Тингль-Тангль - Платова Виктория. Страница 78

Но есть пеойт.

Кажется, Мика произнесла это слово вслух. Так и есть:

пейот.

Сильнодействующий галлюциноген южноамериканского происхождения, откуда Мика знает, как он выглядит?

Впрочем, что мучаться – когда-то давно она сразу же распознала на рукояти ножей омелу, тимьян и мирт.

Пейот.

Они с этим парнем говорили о пейоте, есть масса людей, которые в курсе дела, вот и Ральф… бедняжка Ральф когда-то тоже упоминал пейот в комплекте с ололюки и яахуаской. Зачем Васька убила его и зачем оставила на теле ключ от квартиры, да еще с указанием адреса. Который сама уж точно ни за что бы не прочла…

Зачем она оставила ключ и куда в таком случае подевался этот парень, Ямакаси, Ильбек Шамгунов? И почему она просит помощи именно у нее, а не у парня, который задержался у нее много дольше, чем все остальные парни?

Иногда между страницей снова попадаются календарики, как две капли похожие на тот, что лежит сейчас в паспорте Ильбека Шамгунова. Тот же дом и те же тополя, и холмы, и дорога между ними. Разница состоит лишь в изнанке: самый старый из календариков – десятилетней давности, и на нем тоже имеются пометки. В основном это красная обводка, точки, крошечные черные квадраты, сдвоенных крестов нет, но есть одинарный, довольно жирный, он приходится на июль и захватывает сразу несколько дат. Не в меру впечатлительной Мике этого вполне достаточно, чтобы тут же начать проецировать жирный крест на собственную жизнь. Что было в Микиной жизни десять лет назад? То же, что и обычно – сплошная Васькина ненависть, да плюс к тому же смерть единственного человека, который был добр к ним. Вот только дату гибели Солнцеликого она не помнит, она никогда не знала ее. Случилось ли это летом?

Мика не уверена.

…Эти фотографии она находит в самом конце еженедельника: они заткнуты за плексигласовый карман и повернуты лицом к обложке – так что видна их тыльная сторона и слова, написанные в столбик:

PAUL

TOBIAS

ILBEK

Имена, никаких сомнений.

Одно из них, самое нижнее, мелькало перед ее глазами несколько минут назад, на страницах паспорта: правда оно было набрано на компьютере.

Верхнее – не знакомо вовсе.

Зато среднее…

Как давно Мика его не вспоминала? Очень давно.

Все не так. Нет дня, чтобы она не вспоминала никогда не виденного ей Тобиаса Брюггеманна из записки, много лет назад оставленной Солнцеликим. Иногда Мика и сама не отдает себе отчет, что вспоминает Тобиаса, так приглушены мысли, так глубоко они спрятаны. Выловить их могли бы разве что краснофлотцы – белозубые и курносые дружки маминых полумифических теток из Переславль-Залесского, но краснофлотцев давно нет в живых.

И Солнцеликого уже давно нет в живых.

Зато его чек на миллион, оставленный «Моим девочкам. Берегите себя», живет и здравствует. Мика проверяет его каждые полгода, и каждые полгода находит на том же месте, в красном – папином – фотоальбоме, в непрозрачной папке с фотографиями с похорон.

Давно пора бы перестать лазать на антресоли, ничего нового она там не увидит: сумма с шестью нолями так и остается неизменной.

Интересно было бы взглянуть на Тобиаса, пусть и не Брюггеманна, как вообще выглядят Тобиасы? Сейчас она узнает.

Мика вытаскивает из плексигласового кармана фотографию и поворачивает ее к себе: два совсем взрослых мужика и парень помоложе – тройственный союз на фоне какого-то неизбывно южного дерева: то ли пинии, то ли сицилийской сосны.

Все трое улыбаются и демократично поддерживают друг друга под локти.

Черт возьми…

Парень помоложе – Ильбек Шамгунов, он стоит справа. Солнцеликий находится в центре, значит, слева и должен быть Тобиас.

Да-а… Красавцем его не назовешь. Тобиасу со снимка лет сорок пять, у него сухое и очень узкое лицо, немного скошенный подбородок и глубоко посаженные глаза. И родинка на щеке. Вернее – небольшая бородавка.

Солнцеликий как всегда хорош…

Мика вдруг замирает и проводит рукой по лицу. Ей кажется, что она сошла с ума, и тем не менее факт остается фактом:

прямо перед ней – Солнцеликий.

А она еще лишь скользнула по нему глазами и стала рассматривать снимок дальше… сумасшедшая… Но как он мог попасть сюда – в эту мансарду, в этот стол, в этот ежедневник, в эту фотографию, в объятья к пиниям и сицилийским соснам?

Солнцеликий…

Значит, Солнцеликий, дядя Пека, Павел Константинович – и есть PAUL? Павел – paul, все верно. А Ильбек так и останется ILBEK'om, хоть в русском, хоть в немецком варианте. Тогда, если следовать логике, личность с бородавкой на щеке – TOBIAS?

Тобиас Брюггеманн из Германии, которому бедные-бедные сиротки должны были обязательно позвонить. А они – не позвонили. И не звонили все эти годы. И не исключено, что Тобиас Брюггеманн почесал свой скошенный подбородок и подумал: а куда же запропал мой миллион? И не пора ли бедным-бедным сироткам вернуть должок. Но черт возьми… Ведь этот миллион был оставлен именно им, «моим девочкам», при чем здесь Тобиас Брюггеманн?

Нужно остановиться.

Почему она трусит, что такого произошло?

Ильбек Шамгунов – вот что произошло. Никто теперь не убедит ее, что он появился в их с Васькой жизни случайно. Сначала он прикинулся Ямакаси, потом – этим парнем, вошел в их дом, нагадил татуировками, самый элементарный вывод, который напрашивается: этого крашенного под хохлому Будду (господи, неужели она думает о нем так, хотя совсем недавно…), его прислал еще более всесильный Будда с бородавкой на щеке… Fieberwahn! [53] Представить, что кто-то управляет татуировками, – невозможно.

Мика закусывает губу.

Невозможно было представить, что кто-то управляет этим парнем, взирающим на город с царственных крыш и курящим не виданную в России brissago.

А гражданином Германии Ильбеком Шамгуновым может управлять кто угодно.

И завтра он летит в Дюссельдорф, в своем календарике он даже обвел этот день красным…

А на сегодняшнем стоят два креста.

Мика судорожно вынимает из стола паспорт Ильбека Шамгунова и календарик в нем. Так и есть: черные сдвоенные кресты и красный кружок. Что означает кружок – понятно.

А кресты?

Господи… ничего хорошего эти кресты не предвещают. И почему их два? Почему, почему, почему? – Мика в отчаянии колотит себя ладонью по лбу.

Черные кресты– настоящая смерть Ральфа и бумажная смерть Клода… Нет, это глупо.

Черные кресты– настоящая смерть Ральфа и… и… смерть кого-то еще… Кого?

Но ведь Ральфа убила Васька! Она сама это сказала по телефону. И попросила помощи, Мика ничего не могла напутать, она знает Васькин голос. И этот ключ… Почему он оказался на теле Ральфа? Потому что Васька хотела, чтобы Мика пришла сюда. Иначе она не оставила бы ключа.

Зачем?

Затем, чтобы Мика обнаружила здесь настоящую жизнь парня, которым Васька так увлечена? Но откуда она могла узнать об этой жизни? Ни одна строчка, ни одно предложение, даже адрес на прямоугольной бирке ключа недоступны Ваське по определению. И Васька никогда не знала о существовании Тобиаса Брюггеманна. И о существовании чека в миллион долларов. А даже если когда-нибудь она и влезла бы в непрозрачную папку из папиного фотоальбома – все равно, расшифровка записки с телефонным номером и чека были бы для нее непосильной задачей.

Задача непосильна и для самой Мики, она не в состоянии хотя бы приблизительно нарисовать общую картину происходящего, она ничего не понимает. Для чего она здесь? А вдруг Васька заодно с посланцем Тобиаса, она всегда была циничной (нимфоманки, к разряду которых принадлежит Васька, – циничны). Она всегда хотела унизить, уничтожить Мику – чем не повод унизить и уничтожить ее прямо здесь, в странной мансарде, на глазах у бумажного Шаброля?

Нет.

Этого не может быть, нет. Маленькая Васька была совершенно искренней, когда звонила ей сегодня, Мика не могла ничего напутать; Васька была искренней и ей нужна помощь. Ей и медвежатам на пижамке, и проволочным дерзким волосам.