Эшафот забвения - Платова Виктория. Страница 15

О том, как я вытащила “Паркер” у Братны, я так ему и не рассказала…

…Я увидела давно забытую кинозвезду Татьяну Александрову (“урожденная Святополк-Мирская, последняя из княжеского рода, можете себе представить, только тс-с, не стоит об этом распространяться”) в первый день съемок.

Это была высокая, очень некрасиво состарившаяся женщина, никакого намека на былую славу, мужа-генерала (“в наше время высший генералитет предпочитал актрис с хорошими вокальными данными и маленькими родинками над верхней губой, только тс-с, не стоит об этом распространяться”). Она доживала свой век в запущенной маленькой квартирке на окраине Москвы, всеми брошенная и опустившаяся. Сквозь чудовищно окрашенные хной волосы просвечивала пергаментная кожа, губы стерлись и потеряли очертания, на выпирающих ключицах болтались старенькие бусы – полная дешевка, жалкая имитация речного жемчуга.

Ее появление произвело на жизнерадостных щенков из группы Братны тягостное впечатление. Такое тягостное, что молоденькая впечатлительная актриса Даша Костромеева (в фильме ей была отведена роль подружки главного героя) расплакалась и потребовала сто грамм коньяку, чтобы прийти в норму. Женщина не может, не имеет права жить так долго, уныло думала я, отпаивая Дарью коньяком (следить за самочувствием актеров тоже входило в обязанности ассистента, так было заведено Братны с самого начала).

– Я ее боюсь. Старая ведьма, – причитала Даша, постукивая зубами о край стакана.

– Ничего страшного, – успокоил ее меланхоличный весельчак дядя Федор, давно мечтавший переспать с хорошенькой статисткой. – Через несколько десятков лет увидишь в зеркале то же самое.

– Ты, как всегда, любезен, Федор, – поморщилась Даша, – умеешь утешить женщину.

– Если переспишь со мной, обязуюсь утешать тебя до конца дней.

– Твоих или моих? – Костромеева привыкла к откровениям дяди Федора и потому реагировала спокойно.

– Думаю, что ты умрешь раньше. Старость для актрисы – смертный приговор, что-то вроде гильотинирования, ты сама это видишь, моя прелесть. Ну, так как, переспишь со мной, пока не вышла в тираж?..

Я оставила вяло пикирующихся молодых людей и целиком сосредоточилась на бывшей кинозвезде. Нет, она не была такой уж старой, в чудом сохранившейся карточке из архивов актерского отдела значился год ее рождения – тысяча девятьсот двадцать пятый, в этом возрасте, да еще обладая сильным характером, можно неплохо выглядеть. А в том, что Александрова в свое время была выдающейся личностью, у меня не было никаких сомнений. Она пережила четырех мужей (все в чине от генерал-майора до генерала армии), была любовницей давно почивших в бозе начальников отделов ЦК, двух американских дипломатов и одного британского атташе по культуре. Связь с иностранцами сходила ей с рук, как и многое другое: в молодости, в конце сороковых, она была чертовски породиста и чертовски талантлива. Она блистала в музыкальных комедиях и фильмах-ревю, но потом неожиданно потеряла голос – и ее карьера сошла на нет. Быстрая и ослепительная слава сменилась такой же быстрой и ослепительной безвестностью: вот этого-то она и не смогла простить себе самой. Это увядшее, безобразное лицо записной алкоголички, эта морщинистая, как у варана, шея – она как будто бы мстила своей собственной, предавшей ее популярности…

И все же я не могла оторваться от лица старухи: в этом презрении к себе самой, в яростном нежелании хоть как-то облагородить свой почти непристойный закат было что-то завораживающее.

– Нравится? – Появившийся за моей спиной Братны почти испугал меня.

– Что?

– Старуха.

– Не знаю.

… – Брось ты. Я за тобой давно наблюдаю. Ты же глаз от нее отвести не можешь. Пялишься на нее, как будто это не пожилая женщина, страдающая диабетом, а самец со взопревшими яйцами. Что и требовалось доказать. Со старушонкой я попал в точку. Нет ни одной старой стервы, которую Господь Бог скроил бы лучше.

– Мог бы найти кого-нибудь не такого отталкивающего. – Впервые за месяц я почувствовала раздражение: все-то ты знаешь, Анджей Братны, первый отличник в небесной канцелярии.

– Скажу тебе то, что ты и сама понимаешь, ты же умная женщина, Ева. Красоту еще никому не удавалось запомнить. Красота – стандартная вещь, ничего выдающегося, а вот некрасивость – это штучный товар, это промысел Божий. Никаким стандартам она не подчиняется. Красота не может совершенствоваться, ее удел – увядать. А уродство может оттачиваться годами, оно только крепнет с возрастом, как хорошее вино. И иногда доходит до совершенства. Но это уже другой вид совершенства. Высший. Кстати, одна интересная деталь… Знаешь, как назывался ее дебютный фильм? “Красавица из предместья”. Чем не ответ на все вопросы, просто и со вкусом…

Любуясь старухой, Анджей отступил на шаг и едва не споткнулся о кабель, который тянул один из осветителей, приветливый молодой человек, вечно жующий соленый арахис. Кажется, его звали Валерой, но он предпочитал откликаться на имя Келли. Что оно означало, не знал никто.

Келли поддержал Анджея, а я злорадно улыбнулась: ничто человеческое тебе не чуждо, Братны, вполне мог упасть и разбить себе гоноровый шляхетский нос. И кровь у тебя оказалась бы того же цвета, что и у простых смертных.

– Красотка из предместья, – ни к кому не обращаясь, тихо сказал Келли.

– Что? – Анджей вопросительно посмотрел на него.

– Красотка, а не красавица. Фильм назывался “Красотка из предместья”, – повторил осветитель.

– Ну да. Именно. “Красотка из предместья”. Это звучит даже лучше, хотя и не в духе соцреализма, – воодушевился Братны.

Осветитель со своим кабелем побрел дальше, и Братны тотчас же забыл о нем. Неплохая у тебя группа, Анджей Братны, если твои осветители знают то, чего не скажет навскидку даже дипломированный киновед, пожалуй, я недооценила ее профессиональные качества…

– Не хочешь взглянуть, как из нашей египетской мумии будут делать кинозвезду, номинантку на “Оскар”? – подмигнул мне Братны.

– Она и есть кинозвезда, – рассудительно заметила я, мне вдруг захотелось защитить старуху. – И была ею задолго до того, как ты вылез на свет Божий.

– Я – жертва непорочного зачатия, разве тебе не сообщили об этом мои биографы? – рассмеялся Братны. – Идем, получишь большое удовольствие.

Это было заманчивое предложение – такое же заманчивое и бесстыдное, как предложение заняться групповым сексом: Братны тщательно хранил свои профессиональные тайны. Но, неожиданно для всех ревнивцев из съемочной группы, у нас с Братны сложились совершенно особенные отношения. Я не знала, что послужило их катализатором: возможно, мой профессиональный воровской трюк с “Паркером”, который так и не удалось повторить фартовому клептоману-самоучке Братны. Возможно, болтливый дядя Федор, информация в котором держалась не дольше, чем вода в сливном бачке, раззвонил всем о моих достижениях в восточных единоборствах – и это дошло до режиссера. Возможно, существовал третий вариант – Анджей выбрал меня в наперсницы только потому, что наперсники были необходимы ему для реприз и неожиданных откровений. Я была идеальным вариантом: слишком нейтральна, чтобы раздражать его, и слишком нейтральна, чтобы по-настоящему ему понравиться.

– Меня умиляют твои волосы, – сказал он мне как-то, явно намекая на мою седину. – Полное отсутствие схемы поведения, никакого собственного взгляда на мир.

Этот тезис застал меня врасплох, как заставали врасплох все другие изречения безумного режиссера.

– По-моему, ты сильно во мне ошибаешься.

– Ничуть. Блондинка – это совершенно определенное мироощущение. Брюнетка, кстати, тоже. Они кардинально отличаются друг от друга. А ты кардинально отличаешься от них. По крайней мере, я это чувствую. – Он не пытался анализировать меня, как не пытался анализировать всех остальных, – просто выдавал готовые формулировки, снабжал человечество бирками, вот и все. Иногда они были довольно эксцентричными, но почти всегда – верными…