Тингль-Тангль - Платова Виктория. Страница 10

Но до остальных Мике не было никакого дела.

Только до Васьки – было. И потом – почему бы Ваське когда-нибудь не вспомнить, что она – старшая сестра, любящая старшая сестра? Ведь она не так уж плоха – Мика. Рачительная хозяйка и очень экономная при этом, ну кто бы лучше нее распорядился капиталом в тридцать тысяч долларов?

Никто.

Еще при жизни Солнцеликого она отрывала небольшие суммы от его ежемесячных щедрот – так, на всякий случай, на черный день. Вкупе с тридцатью тысячами состояние получилось вполне приличное. Они, конечно, не роскошествуют, но и не бедствуют, все распланировано на несколько лет вперед, вот и квартиру продавать не пришлось. И Васька ни в чем не нуждается, так почему ей не любить Мику? Чем она хуже парочки толстых глупых американцев из Вайоминга? Чем она хуже дворовых приятелей Васьки, к которым та сбегает при каждом удобном случае? Ничуть не хуже – много лучше. Она не учит Ваську похабным словечкам, и не сует ей в руки подобие сигар из листьев черной смородины, и не ставит фингалы под глаз, и не дразнит ее дауном. Она могла бы взять Ваську за руку и ввести ее под сень Андерсена и шотландских народных сказок и преданий, а потом наступил бы черед дневников птицы Кетцаль, и дневников мотоциклиста, и дневников путешествующих автостопом (Вайоминг и Неваду они, как правило, обходят стороной), и даже Теннеси Уильямс… Даже он согласился бы подождать Ваську и Мику в условленном месте, на залитой дождем трамвайной остановке.

Трын-трын, дзынь-дзынь, трамвай «Желание» отправляется.

Васька – не то, что Мика, она из принципа – поедет на нем без билета.

Мика – не то, что Васька, она заплатит за оба, нет на свете вещи, которую она не сделала бы ради Васьки, к примеру – аргентинское танго, она могла бы научиться танцевать аргентинское танго…

– Хочешь, я научусь танцевать аргентинское танго? – шепчет Мика.

Васька не отвечает. Васька спит. Ее тело едва ли не горячее обычного, только у крошечных волнистых попугайчиков и голых кошек породы канадский сфинкс бывают такие горячие тела. А совы – о совах Мика не знает ничего, она отродясь не держала их в руках.

Если когда-нибудь и случится чудесное (ужасное) превращение Васьки в кошку – это произойдет ночью, и Мика просто обязана при этом присутствовать. Пока никаких тревожащих симптомов нет, но… Васька все равно меняется: полоска век не такая ровная и не такая короткая, какой была раньше, – день, неделю, месяц назад она выгнулась дугой, поднялась к вискам и явно удлинилась. Кто охраняет полоску по ту, недоступную Мике, сторону?

Coastguard.

Береговая охрана Васькиных снов.

Мике в них не сыщется и местечка, рассчитывать на контрамарку тоже не приходится, утром Васька откроет глаза, и это будут новые глаза – восточные, или, как пропела бы птица Кетцаль, – ориентальные, по форме напоминающие лимон. Почти как у голых кошек породы канадский сфинкс.

Васька спит.

Во сне у нее растут волосы, становясь еще темнее, еще шикарнее, руки-ноги тоже растут – ненамного, на тысячную долю миллиметра, на микрон, но подрастают. А потом, когда будут прочитаны дневники мотоциклиста и дневники путешествующих автостопом (они никогда не будут прочитаны, а если и будут, то совсем не Микой) – потом у Васьки начнет расти грудь.

Великое событие, равное по значимости изобретению колеса и созданию опытного образца автомата Калашникова. А потом…

Первая менструация, как же, как же.

Тут-то и пригодится Мика с ее скудными, но все же знаниями. С ее скудным, но все же опытом. Тут-то она и выкатит тампоны и прокладки, тут-то она и разразится нагорной проповедью о том, что со всеми девочками случается это, и: не. нужно ничего бояться, все в пределах физиологической нормы… тьфу ты, конечно же Мика подберет другие слова,, гораздо более поэтичные. Не лишенные мудрости и одновременно успокаивающие. Не исключено, что к тому времени Мика уже освоит аргентинское танго или обучится другим штучкам, недоступным дворовым приятелям Васьки, потому что вместо головы у них – футбольные мячи. Да, да, футбольные мячи – это еще не худший вариант. Васька – совсем другая, во-первых, потому, что она – девочка, и совсем не глупая, наоборот – смышленая, несмотря на редкую психологическую особенность, а, может, благодаря ей? Несомненно, Мика могла бы стать Васькиным лучшим другом, кому, как не сестре, рассказывать о своих первых мальчиках? Девяносто девять процентов из всего рассказанного наверняка будет враньем – и насчет поцелуев, и насчет места, где поцелуи застали парочку врасплох, и насчет возраста избранника (он не затрапезный семиклассник, каковым является на самом деле, а, по меньшей мере, девятиклассник) – пусть, Мика проглотит любое вранье. Конечно, до этого еще далеко, и ждать придется долго.

Но Мика согласна подождать.

…В четвертом классе Васька впервые заперла дверь своей комнаты на ключ.

Это случилось после того, как Мика допустила прокол – единственный за предыдущие два года, единственный за предыдущие семьсот тридцать ночей. Начало каждой из этих семисот тридцати ночей она проводила у Васькиной постели, полная тайных мечтаний об их будущей жизни, пусть и отличающейся от прошлой, но все равно – счастливой. Разное счастье – оно все же счастье. Мика отпускала на мечты полтора часа – не больше и не меньше, а потом, успокоенная, убаюканная, уходила к себе. Но уйти в тот раз она не успела, и все из-за того, что позволила себе взять Ваську за руку. Жест совершенно невинный, разве сестра не имеет права взять за руку сестру?..

Как давно она не касалась Васькиных пальцев? Очень давно, никогда. Даже в ванную Васька ее не пускала, сама мыла себе голову, реже – шею; единственное, что доставалось на долю Мики – подтирать лужи воды, вылавливать из стока застрявшие волоски, выбрасывать в мусорное ведро размякшие обмылки.

Как давно она не касалась Васькиных пальцев?

Даже спящие, они были полны жизни. Тонкая и жаркая кожа едва заметно пульсировала, Мика так и видела арбузы Васькиных детских секретов, покачивающихся на синих волнах прожилок и вен. А запах черной смородины? И еще чего-то запретного, но как-то связанного с футбольными мячами… Васька спала – и лишь потому не отняла руку. Вот так, хорошо, хорошо, моя девочка.

Мое загляденье.

Мика проснулась утром, в той же позе, в которой заснула. И Васькина рука все еще была в ее руке. Открой она глаза на минуту, на тридцать секунд раньше, чем Васька – непоправимого удалось бы избежать. Но несчастье заключалось в том, что глаза они с Васькой открыли одновременно.

– Что ты здесь делаешь? – заорала Васька, выдергивая пальцы из вспотевшей и безвольной Микиной ладони.

– Ничего, – только и смогла пролепетать Мика.

– Ты за мной подсматривала?!

– Ну что ты! Успокойся, успокойся, маленькая моя…

– Я не маленькая! И не твоя. Уходи, убирайся отсюда!

Пререкаться с Васькой было бессмысленно, и Мика посчитала за лучшее не раздувать скандал. Не говоря больше не слова, она попятилась к двери и плотно прикрыла ее за собой.

К завтраку Васька не вышла.

Это означало, что и в школу она, скорее всего, не пойдет. Обычное дело, Васька появлялась там, когда хотела (а чаще не хотела). Последующие телодвижения Васьки тоже были ясны, как божий день: телевизор до одури и дворовые приятели, если телевизор, дай-то господи, надоест.

Мика была вовсе не так свободна, как Васька. Каждое утро, кроме выходных, она отправлялась на работу. Не самую лучшую и не самую высокооплачиваемую на свете.

Raumpflegerin [3] – так называлась ее должность официально. Raumpflegerin или в просторечии пуц-фрау. Быть уборщицей – совсем не то, что быть менеджером по персоналу или звездой мыльных опер, и совсем-совсем не то, что быть Джоном Малковичем, – это не предел мечтаний и не вершина карьеры. Но Мика вовсе не стремилась к карьере, для карьеры необходимо как минимум высшее образование, требующее денег и времени, а ни того, ни другого у Мики просто не было. Из капитала в тридцать тысяч она и копейки на себя не потратит. Все должно принадлежать Ваське, если когда-нибудь она возьмется за ум. Но даже если не возьмется – ничего это не меняет.