Ожидание (три повести об одном и том же) - Погодин Радий Петрович. Страница 26

БАЗАР В ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ

Над базаром гомон:

– Цыбуля ядрена! На пять метров слезу вышибает!

– А вот чеснок! Кому чеснок? От простуды и от мигрени нюхать. И в колбасу и в борщ. И огурцы солить и с салом кушать.

– Ряженка… Берите, дядька, ряженку…

Что ещё будет, когда подойдут главные фрукты. Сейчас скороспелка – сорта слабые.

Ожидание (три повести об одном и том же) - i_011.jpg

Девушка-колхозница, золотистая, крепкая, как товар на её прилавке, крикнула Ваське:

– Человек, покупай мои яблоки! – Подала ему луковицу.

Парень в мичманке, смотревший на неё через головы покупателей, подошёл и раскланялся.

– Уберите ваш продукт, – сказал. – Он для этого гражданина ещё горьковат. Гражданин пока сласти любит.

Колхозница коснулась парня смешливым взглядом.

– Он и для вас ещё горьковат, – сказала.

Васька проталкивался вдоль овощных прилавков к рыбному ряду.

Кто-то взял его за руку – рука маленькая. Он посмотрел вниз – Нинка. В белом платьице, коса на затылке кренделем. В руке держит бочонок с медной ручкой.

– Здрасте. – Нинка стоит криво, боится поставить бочонок на землю. – Сегодня праздник будет, я уже третий раз за вином прибегаю.

Ожидание (три повести об одном и том же) - i_012.jpg

– Больше пойти некому? – спросил Васька.

– А кто же пойдёт? Мамка пироги замесила, батька речь пишет. Говорю, праздник.

Васька взял у Нинки бочонок.

– Мелешь. Какой еще праздник?

Нинкины глаза заполнены тайной. Они у неё на лице отдельно.

– Секрет… Я знаю, кого вы ищете. Вы свою Варьку ищете… Влюбились.

– Помолчи. Понимала бы, тоже.

Нинка потянула бочонок к себе.

– А я понимаю. Отдавайте вино. Идите к своей Сонете… Она скарпена.

– Замолчи, щелчка дам.

– Скарпена.

Васька щёлкнул Нинку по затылку.

– Скарпена!

Ещё раз щёлкнул.

– Скарпена!

Он тянул её за собой. Оборачивался, чтобы щёлкнуть по затылку. И на каждый щёлчок Нинка выкрикивала упрямо:

– Скарпена! – Потом она заревела. Спросила: —Зачем вы меня щёлкаете, я ж не резиновая?

Он всё шёл. Мимо овощных рядов, мимо фруктов. Мимо молока и мяса. Мимо вина и пшеницы. Мимо цветов.

Варька пробилась сквозь толпу к столам, где торгуют рыбой. Бабкин голос был слышен издали:

– Рыба-бычок, голова пятачок, туловище и хвост бесплатно. А вот ёрш – морской казак, усы, как у Тараса Бульбы. Жарить, парить, уху варить… Лещи!.. Судаки!

Варьку она не видит. Кланяется знакомым покупателям.

– Свежих бычков не желаете? Только из волны. Ещё пена не пообсохла… Гривенник кучка. – Бабка поливает рыбу водой. Прикрывает её капустными листьями.

– Вы пятачок кричали, – торгуются покупатели.

– Пятачок для песни. Для складности слов. А как продать – гривенник.

Варька тронула её за рукав. Бабка повернула голову.

– Ах, чтоб тебя! Марш с базару! Чтобы мне, старой, срам через тебя иметь. Опять Ксанка скажет, что я тебя торговать приучаю. Тебя батька за что драл?

Варька дёрнула бабкину руку к себе, спросила:

– Как жить будем?

– Худо, – сказала бабка. – Отец заявление подал. Уходит он с должности.

«Ну и хорошо», – подумала Варька. Бабка повторила своё.

– Худо… Жильё отберут.

– Перебьёмся.

– А деньги? Бухгалтер сказал, пока деньги не внесёт, не получит расчёта.

Варька подняла на бабку глаза.

– Отдай ему деньги, бабушка. Возьми со своей сберкнижки.

Бабка вздрогнула, задвигалась вся.

– Что ты плетёшь? Я же пианину купила, да боюсь в дом везти, пока батька не успокоится… Побеги, глянь, какая она блестящая… Ты молчи… – И закричала, чтобы прекратить разговор: – Бычки! Покупайте бычки!

– Перестань! – крикнула Варька. Обеими руками сгребла рыбу и сбросила её со стола. Прямо в пыль.

– Господи, дела твои, – сразу охрипнув, прошептала бабка. Губы у неё стали пухнуть книзу, словно ужаленные. Она замахнулась на Варьку. Варька отскочила.

– Отдай, бабушка, деньги. Сдай пианино обратно. Его сразу купят… Отдай деньги!

Старухины глаза налились гневом.

– Дура. Это я для кого? Для тебя, думаешь? Накось… – Она сунула под нос Варьке сухой кулак. – И не подумала бы. Это для таланта твоего. Ты же не знаешь, как загубленную силу в себе носить. Она постучит, она потом с тебя спросит. Она из тебя всю радость высосет… Иди, иди…

– Отдай! – зашлась Варька. Душа у неё словно оглохла от этого крика.

Бабка надвинулась на неё:

– Ори… Вон курортник, твой ухажёр, тож говорит, что у тебя талант есть. Ты бы его послушала, если меня не хочешь. – Бабка кивнула через плечо. Отстранилась. Варька увидела Ваську.

Жаркая сила толкнулась ей в голову.

– А ты чего ходишь? – прошептала она. – Чего ты ходишь за мной? Шимпанзе! Моллюск! Подсматриваешь? Смешно, да? – Она подняла с земли камень-ракушечник и, размахнувшись по-мальчишечьи, метнула его в Ваську.

НАДЕНЬ СВОИ ОРДЕНА

Нинка вела Ваську по улице. Ей казалось, что сам он идти не может, не найдёт к дому дорогу. Иногда она забегала вперёд и всхлипывала, шлёпая добрыми девчоночьими губами. Она промыла ему ранку виноградным вином из бочонка, прилепила к ней лист.

– Теперь сами видите, какая Сонета, теперь не будете меня щёлкать.

– Буду, – сказал Васька.

Нинка остановилась, долго смотрела на него исподлобья.

– Вы ей не отомстите, не вздуете её со всей силы?

– За что? – спросил Васька.

Нинка отвернулась.

– Так и будут вас все обижать, а вы станете улыбаться.

Нинка подошла, отобрала бочонок и, волоча его по земле, побрела в одиночестве к своему дому.

«Нужно ей куклу купить, – подумал Васька. – На память…» Нинка поднялась на мост, собранный из редких жердин. Коса её расплелась, прикрыла щеку.

Васька направился к старику Власенко.

Дед бойко ходил в саду. Дёргал сорняк-траву, швырял её в разные стороны. Из открытого окна кухни слышался стук скалки, тянуло парным запахом печёного теста и творога. Бабка Мария пекла большую плачинду в честь Славкиного отца, который только что прилетел из Москвы, и ещё плюшки и вареники с вишней готовила.

– Наверное, спит с дороги? – спросил Васька.

– Ни-и, на элеватор усвистал, он же ж бессонный, – ответил старик.

Васька сел на скамейку под хатой. Ранка на лбу саднила. Между деревьями в отдалении был виден лиман. Васька уставился на тёмную строчку, что отделила море от неба. Светящиеся шары вспыхивали на поверхности и уходили ввысь, разорвав горизонт.

Старик подошёл к нему. Поправил лист.

– Может, йодом замазать?

Васька покачал головой. Старик сел на скамейку, прижал его к своему сухому ребристому боку.

– Сегодня дядюшку повидаешь. Прибегали ко мне из правления. Просили, чтобы я оделся по форме. Должно, речь говорить придётся. Флотилия на подходе. – Старик заволновался, притащил свои фотографии, грамоты, благодарности и ордена. Он показывал фотографии и хвастал, какой он был дюжий, какой молодой. В его гордых словах чувствовалось сомнение, тревога и горечь. – Был, – бормотал он. – Был. Видишь, каким я был. Не могу я этого слова терпеть. Оно будто колокол по покойнику, – сказал он наконец то, что хотел сказать. Спросил: – Как думаешь, возьмёт меня капитан Илья на флотилию, не погнушается моим возрастом? Не побоится, что я умру в океане?.. Ну, привяжет мне железяку к ногам – и в воду. И все заботы… – Старик засопел, распрямляя упрямые свои плечи под линялой, редкой от долгой носки рубахой. Ударил задеревеневшими от работы руками по острым коленям. – Я же ж не буду проситься к нему тралмастером. Хоть засольшиком, хоть на разделку иль бондарем… – Старик повернулся к Ваське. – Васька, ты не укоряй меня. Я ему в ноги паду. Думаю он уважит.

Васька почувствовал жжение в носу. Он обхватил деда, сунулся ему в грудь разбитым горячим лбом.