новости?

Я выдержала мхатовскую паузу, а потом бухнула, как мне казалось, совершенно нейтральную фразу:

— Я подумаю.

Дарья откликнулась только через минуту:

— Не поняла? Что значит — “подумаю”? После того, что я сказала, ты уже должна быть на вокзале и штурмовать кассу.

— Я понимаю… Но у меня изменились обстоятельства…

— Какие обстоятельства?! Замуж вышла? Или уже родила, не дай-то господи?

— Нет, но…

— Ты что? Не въезжаешь? — Дарья терпеть не могла, когда ее благородным порывам вставляли палки в колеса. — Место может уплыть…

— Вот если бы через месяц… Через месяц я бы могла сказать тебе точно…

— Через месяц ты будешь нужна только своей швейной машинке. Два дня. У тебя есть всего лишь два дня.

В трубке послышались безапелляционные гудки. Засранка! Ну почему, почему ты не позвонила неделю назад?.. Или хотя бы в понедельник утром?..

Я едва не расплакалась. Все было бы проще, если бы я не согласилась на предложение Аглаи, — тогда бы у меня была свобода маневра. Но я согласилась и уже не могу взять свои слова обратно. Потому что обязательность — главная черта моего характера. Наряду с застенчивостью, мнительностью, первым разрядом по шахматам и абсолютной неприспособленностью к жизни. Дарья называет это “синдромом Курочки Рябы”. По большому счету, я и девственности лишилась только потому, что не смогла сказать “нет” первому попавшемуся подслеповатому мини-плейбою то ли с мехмата, то ли с геофака.

…Пока я мучилась угрызениями совести и проклинала собственную мягкотелость, из дверей Университета профсоюзов хлынула толпа просветленных фанатов Аглаи. Сама же Канунникова появилась только в начале одиннадцатого. К ней прилагались цветы и эскорт, который состоял из одинаково скучных мужчин и женщин. Аглая сразу же заметила меня и, спускаясь по ступенькам лестницы, бросила:

— Вы пришли. Очень хорошо. Поедете со мной.

И мы поехали.

Сначала был представительский “Мерседес”. Потом — “Красная стрела”.

А потом — в самом конце пути — Москва, в которую я не чаяла вернуться. И в которую возвращалась самым удивительным образом: по прихоти мало знакомой мне женщины, знавшей толк в украденных поцелуях.

Если бы я только знала тогда, чем все обернется!..

…Аглая свила себе гнездо у метро “Аэропорт”, в серой “сталинке”, выходящей окнами на Ленинградский проспект.

Попасть в гнездо оказалось довольно затруднительным делом: и все из-за частокола людей, через который нам пришлось продираться. С таксистом, доставившим нас на место, все прошло более или менее гладко: очевидно, книжек Аглаи он не читал, многочисленные передачи с ее участием видел в гробу в белых тапках и потому попытался содрать с нас вдвое больше денег, чем стоила сама поездка. Мелкая склока завершилась победой Аглаи (в том, что она создана, чтобы побеждать, мне еще предстояло убедиться).

— Вы жлоб, голубчик, — сказала таксисту Аглая, когда мы покидали салон. — Рвач и хапуга, поверьте моему жизненному опыту!

Двор, куда привез нас таксист, был самым обыкновенным московским двором, отделенным от Ленинградки чугунной оградой и заросшим тополями.

Во дворе прогуливались мамаша с коляской, мужчина с ротвейлером, дворничиха со шлангом и два бездельника-подростка с дурными намерениями испытать китайскую пиротехнику. Чего я только не наслушалась за те три минуты, которые мы шли к угловому подъезду:

«Здравствуйте, здравствуйте-здравствуйте! Прочли последнюю книгу, видели вас по телевизору, очень удачная программа, и вы такая замечательная!..»

А консьержка, охранявшая ближние подступы к подъезду, даже вышла из своего закутка, чтобы лично поприветствовать Аглаю (“Не подпишете книжечку племяннице, она просто с ума по вас сходит!”).

Аглая на ходу подписала “книжечку” и потащила меня к лифту.

…Дверь нам открыла женщина лет сорока пяти.

— Здравствуйте, Искра, — вежливо поздоровалась Канунникова. — Ну, как наши дела? Как…

Договорить она не успела. Между ног обладательницы революционного имени проскользнуло какое-то странное существо, напомнившее мне освежеванную тушку кролика. Существо неистово залаяло и принялось прыгать на Аглаю.

— Здравствуй, Ксоло! Здравствуй, моя хорошая!.. Да, мама приехала! Да!

От радости собака тотчас же сделала лужу, и Аглая, оторвавшись от Ксоло, холодно бросила женщине: