Великий псевдоним - Похлебкин Вильям Васильевич. Страница 24

И когда такой человек оказывался во главе партии, то одно уже это обстоятельство должно было вселять огромную тревогу за ее судьбу и за судьбы социализма вообще. Однако такие лица еще 20-30-х лет находились во главе партии и страны. Разумеется ни коммунизмом, ни социализмом в их политике ничего и не пахло. Их безграмотность прямо противоречила одному из коренных положений марксизма, который рассматривается как обобщение всех знаний, накопленных человечеством и требует от марксиста освоения всей мировой культуры. Тем самым, называя таких людей, как Брежнев коммунистами, мы клевещем на коммунизм, искажаем это понятие. Мы можем лишь говорить о том, что уже в середине 60-х годов началось глобальное перерождение руководства партии.

Чувствовал ли Сталин в 1952 г. тревогу за судьбы партии?

Возможно в какой-то степени – ощущал. Но в то же время он уже не представлял себе реального положения. Он не мог уже оценить объективно степень перерождения партии, ибо он, практически, не знал новых людей.

Брежнев был включен, например, в ЦК за статный рост, военную выправку и свои знаменитые брови, не заметить которых мог лишь только слепой. Заметил их и Сталин. Но он ни словом не обмолвился с этим новым «кадром», а тот, естественно, боялся и рта раскрыть в присутствии Сталина, ясно сознавая, что даже одним-единственным словом способен обнаружить свою беспросветную ограниченность.

Сталин, конечно, надеялся, что его ближайшие соратники – и в первую очередь Молотов, Каганович, Ворошилов, Берия и Хрущев, сохранят и после его смерти единство и традиции партии и эти надежды перерастали в твердую уверенность, так как он лучше, чем кто-либо иной знал, что у этих людей кроме, как опираться на культ Сталина, иного выхода не было. Ибо только это сохраняло бы стабильность государства.

Однако он не мог предположить, что все они окажутся в разных, причем непримиримо враждующих группировках, и что единственный, кто мог бы по праву претендовать на ведущую роль – Молотов, – будет отстранен от руководства и власти в первую же очередь.

Таким образом; XIX Съезд партии – хотя и был созван в «счастливую» и «правильную» дату, тем не менее, не сыграл своей исторической роли – быть инстанцией, которая передала бы эстафету ответственному и компетентному новому руководству партии.

В этой неудаче ярко проявилась вся искусственность сталинской схемы «пятилеток» и других числовых комбинаций, которая, казалось, действовала годами и десятилетиями столь безотказно, верно и надежно.

Дело в том, что прежде внутренняя уверенность в «фатальности» той или иной даты, той или иной меры, придавала Сталину, чисто субъективно, такие силы, что он всецело и глубоко мог контролировать все, происходящие в такие исторические моменты процессы. Всюду иметь свой глаз. Всюду проверять, перепроверять и не доверять никому, кроме себя. Вполне естественно, что такое тщательное проведение любого мероприятия обеспечивало ему успех. Ведь точно также и Ленин лично стремился контролировать и проводить все важнейшие политические и военные меры в годы революции и гражданской войны, беря на себя львиную часть работы, которую должен был выполнять партийный и советский аппарат. И все удавалось хорошо, благодаря этому личному, ежеминутному, перестраховывавшему и подстраховывавшему контролю и проверке всех звеньев государственной машины. И Ленин, совершая эту титаническую работу, в отличие от Сталина не нуждался в таком внутреннем стимуле, как вера в магику чисел. Однако результат у обоих получался отличный, ибо оба осуществляли неослабный контроль над проводимыми по их указанию мероприятиями и оба были достаточно компетентны в том, что они делали, причем более компетентными, чем все их другие сотрудники. Именно это и обеспечивало успех.

Но такой ход работы, такие, как называл их сам Сталин «большевистские темпы» были возможны лишь тогда, когда оба обладали хорошим здоровьем и, не щадя себя, «выкладывались» до изнеможения.

Ленин надорвался на этой работе, не допустив ни одного ее срыва, но умер преждевременно и крайне мучительно, от прогрессирующего паралича, завершившегося инсультом.

Сталин также успешно осуществлял руководство в напряженнейшей обстановке, в том числе в более старом возрасте, чем Ленин, в годы Великой Отечественной войны. То, что было проделано Ставкой ВГК в смысле планирования, разработки и проведения стратегических операций, а их за четыре года войны было проведено полторы сотни, причем на пространстве фронта протяженностью в 6.000 км. – это сверх обычных человеческих сил, это – гениально, и это было проведено мастерски, в высшей степени военно-профессионально и компетентно. И это, разумеется, не могло не подточить даже стального здоровья и стальной воли Сталина. Физическая немощь, характерная для старения организма, стремительно захватывала Сталина в послевоенные годы, особенно после 1949 г. И этот объективный факт нельзя сбрасывать со счета. Более того, мы должны его всемерно учитывать и понять, что и Сталин был отнюдь не машина, а человек, причем с весьма скромными физическими возможностями. Но жил он за счет своей воли, и пока мог, держал себя в руках. Когда же силы стали уходить, воспрепятствовать этому физиологическому процессу было просто невозможно.

И именно в этих условиях его контроль за партией, за государством, и его информированность насчет их состояния, резко изменились: он стал утрачивать контроль и подобно Ленину, именно этот факт стал его крайне нервировать и беспокоить. И чем больше он нервничал, тем хуже становилось его физическое состояние. И в этом положении он стал острее не доверять окружающим. Просто не доверять никому и во всем, не имея прежней возможности, вместо негативного недоверия, взять под жесткий позитивный контроль всю информацию, поступающую наверх.

Этого он просто не мог уже сделать физически, и это, разумеется должно было вызвать внутренний взрыв. В приступе бессильного гнева у него произошло кровоизлияние в мозг – инсульт. Тот же конец, что и у Ленина. Профессиональное острое заболевание государственных деятелей мирового масштаба, привыкших тащить на себе всю государственную и партийную машину. Как только способность тащить воз прекращалась, эти деятели тотчас же ломались. Это означало, что они работали до полного износа, до конца, пока только хватало сил.

Так Сталин в самой своей смерти снова встал вровень с Лениным. Разница была лишь в том, что Ленин умер в кругу заботливых близких, Сталин же умер, в полном одиночестве, оставленный, изолированный, без родных и соратников. Так прошла эта жизнь, безжалостная, как зверь.

И смерть тоже оказалась и мучительной, и безжалостной.

Итак, подведем некоторые итоги.

Вышеприведенные данные, вероятно, ни у кого не оставят теперь сомнения, что у Сталина присутствовали в его деятельности элементы мистического восприятия действительности, и они усилились особенно к концу его жизни, после 70 летнего юбилея.

Почему важно обнаружить, отметить и обратить внимание на этот момент, на эту, в некотором роде «мелочь», свойственную лишь внутренней скрытой психологии Сталина и никогда им не проявляемую открыто и тем более не афишируемую?

Потому, что при помощи этой черты, т.е. при учете ее существования, мы можем лучше понять и логически объяснить некоторые известные, но не совсем понятные факты из сталинской биографии или кое-что из его действий.

Дело в том, что внимание к мистике чисел, вера в «счастливые» и «несчастливые» годы, существенно ослабляли у Сталина в последний период его жизни (с 1949 по 1953 гг.) способность к трезвой, критической оценке действительности, в то время как прежде такая способность ему никогда не изменяла.

Так, проведя успешно в «счастливый» 1939 г. сногсшибательную и сенсационную договоренность с Гитлером, заставив весь мир удивляться своему дипломатическому ''везению", Сталин, разумеется, не изменил своих взглядов на фашизм и на реальную угрозу войны со стороны Германии.

Наоборот, он твердо знал, что война непременно наступит, но его главной заботой стало то, чтобы она не пришлась на несчастливый 1941 г., а началась бы, по крайней мере, в «счастливом» для него 1942 г.