Собирающая Стихии - Авраменко Олег Евгеньевич. Страница 66

Мне было горько и тоскливо. Мне было почти так же больно, как и год назад, в тот день, когда мне сообщили, что Эрик погиб. Я снова потеряла Эрика — теперь уже навсегда. Он разбил моё сердце и ушёл к другой…

Сначала у меня была надежда. Тот факт, что целых одиннадцать лет Эрик и Дженнифер жили, как муж и жена, сам по себе ещё ничего не значил. Это было естественно и вполне объяснимо. Даже будь Эрик моим законным мужем, у меня язык не повернулся бы осуждать его. Но… но…

Вскоре я поняла, что они не были просто вынужденными любовниками, нашедшими в объятиях друг друга отраду своему одиночеству. За эти годы они стали настоящей семьёй, и не только дети связывали их. Я убедилась, что Эрик действительно любит Дженнифер, она любит его, и они счастливы друг с другом и со своими детьми. А мне не было места в их семейной идиллии…

И главное, это я во всём виновата!

Именно я устроила их счастье, а своё разрушила, когда свела их вместе. Я, и никто другой, была причиной той «случайности», которая направила корабль Дженнифер к планете, где находился Эрик. Почему моё идиотское подсознание сыграло со мной такую жестокую шутку? Почему я просто не вернула Дженнифер в наш родной мир? Или, в худшем случае, не вернула её туда, откуда она бежала. Тогда бы мы нашли её гораздо раньше. И эта бедная женщина, Джулия, осталась бы в живых…

А Эрик, вернувшись домой, стал бы моим.

Неужели в глубине души я не хотела этого? Как иначе объяснить всё происшедшее…

Мои горестные размышления прервал осторожный и даже робкий стук в дверь. Нельзя сказать, что я совсем не почувствовала, как пару минут назад из Туннеля на лужайку перед домом вышел Бриан. Подсознательно я приняла этот сигнал к сведению и проигнорировала его. Так обычно случалось со мной во сне: на первых порах я всякий раз просыпалась, но потом привыкла и научилась не реагировать на появление людей, которых хорошо знала и не ожидала от них неприятных сюрпризов. Так было не только во сне, но порой и наяву — когда я бывала очень занята или чем-то увлечена.

А сейчас я была очень занята — я упивалась жалостью к себе.

Лишь после того, как Бриан постучал в третий раз, я нашла в себе силы ответить:

— Входи. Открыто.

Я не стала подниматься с постели, разве что перевернулась на спину и поправила юбку. Слёзы я не вытерла — просто забыла. А вообще, мне было безразлично, что подумает Бриан. Вернее, я знала, что ничего плохого он обо мне не подумает и поймёт меня правильно. Если бы он любил меня только по-братски, я бы обрадовалась его приходу и с удовольствием поплакалась бы ему в жилетку.

Бриан вошёл, закрыл за собой дверь и посмотрел на меня.

— Тебе плохо, Софи? — спросил он.

— Да, — честно ответила я.

— Я так и понял, когда ты ушла.

— Это было заметно?

— Нет, ты держалась молодцом. Но мы с Дейдрой догадались.

— Она тоже придёт?

— Не знаю. Может быть, позже… Ты хочешь её видеть?

Было ясно, что сам Бриан этого не хотел.

— Мне всё равно, — сказала я. — Если придёт, не прогоню. Но звать её не буду.

Бриан подошёл к кровати и сел на её край. Я смотрела на него, а он смотрел на меня. Потом достал из кармана чистый носовой платок и молча вытер слёзы с моего лица. Он проделал это так нежно и бережно, а глядел на меня с таким искренним, непритворным сочувствием, что я чуть снова не разрыдалась.

С трудом проглотив застрявший в горле комок, я сказала:

— Спасибо, Бриан.

Конечно же, я догадывалась, почему он пришёл ко мне. И зачем.

Прежде всего, Бриан пришёл как друг. Он видел, что мне плохо, и хотел помочь. Поддержать, утешить, приласкать… Он заботился о моём благе и с бескорыстием друга, и с эгоизмом влюблённого.

Я не осуждала его за намерение воспользоваться моим состоянием. Бриан был славным парнем, но он не был достаточно сильным, чтобы устоять перед соблазном и не сыграть на моей слабости. Не был он и слишком слабым, чтобы испугаться самой возможности отказа и упустить такой великолепный шанс. Юношеская любовь жестока — и к самому влюблённому, и к объекту его любви. Я говорю так не потому, что считаю себя взрослой и умудрённой жизненным опытом; только глупец в свои неполные двадцать лет станет утверждать, что он уже взрослый. Однако я успела повидать жизнь и заметила, что люди старше тридцати любят хоть и не так пылко, но более самоотверженно, и прежде думают о любимом человеке, а потом уже — о себе.

Нет, я не могла упрекать Бриана в жестокой расчётливости. Не имела на это морального права. В конце концов, и я не без греха. Разве не жестоко было с моей стороны рассказывать ему про Эрика, делая вид, что я не догадываюсь о его чувствах ко мне и о том, какую боль причиняют ему мои слова?…

Бриан всё смотрел на меня, сжимая в руке влажный от моих слёз носовой платок. Само по себе его молчание не тяготило меня. В обществе Бриана (как и в обществе Дейдры или Мориса) я не испытывала неловкости, когда мы надолго умолкали. При этом мы могли заниматься каждый своим делом и ни в малейшей мере не чувствовали себя скованно. Обычно присутствие других людей давит на человека. В большей или меньшей степени — зависит от самого человека, от присутствующих и от их количества. (Впрочем, поспешу уточнить: речь идёт не о людях из толпы на улице или на каком-то массовом мероприятии, а о небольших — или сравнительно небольших — компаниях, где каждый человек на виду). Поэтому, для создания непринуждённой обстановки люди, собираясь вместе, вынуждены всё время говорить. А достаточно им замолчать на пару минут, как тут же возникает напряжённость, и присутствующие либо спешат разойтись, либо торопливо ищут зацепку для возобновления разговора. Лишь в единичных случаях такой напряжённости не возникает. Бриан, Дейдра и Морис были для меня теми самыми единичными случаями.

Однако сейчас молчание Бриана предвещало начало разговора, которого я всячески избегала вот уже несколько месяцев.

Но как предотвратить его? Что мне делать? Может, закатить истерику и вынудить Бриана уйти?…

Нет, только не это. Я не хотела вновь оставаться одна. А с Брианом мне было хорошо. Он такой милый, такой чуткий… И, собственно, чего я боюсь? Услышать, что он любит меня? Я и так это знаю. А какой вред от того, что он будет знать, что я это знаю? Раньше я боялась ответить ему отказом — однозначным и категоричным. Но теперь…

Я ждала Эрика. Надеялась, что он вернётся. И он вернулся. Но не ко мне. Всё. Точка. Конец.

Чего я теперь жду? Появления нового принца?

Нет уж, спасибо! Одного я уже дождалась…

Из-за него я отвергла мужчину, которого любила и который любил меня, а в результате моя жертва оказалась напрасной. Я потеряла Мориса, но не получила Эрика, и осталась у разбитого корыта. Что же мне, опять ловить журавля в небе, пренебрегая синицей в руках? Это тем более глупо, что на горизонте я не вижу ни единого журавля…

К тому же Бриан совсем неплох. Не журавль, конечно, но и не синица, а нечто среднее — ласточка, например. Он очень мил, привлекателен, мне с ним хорошо, и он любит меня. Я тоже люблю его… как брата. Но разве этого мало? Наше родство не помеха — ведь он не мой родной брат, а двоюродный брат моего отца. Я люблю его и не хочу разбивать ему сердце только потому, что моё сердце разбито. Раньше я отталкивала его от себя, но не потому, что он не нравился мне; на это были другие причины. Теперь их нет. Мне уже некому хранить верность.

За последние два с половиной года я лишь один-единственный раз была с мужчиной — с Морисом в день его возвращения. Так что же — и дальше продолжать в том же духе? Эдак правы окажутся те, кто считает меня лесбиянкой…

Я думала так со злости. И понимала это. Обида в купе с досадой всё настойчивее толкали меня в объятия Бриана.

Может, на это он и надеялся?…

Нет, Бриан не настолько расчётлив. Он видел, что мне плохо, и хотел помочь мне. Возможно, он думал, что его любовь утешит меня…

Возможно, он был прав.

— Хочешь что-нибудь выпить? — спросила я, вставая с кровати.