Тингль-Тангль - Платова Виктория. Страница 58
– Ты темнишь, Ямакаси, – так и заявила Васька. – С чего это ты вдруг решил, что сейчас самое подходящее время для таких вылазок?
– Самое подходящее. Поверь, кьярида.
– Я не понимаю…
– Я мог бы сказать тебе – место за барной стойкой не для тебя, а как насчет профессии промышленного альпиниста? У меня есть сертификат, я могу работать по специальности и помог бы нам обоим. Разве тебя не интересует будущее, в котором мы сможем спокойно заниматься тем, что лам нравится?…
– Это краденый сертификат. Ты его украл, а хозяина убил.
– Ты запомнила, ну надо же!
Ей не стоило признаваться себе, что она влюблена в Ямакаси; признаться – означает столкнуть камешек с вершины горы. Камешек летит вниз, увлекая за собой другие камни, их становится все больше, больше, больше, и вот уже весь склон заволокло, и камнепад сметает все на своем пути. Ваське не устоять, еще секунда – и она окажется погребенной под камнями, они раздробят ей конечности и перешибут позвоночник. Последнее, что она запомнит в этой жизни: у каждого камня, даже самого маленького, лицо Ямакаси.
– Я мог бы озвучить всю это лабуду про барную стойку и счастливое будущее под небесами, но я не буду этого делать…
– Потому что сертификат краденый?
– Дался тебе этот сертификат! Забудь о нем и вспомни о сестре. Ты ведь хотела избавиться от нее?
– Да.
– Я все взял на себя. Я все подготовил, кьярида. Можешь считать наше предстоящее восхождение и предстоящий спуск частью плана. Не спрашивай меня ни о чем. Просто… Доверься мне.
– Хорошо.
Ямакаси целует ее, – пусть не страстно (страсти у него не выпросишь), но очень нежно. Последние восемь часов он вообще подозрительно нежен. А с вечера вообще не отходит от Васьки ни на шаг, хотя до этого то и дело пропадал (так нужно, это часть плана, доверься мне, кьярида, доверьсядоверьсядоверьсямне). Он даже встретил Ваську, когда она вышла из ресторана после смены. Конечно, Ямакаси не ждал ее на тротуаре перед «Нолем», но посигналил светом мопедной фары из ближайшей подворотни.
Васька была удивлена.
– Что это ты решил приехать?
– Разве я не могу встретить любимую девушку?
– До этого прецедентов не было.
– Никогда не поздно начать. А твоя сестра? Она тоже закончила работу?
– Не знаю. Я ее. не видела. Обычно ее отвозит Ральф на своем «Фольксвагене».
– Садись, прокатимся.
Ямакаси не спросил, кто такой Ральф, а ведь до этого он требовал объяснений по самым ничтожным поводам. Ральф – не ничтожный повод, он вечная тень паука, не удлиняющаяся и не укорачивающаяся, унылая немецкая тень. Ральф – человек, который всегда держится поблизости, в радиусе пяти метров, в радиусе пятидесяти метров, в радиусе ста пятидесяти метров. Сто пятьдесят метров – тот максимум отдаления, который Ральф может себе позволить. Чтобы быть рядом с обожаемым пауком, он даже снял квартиру в соседнем доме и платит за нее бешеные деньги, хотя квартира того и не стоит.
А Ямакаси не спросил о Ральфе.
Значит, он знает о его существовании. Узнать об этом можно было двумя способами – либо посетив «Ноль» с черного хода (об этом Васька даже думать не хочет), либо выслушав рассказ самой ведьмы. Оба варианта отдают тухлятиной.
– Ты даже не спросил, кто такой Ральф, – Васька не торопится садиться за спину Ямакаси.
– Разве? – он делает удивленное лицо. – – Не спросил.
– Это мой прокол. Так кто такой Ральф?
– Ты разве не знаешь?
– Нет.
– А мне кажется, ты врешь. Ты знаешь, кто такой Ральф.
Эмоции, пусть даже и самые незначительные, редко взбираются на лицо Ямакаси, – тем они отчетливее. Вот и сейчас на нем застыло выражение мелкотравчатой досады.
– О чем ты, кьярида?
– Ты не был в «Ноле»?
– Ты же знаешь, что не был.
– В каждом ресторане существует черный ход.
– Я ни разу им не воспользовался, поверь.
– И ты не знаешь, кто такой Ральф?
Ямакаси хмурится, Васькины неожиданные нападки ему не слишком-то приятны.
– Это ее воздыхатель, он прохода ведьме не дает. Если вы воркуете, она должна была тебе о нем рассказать.
– Ладно… Что-то такое было, но в подробности я не вникал.
Васька тотчас же перестает ненавидеть двурушника Ямакаси и с новой силой переключается на знакомую до мельчайших деталей ненависть к пауку; впрочем, не такую уж и знакомую. Если сравнить Васькину ненависть с рекой, то каждый раз в ее акватории появляются все новые рукава и ручейки – десятки, сотни только что проложенных устьиц. Одно из устьиц и оказалось забито святочной историей про немца: паук наверняка не удержался, чтобы не пустить ее в дело. Ах-ax, жеманно куксится паук, ну что вы, Ямакаси, я очень устаю от мужчин, один так вообще преследует меня много лет без всякой надежды на взаимность… он вообще-то очень милый человек, иностранец и совладелец ресторана при этом…
Тьфу ты черт. Гадость.
Шайзе.
Шайзе, шайзе, шайзе.
– Поехали домой, а? – просит Васька.
– Конечно. Как скажешь, кьярида.
Дома, в мастерской, Ямакаси пи на минуту не выпускает Ваську: сначала из поля зрения, затем из объятий. Он даже в ванную не пошел, – прежде такого никогда не случалось.
– Ты сам на себя не похож, – самое глупое замечание из всех возможных, хотя бы потому, что Васька понятия не имеет, каков Ямакаси на самом деле. Она прожила с ним больше месяца, но оказалась еще дальше от разгадки, чем была вначале. Ее так и тянет спросить у Ямакаси напрямую: что за история приключилась с Чуком и куда делась дорожная сумка, с которой ты пришел к нему; и что было написано на бирке от ручной клади, и от кого ты узнал о моем существовании, и почему так хотел познакомиться со мной? ведь совершенно не потому, что я такая потрясающая девчонка и не менее потрясающая любовница, ни то ни другое не соответствует действительности, так почему ты здесь, Ямакаси? Впрочем, мне надоело называть тебя Ямакаси. А назвать тебя Тобиасом Брюггеманном я не могу, в твоих узких глазах, в твоих субтропических татуировках нет ничего немецкого, уж прости меня, милый.
И кстати, кто же такой Тобиас Брюггеманн?
Все это готово слететь с Васькиного языка, но в самую неподходящую минуту его обволакивает язык Ямакаси.
– Хочешь заняться любовью, кьярида? – шепчет он, что-то новенькое, раньше в ходу было выражение «хочешь, займемся сексом». Васька вот-вот поднимет Ямакаси на смех, но что-то останавливает ее: быть может, неожиданно прорвавшаяся в его голосе тоска по настоящей страсти. Та же тоска ощущается и в теле, в каждом изгибе, в каждом заломе многочисленных татуировок. Ямакаси как будто нажрался «виагры», или еще какой-нибудь химии, якобы повышающей потенцию, или находится под мощным влиянием неизвестного Ваське афродизиака. Две минуты назад они едва не поругались из-за завтрашнего восхождения на стену небоскреба, Ямакаси даже пришлось прибегнуть к традиционному «доверься мне» и экзотическому «завтра все решится», уж не предчувствие ли близкой расправы над ведьмой сыграло роль афродизиака?
С Ямакаси станется.
– Ты любишь меня? – спрашивает Васька.
– Конечно. То, что я собираюсь сделать для тебя, – разве не доказательство любви?
Раздавить паука, вот что он собирается сделать. Убить ведьму, тем самым освободив Ваську от многолетних пут. И не только Ваську – дьявольской кухне тоже придет конец. Но так ли уж виновата ведьма?…
Эта мысль приходит неожиданно, в самый неподходящий момент: Васькино тело покоится на волнах тела Ямакаси. Васькино тело покачивается, вода прозрачна и пронизана солнечными лучами; они достают до самого дна и в их преломленном свете хорошо видно, чем усыпано дно.
Обломками невинных мечтаний Мики быть нужной ей, Ваське.
Крошечный трамвайчик со звонком «исполняю желания, исполняю желания, исполняю желания»; крошечный мотоцикл – раньше его фара и подфарники были наполнены лунным светом, но теперь не горят; крошечная фигурка керамической птицы, не такой кровожадной, как птица Кетцаль, – почему все это так пугало Ваську в детстве? Почему она думала, что Мика вторгается в ее сны? быть может – она просто охраняла их? Почему в любом поступке, в любом душевном движении Мики ей чудилось притворство? Да, она врала Ваське о смерти родителей, но почему Васька увидела в этом только ложь, а не желание защитить ее от страшной правды, пусть и ненадолго. И потом… Редкая психологическая особенность Васьки: Мика никогда не называла ее болезнью. Наверное, она сделала не все, чтобы помочь Ваське, но Васька… Васька вообще ничего не делала, чтобы помочь самой себе. Сколько раз она отталкивала Микину руку? Не сосчитать. Проклятье, почему она думает об этом только сейчас, когда судьба блаженной дурочки предрешена?