Игры Вышнего Мира - Авраменко Олег Евгеньевич. Страница 10
А вслед за ней пришла и вторая:
«Неужели я жив?…»
Он осторожно пошевелился под одеялом. Тело слушалось его, боль отсутствовала. Руки были на месте, ноги тоже, все кости, кажется, целы. Только мышцы немного затекли да ещё во рту и горле пересохло — а в остальном, похоже, полный порядок.
Но ведь этого быть не могло! Ларссон хорошо помнил, чтo с ним случилось, и отчётливо понимал, что шансов выжить у него не было никаких. Разве что благодаря сверхъестественному вмешательству — но и это исключено. Для Вышнего Мира он был представителем враждебных сил, а для Нижнего — отступником и предателем.
Его предательство заключалось даже не в том, что он выдал принцессе Инге все известные ему тайны Тёмных Братств. С этим Ларссон ничего поделать не мог: Инга провела над ним процедуру экзорцизма, лишила его связи с Нижним Миром, а заодно и всех колдовских способностей; после чего кот Леопольд, неведомо каким образом, заставил его правдиво отвечать на все вопросы. И Ларссон отвечал, он не мог сопротивляться — и в этом не было его вины.
Зато он провинился в другом. Хотя Ларссон и сожалел об утрате всей своей магии, он, вместе с тем, испытывал огромное облегчение от разрыва связи с Преисподней и не желал возвращаться обратно под её власть — даже если это означало всю оставшуюся жизнь прожить без колдовства.
После допроса Инга отпустила Ларссона, предоставив ему полную свободу действий. Он же не стал дожидаться прибытия посланцев Хозяина Велиала, чтобы отдать себя в их руки, а немедленно скрылся, устроив пожар в бурятской штаб-квартире Вельзевулова Братства и прихватив с собой все имевшиеся там деньги — сумма, кстати, оказалась весьма внушительной. Это позволило ему без проблем добраться до Иркутска, где он приобрёл все необходимые документы, затем отправился в Новосибирск, откуда самолётом улетел в Израиль.
Выбор страны, которую на Гранях чаще называли Святой Землёй, был отнюдь не случайным. Члены Тёмных Братств избегали появляться на этой территории, поскольку там связь с Преисподней фактически обрывалась. Как следствие, на Святой Земле активность Инквизиции была минимальна; в основном инквизиторы посещали её в качестве паломников, да и то не часто: во-первых, для этого требовалось специальное разрешение от высшего руководства, а во-вторых, подавляющее большинство тех членов ордена, которые причисляли себя к христианам, иудеям либо мусульманам, на самом деле были агностиками или придерживались неогностических доктрин. Правда, в Израиле свирепствовали арабские террористы — но их Ларссон опасался значительно меньше, чем чёрных магов и инквизиторов.
На Святой Земле он обосновался довольно быстро, выдав себя за русского еврея, чьи предки в своё время переселились из Швеции в Россию. Этому в немалой мере поспособствовало и наличие обрезания (которое на его родной Грани Нордкап было общепринятым, независимо от вероисповедания), и хорошее знание основ иудаизма (в кадетском корпусе серьёзно изучали догматику и обряды всех ведущих религий), и доскональное владение егудским языком (который принадлежал к десятку самых распространённых языков Империи и был очень похож на иврит — следовало только изменить произношение и избегать употребления архаичных слов и оборотов речи).
Через полгода, устроившись на новом месте и получив гражданство, Ларссон решил вернуться в Новосибирск за остальными деньгами — в прошлый раз он не рискнул брать на самолёт слишком много наличности, что могло вызвать у таможенников обострённый интерес к его персоне, поэтому бoльшую часть суммы спрятал в надёжном тайнике. Теперь же он мог забрать все деньги и вполне легально (или почти легально) перечислить их на свой банковский счёт.
И тут ему катастрофически не повезло. Примерно на полпути, пролетая над Чёрным морем, самолёт взорвался. Этот взрыв Ларссон помнил отчётливо. Он не погиб сразу и не потерял сознания, его даже не оглушило. И только позже — через минуты? секунды? — когда самолёт начал падать, Ларссон стал задыхаться от сильной декомпрессии. Помнится он в панике молился, отчаянно пытался прибегнуть к магии, напрочь позабыв о том, что лишён колдовских способностей…
СТОП!!!
Ларссон прервал свои воспоминания, поражённый внезапным открытием. С его магией всё было в порядке, колдовские способности действовали! Они никак не могли действовать — но тем не менее действовали…
Он отбросил одеяло и резко вскочил с кровати. У него тут же закружилась голова, подкосились ноги, и Ларссон упал на четвереньки, больно ударившись коленями о твёрдый деревянный пол. Несколько секунд его одолевали сильные позывы к рвоте, но блевать он так и не начал — видно в желудке не было ничего.
Наконец тошнота прошла, в голове немного прояснилось, и Ларссон осторожно поднялся на ноги.
«Свет!» — привычно подумал он, и в ответ на его мысленную команду под потолком вспыхнул белый матовый шар эльм-светильника.
На противоположной от кровати стене висело зеркало. Оттуда на Ларссона смотрел… да, он сам — но только очень странный. Слишком молодой, чересчур молодой, невероятно молодой…
Ларссон медленно подошёл к зеркалу, ни на миг не теряя бдительности, словно имел дело с ядовитой змеёй. Но нет — зеркало не содержало в себе ни капли магии, оно было обыкновенным зеркалом, призванным в точности отражать находящиеся перед ним предметы. Необычным был сам Ларссон, который будто сбросил с себя добрых два десятилетия. Так он выглядел, когда ему было лет шестнадцать: чересчур худощавый, рост сантиметров на десять ниже его взрослых ста восьмидесяти пяти, кожа на щеках и подбородке гладкая, нежная, лишённая даже намёка на юношеский пушок, а волосы на голове совсем ещё светлые, почти белые, они начали понемногу темнеть только после двадцати…
«Что же это со мной, чёрт возьми?! — лихорадочно размышлял Ларссон. — Я остался жив, ко мне вернулась магия, а вместе с ней — и юность. Разве это возможно? Кто мог так сделать?… Или я брежу?… А может быть, — при этой мысли он похолодел, — может, я всё-таки умер, попал в Преисподнюю, а всё происходящее со мной — лишь изощрённая форма адских пыток?…»
Ларссон поднял руку, чтобы пригладить взъерошенные волосы, но так и замер, потрясённо уставившись на запястье, немилосердно искромсанное давно зажившими шрамами. Затем посмотрел и на другую руку — там тоже были похожие шрамы.
«Что это значит? — ещё больше растерялся он. — Откуда они взялись? Может, так нужно было для омоложения?…»
Впрочем, Ларссон понимал, что всё это глупости. Шрамы были старые, как минимум двухлетней давности, вдобавок неаккуратные, ничуть не похожие на работу врача — пусть даже совершенно бездарного и вдребезги пьяного. Так режут запястья только в отчаянии, в полном исступлении, и с одной-единственной целью — чтобы совершить самоубийство.
Но ведь он никогда не пытался покончить с собой! Он бы точно помнил об этом! Пусть с ним случилось нечто невероятное, однако память пока при нём, и он в ней полностью уверен…
Вдруг перед внутренним взором Ларссона предстала картина полугодичной давности. Он лежит на диване, обездвиженный и лишённых своих сил. Принцесса Инга задаёт ему вопросы, он помимо собственной воли отвечает на них, а сам смотрит на девочку лет девяти или десяти, одетую в клетчатое платье чересчур большого для неё размера и такую же мешковатую кофточку. Смотрит — и гадает, почему она кажется ему знакомой. Смотрит — и не узнаёт в ней Цветанки, младшей сестры принца Владислава. А потом (о ужас!) говорит Инге, что Цветанка — та самая юная ведьма, которую обещал прислать к нему Велиал…
«Значит, полностью уверен в своей памяти, да? — спросил Ларссон у самого себя. — И тогда, небось, тоже был в ней уверен. А ведь с таким же успехом я мог позабыть и об этих шрамах, и даже о своём настоящем возрасте. Может, мне действительно только шестнадцать, а все эти воспоминания — лишь горячечный бред сумасшедшего…»
Так что правда, а что ложь? Что он помнит, а что забыл? И сколько из того, что он якобы помнит, на самом деле никогда не происходило?