Тингль-Тангль - Платова Виктория. Страница 67

Заснуть удалось только под утро, и даже во сне мысли об этом парне преследовали ее. В лучших традициях пиратской беллетристики Вашингтона Ирвинга и Рафаэля Сабатини. Два ганзейских когга, два норманнских шнеккера, два гокштадских дракара были набиты этими мыслями под завязку; они размахивали кривыми саблями и закатывали ядра в пушки в предчувствии близкого абордажа, да так угрожающе и лихо, что у бумажной бригантины по имени «Мика» не было никаких шансов уцелеть в столкновении. Лишь приблизившись, когги, шнеккеры и дракары стали тем, чем и были на самом деле – губами этого парня.

Губы.

Остаток ночи Мике снились его губы. Они были везде, они бесстыдно прикасались к ней, вызывая срамные желания в духе Эммануэль и возвышенные грезы в духе Шарлотты Бронте, причем Эммануэль переигрывала Шарлотту с хоккейным счетом 11:1.

Проснувшись в холодном поту, Мика обнаружила торчащие соски и подозрительную влажность между ног и впервые подумала о том, что мастурбация, которой она в жизни не занималась, не такое уж бессмысленное времяпровождение.

Жаль только, что учиться этому в ее годы уже поздно.

– …Ты когда-нибудь мастурбировал? – спросила она у официанта Виталика на следующий же день.

– Я и сейчас мастурбирую, – с готовностью ответил Виталик. – Последний раз проделывал это как раз вчера, в Доме кино, на утреннем сеансе.

– А что за фильм показывали? – поинтересовалась Мика.

– «Депутат Балтики».

– Это ведь не Тарантино.

– Нет, потому и кайфа особого не схватил. На Таран-типе у меня три раза кряду получается.

– Кстати, как там Тарантино? Все еще не собирается в Питер?

– Нет пока, но жду.

…Весь день Мика пытается отвлечься от навязчивых мыслей об этом парне. Даже готовка, которой она до сих пор с пылом отдавалась, не радует ее. А ведь речь идет всего лишь о шпинате по-монашески, что будет, когда она переключится на трюфели со шпанской мушкой?..

Днем ганзейские когги, норманнские шнеккеры и гокштадские дракары не столь агрессивны, как ночью, во всяком случае, они больше не швартуются у возбужденных Микиных сосков. Главное несчастье дня – татуировки.

Пака-хопе

Пака-ити

Пака-нуи

Матаио-аниата

Татуировок на теле этого парня было огромное количество, она не запомнила ни одной, но, кажется, там присутствовали солнца, спирали, геометрические и растительные орнаменты, что означает пака-хопе?То, что сине-черной змеей обвивает его грудь? А может быть, запястья? А может быть, щиколотки? Мика натыкается на них случайно, взяв жестянку с фенхелем, одну из шести.

Много лет назад она принесла все шесть заветных коробочек со специями на кухню «Ноля», и все эти годы коробочки служили ей верой и правдой.

Специи в них не заканчиваются никогда.

Более того, в каждой из жестянок могут возникать (и таким же необъяснимым образом исчезать) смеси из тертых корней неизвестных ей растений, мелко протертые или цельные плоды с запахом, кружащим голову, порошки немыслимого цвета (их тоже, при желании, можно отнести к специям). То, что роднит содержимое жестянок:

они всегда приходятся к месту.

Мика знает точно: когда и какую бы коробочку она не открыла – там обязательно найдется то, что нужно в данный конкретный момент, для данного конкретного блюда.

Мика считает содержимое жестянок нежданным подарком из витражно-средневековых Гента-Утрехта-Аитверпена, принесенным на крыльях стеклянных птиц, принесенным на хвостах стеклянных собак, как обстояли дела со специями в шестнадцатом веке?

Много лучше, чем сейчас.

Единственное, что удручает Мику в жестянках и что не дает им слиться с Микой окончательно – это то, что она до сих пор так и не поняла, что же именно скрывается в рисунках на потрескавшейся эмали. Поначалу ей еще казалось, что разгадать их – пара пустяков, достаточно будет хорошего (желательно – дневного) освещения и хорошей лупы. Она даже выловила такую лупу на Сытном рынке, в акватории любезного ее сердцу ларька «ВСЕ ПО 10», причем торговец-китаёза поклялся ей Мао Дзедуном, что при помощи этой лупы можно увидеть и деление клеток.

Траты на лупу оказались напрасными.

Ничегошеньки-то она не увидела, кроме знакомых трещин, сколов и потертостей – а ведь ей всегда казалось, что там спрятаны тайные, едва ли не масонские знаки, прочитав которые, можно получить власть над целым миром.

Мика, Мика, тебя погубит гордыня, как будто одной власти над кухней недостаточно!

Впрочем, до сегодняшнего дня (вернее, до вчерашней ночи) ее устраивало все или почти все. Кроме отношений или, лучше сказать, – полного отсутствия отношений – с Васькой. За столько лет Мика сумела-таки приноровиться, привыкнуть к Васькиной ненависти: привыкают же к диабету, в конце концов, и к близорукости, и к отсутствию правой ноги, отрезанной трамваем. Лишь иногда на нее накатывала глухая тоска, лишь иногда ее мучила невысказанная обида, но от обиды и тоски еще никто не умирал, так почему Мика должна быть исключением?

Все же остальное было в относительном порядке: работа в «Ноле», толпы посетителей, жаждущих прикоснуться, припасть, урвать кусок от ее непревзойденного кулинарного искусства. Именно так: все, что она не сочинила бы на своих противнях, в своих сковородах и кастрюлях – все это было «Erschuttert» [42], «bezaubert» [43] и «verblufft» [44].

И еще Ральф.

Бедняжка Ральф, влюбленный в нее уйму лет, еще со времен средневековых Гента, Утрехта и Антверпена, – а она так несправедлива к нему! Она мучает его так же, как мучила ее саму сволочная Васька. Разница состоит лишь в том, что у нее нет никакой ненависти к бедолаге-немцу, напротив, чувства, которые она испытывает, можно назвать дружескими, доверительными, нежными. Жаль только, что блеклая невыразительная дружба иногда бывает хуже, чем ненависть.

Конечно же у нее все в порядке.

Но если бы она могла… о, если бы она только могла разгадать проклятые знаки на жестянках, всю эту масонскую, или околомасонскую, или вудуистскую, или алхимическую абракадабру, дающую власть над миром!.. О, если бы… Она взяла бы эту власть и тотчас же обменяла бы ее на власть над одним-единственным человеком.

Этим парнем.

Пака-хопе – она заставила бы его трепетать от одного ее приближения, сходить с ума от одного ее прикосновения.

Пака-ити — она заставила бы его обнимать и ласкать ее тело, как это делали до сих пор только пергаментные герои легенд о любви.

Пака-нуи — она заставила бы его сгорать от страсти.

Матаио-аниата — она и сама бы сгорела вместе с ним.

И суток не прошло, как этот парень выпил до дна ее душу. Мика растеряна, испугана, подавлена, ей каждую минуту, каждую секунду хочется плакать и хочется думать о чем-то другом, кроме этого парня, его безволосого тела и белых брюк, натянутых прямо на тело, и белой жилетки; снимал ли он жилетку, когда работал на бойне? А когда набивал чучела? И на что похожи его крылья – на крылья ангела или на крылья «Боинга»? И что сделать, чтобы в его раскосых глазах, из которых так предусмотрительно ушли все ящерицы и богомолы, поселилась она, Мика.

Желательно – навеки.

Это даже хорошо, что они с Васькой враги.

Будь они любящими, во всем поддерживающими друг друга сестрами, Мике пришлось бы несладко. Она бы пала жертвой чудовищных угрызений совести, мысли о собственном коварстве и вероломстве приходили бы ей в голову все чаще и чаще и в конечном итоге довели бы до петли, пол-литровой банки с барбитуратами или эмиграции в Суринам.

Мика себя знает.

Она – совестливый человек.

А Васька всегда была несговорчивой упрямой сукой. Еще с детства. Такой же, если не худшей, какой была в свое время извечная бабкина врагиня «эта сука В.». Но у «этой суки В.» хотя бы было всё в порядке с головой. Васька же – психопатка, истеричка и даун, страдающий совершенно очевидным психическим расстройством (а Мика еще имела глупость назвать это редкой психологической особенностью, ха-ха!, особенность – как же!). И совершенно не исключено, что в скором времени у нее разрушатся лобные доли головного мозга, отвечающие за индивидуальность и темперамент, и наступит эпилепсия височных областей.