Кирпичные острова - Погодин Радий Петрович. Страница 11

Дверь открыла пожилая женщина в переднике.

– Чего тебе, мальчик?..

– Бумага и флакончики у вас есть?

Женщина удивленно наклонила голову, будто не расслышала.

– Это для государства надо. Сырье, понимаете?.. Сейчас школы собирают.

Женщина улыбнулась.

– Пойду посмотрю, может, и найдется что-нибудь. – Она прикрыла дверь. А Толик уже звонил в другую квартиру:

– Бумага и флакончики у вас есть?.. Государству помощь… Ценное сырье для промышленности…

Он сразу заметил, что слова «в помощь государству» удивительно действуют на людей. Все начинают улыбаться, хвалят его и несут всевозможные бутылки, бумагу, старые подсвечники, лампы, тарелки, кастрюли, мятую, позеленевшую, но очень ценную для промышленности медь.

Толик обходил лестницу за лестницей. Он уже два раза бегал домой, выгружал на кухне кошелку. Хорошо, что тетя Рая ушла в магазин; чего доброго, еще заставила бы все выбросить. Толик любовался на пыльную кучу, бормотал:

– Во у меня сколько вторсырья!.. Мишка от зависти лопнет. – И мчался за новой добычей.

Дверь одной из квартир ему открыл молодой парень в вязаной безрукавке, с сеткой на волосах. Глаза у парня были маленькие, с легким прищуром и какой-то затаенной усмешкой. Выслушав Толиковы объяснения, парень спросил, удивленно приподняв брови:

– Ты что, в самом деле все это добро в школу понесешь?

– Ага, – кивнул Толик.

Глаза у парня еще больше сощурились.

– В самом деле?

Толик, не зная почему, вдруг начал краснеть.

– Понятно, – протянул парень и засмеялся. – Правильно, пацан, так и действуй. С бумагой не возись, тащи ее в школу – гроши стоит. А вот флаконы и медяшка – деньги. И государству польза, и тебе хорошо, и школа довольна будет… – Парень подмигнул и закрыл дверь.

Толик поставил кошелку на ступеньку, почесал затылок. «Вот это голова!»

Обход лестниц Толик закончил поздно вечером. Дома разобрал добычу, разложил на кучки; бумагу связал бечевкой, флаконы помыл. Медь сложил в старый, еще детсадовский, мешок из-под калош.

На следующий день Толик отнес бумагу в школу и сразу же после занятий отправился сдавать бутылочки и медь: большие бутылки – в продуктовый магазин, маленькие – в аптеку. Мешок с медью потащил на берег реки. Там стоял ларек утильщика.

Вокруг голубого фанерного домика были навалены рогожные мешки с костями, бумага и тряпье.

Утильщик взвесил медь на ржавых весах и такими ржавыми гирями, будто они пролежали года четыре на свалке. Толик тоскливо подумал, что и деньги утильщик даст ему не иначе как ржавые.

– Полтинник, – кратко определил старик утильщик.

Толик заспорил. Но у старика было такое безразличное лицо и такой скучный голос, что Толику стало даже не по себе. Он забрал деньги и, ругая про себя утильщика старым хрычом и обжималой, побежал домой. В кармане куртки, застегнутом булавкой, были три новеньких рубля и полтинник. Настроение Толика по мере приближения к дому все поднималось. Ему стало совсем весело, когда он вбежал во двор. У поленницы Мишка с Кешкой расправляли здоровенный мешок. Они вытрясли из него щепки, опилки и пошли на лестницу, даже не взглянув на Толика.

«Идите, идите, голубчики… Шиш вам вместо сырья…» Толику очень захотелось посмотреть, какие лица будут у ребят, когда они возвратятся несолоно хлебавши.

Ребята выскочили из парадной буквально через три минуты и прямехонько направились к нему.

– Ты и тут успел? – свирепо спросил Мишка.

Толик сделал наивное лицо.

– Не отопрешься, нам Людмилка сказала. И еще одна тетка…

Толик боялся, что Мишка огреет его сейчас кулаком. Но Мишка только зубами скрипнул.

– Что с тобой, жабой, разговаривать!.. Пошли, Кешка, в соседний дом.

Толик спохватился – чего стоять, надо тоже бежать по соседним домам, там небось тоже бутылочки есть. Он было бросился со двора, но тут его окликнули:

– Слышь, активист!..

Толик обернулся. Неподалеку стоял вчерашний парень в пальто нараспашку.

– Хочешь дублон заработать?

– Какой дублон?..

– Ну, гривенник…

– Хочу, а чего делать надо?

– Сбегай в киоск за папиросами. Скажешь, Владик просит.

Толик взял протянутые парнем деньги и помчался за угол к табачному киоску. Инвалид, торговавший папиросами, сначала ни в какую не давал, но когда Толик сказал, что он от Владика, продавец сунул ему «Беломорканал» и коробок спичек. Обратно Толик бежал на последней скорости. В одной руке он крепко сжимал папиросы, а в другой – сдачу, двадцать семь копеек. Парень взял папиросы, сказал: «Молодчик» – и протянул ему всю сдачу.

– Бери, шкет, уважай мою доброту.

Дома Толик пересчитал сегодняшний доход и осторожно, подправляя пером, запихал рубли, серебро и медь в узкую прорезь копилки.

Каждый день, приготовив уроки, чтобы тетя не делала ему выговоров, Толик брал кошелку и отправлялся в соседние дома за бутылочками и медью. Бумагу Толик по-прежнему носил в школу. О нем даже в классной газете написали. Даже картинку нарисовали. На большой куче бумаги стоит Толик и держит в руке пачку тетрадей. Внизу надпись: «Из бумаги, которую собрал Толик Смирнов, можно сделать тетради для всего класса».

Несколько дней Толик крутился возле газеты; ему было приятно, когда спрашивали: «Где ты столько бумаги берешь?..»

Мишка и Кешка с Толиком не разговаривали. Они его просто не замечали. Лишь один раз за последнее время они повернули головы в его сторону, посмотрели на него. И как посмотрели!.. Он получил от утильщика деньги за дырявый латунный таз, а они, мокрые, перемазанные в ржавчине, выковыривали из льда железную кровать, старую, искореженную, пролежавшую здесь, наверно, с самой блокады.

Толиком в этот день завладела тоска.

В комнате над диваном висела картина, даже не картина, а, как говорил отец, этюд очень знаменитого художника Авилова. На полотне был нарисован конный стрелец. Собственно, и коня-то там целиком не было, только большая свирепая голова, изо рта пена, ноздри раздуты… А стрелец поднес к глазам руку в кожаной рукавице, натянул удила, и все ему нипочем. И лицо у него веселое, открытое, смелое. Папа отдал за нее всю зарплату и долго не решался сказать об этом матери. Он вздыхал и подмигивал Толику: мол, будет нам на орехи.

Мать не ругалась. Повесила картину на самом видном месте, над диваном… Почти месяц ели они одну картошку с постным маслом. Стрелец на картине смеялся, и они смеялись, глядя на него.

Зато тетя Рая прямо возненавидела стрельца.

– Эта мазня меня раздражает, – кривилась она. – Искусство должно успокаивать, ласкать взгляд. Как можно жить, когда у тебя за спиной кто-то скалит рот?..

Толик одно время даже собирался снять картину, чтобы угодить тете. Сейчас он сидел за столом, смотрел на веселого стрельца и думал: «Все от меня отвернулись, все друзья. А что я плохого сделал – на аппарат коплю». Стрелец сдерживал своего сумасшедшего коня, в глазах у него полыхало буйное озорство и насмешка. «Вот если бы я картину снял, от меня бы и родители отвернулись», – подумал Толик. Ему стало еще тоскливее.

Парень, которому Толик бегал за папиросами, часто останавливал его во дворе, спрашивал:

– Ну как, активист?.. Живешь?

Толик почему-то спешил улыбнуться.

– Ага… Живу…

– Ну, живи… Слетай-ка мне за колбасой. Сдача, как водится, за работу.

Толик бегал. Парень давал ему гривенники. А однажды Толик заработал у него сразу рубль. Случилось это просто. Парень, как обычно, с ухмылкой предложил:

– Слушай, активист, слетай к цирку. Там к тебе мужчина подойдет. Вот отдашь ему пакет. Это очень важный пакет, а мне, понимаешь, некогда. На ответственное совещание тороплюсь. Целковый за работу, понял?.. – Парень вытащил из кармана гривенник, протянул его Толику. – Командировочные на дорогу.

– Хорошо, дяденька, я мигом.

– Не зови меня «дяденька»… Мы ведь приятели? Зови просто Владик.

Толик порозовел от удовольствия. Поспешно сунул мягкий пакет под мышку и помчался на остановку трамвая. У цирка Толика одолела тревога. Перед фотовитринами толпилось много народа. Из трамваев то и дело выходили пассажиры. Дворники сгребали грязный снег в кучи. «Кому же отдать?..» Толик растерянно бродил у ярко освещенного подъезда. Вдруг к нему подошел высокий мужчина в серой каракулевой шапке.