Воины преисподней - Авраменко Олег Евгеньевич. Страница 24

– Участвовал, как же! – Сбыслав скептически хмыкнул и покачал головой. – Ты ехал вместе с отцом и дядей в хвосте татарского войска, подобно ягнёнку, послушно идущему на заклание. И мятеж поднял не ты, а дядя твой Святослав Всеволодович. А победу над татарвой одержал Данила Романович. В чём же твоя заслуга? Неужели в том, что ты вовремя присоединился к победителю? Объяснись, Андрей Ярославович, если можешь.

Надо ли говорить, что после этих оскорбительных слов молодой князь совсем вышел из себя и запальчиво крикнул:

– Зато и вы, вольные торговые люди, сами хороши! Вон псковитянин Твердила только и сподобился на то, чтобы открыть ворота родного города перед захватчиками!

Андрей уже потерял всяческую надежду на успех своего предприятия. Из речей архиепископа, посадника и тысяцкого он наконец понял: упоённые блестящей победой новгородцы не верят, что в ближайшем будущем их городу может угрожать опасность. А значит, не захотят иметь над собой князя. И напоминанием о псковском боярине Твердиле Андрей Ярославович стремился лишь побольнее задеть беспечное стадо скота, громко именуемое вольными господами новгородцами.

И уж на этот раз князь своего добился! Народ заволновался, зароптал, а из теснившейся вокруг помоста толпы послышались даже угрозы.

– Ты, княже, вот что, – глядя ему прямо в глаза, угрюмо пробасил архиепископ. – Ты Твердилу Иванковича не трогай. Во-первых, он всё же псковской, а не новгородский, хотя и у нас тут не все святы. А во-вторых, если я сейчас начну при всём честном народе высказывать подозрения насчёт сокрытых деяний иных князей, неизвестно ещё, кто честней окажется, вольные люди или же князья, в борьбе за стол не брезгующие никакими средствами, противными не только человекам, но и Богу.

Итак, эти болваны почти уверены в том, что Андрей не только отравил собственного дядю, но и околдовал родного брата Александра, причём последнего – через подставных лиц. Публичное обвинение из уст фактического правителя Новгорода прозвучало, народ явно недоволен. Больше здесь делать нечего… По крайней мере, сейчас. А теперь надо красиво уйти.

– Ну глядите, господа новгородцы, – сказал Андрей, с особым презрением произнося слово «господа». – Ещё спохватитесь вы, да поздно будет. Ещё пожалеете, что не приняли по-доброму моего предложения. Поплачете вы у меня, кровавыми слезами умоетесь, когда заставлю я умолкнуть навеки ваш вечевой колокол, а после…

Не договорив, Андрей Ярославович запахнулся в парадный алый плащ и, ни на кого не глядя, сбежал с помоста. За ним последовали суздальские бояре, к разумным советам которых молодой князь не соблаговолил прислушаться. Новгородцы открыто смеялись над ними, выкрикивали всякие обидные слова, но дорогу уступали.

– Обойдёмся пока без князя! – громко крикнул в спину Андрею Ярославовичу архиепископ. – А будет в нём потребность, сыщем того, кто получше тебя. Или же из нас достойного выберем, пусть возглавит наше войско на погибель всем врагам!

Толпа разразилась радостными воплями, вдохновившись идеей Спиридона. О неудачной попытке Андрея Ярославовича взойти на новгородский престол отныне говорили, как о досадном недоразумении. И тут же, на этом самом вече, по всей форме составили грамоту, начинавшуюся словами:

«Мы, архиепископ Новгородский Спиридон, посадник Олекса, тысяцкий Сбыслав, и бояре, и житьи люде, и купце, и чёрные люде, и весь господин государь Великий Новгород, вся пять концев, на веце, на Ярославе Дворе, повелеваша…»

После чего следовал отказ Андрею Ярославовичу в его притязаниях на новгородский престол, а также решение насчёт того, что пока призывать в Новгород князя не следует, разве когда в том будет самая настоятельная потребность. Грамоту подписали все трое, после них – совет господ, а кончанские и уличанские старосты скрепили её каждый своей печатью.

Кроме того, с грамоты тут же сняли копию и передали её неудачливому кандидату в князья ещё до того, как он успел покинуть резиденцию в Городище, где останавливался на время пребывания в Новгороде.

Глава VI

ПТИЧКА В КЛЕТКЕ

Когда Читрадрива очнулся, весь мир вокруг него плавно покачивался, в ушах шумело, а в затылке подпрыгивала и пульсировала пылающая головешка. Читрадрива напряг мысль и смутно припомнил ночной налёт на портовую гостиницу. Знатно его огрели по голове!..

Читрадрива охнул, слабо шевельнулся. Окружающий мир так и завертелся колесом. Вдобавок начало слегка поташнивать. И тут же в затуманенное сознание ворвался гнусавый голос. Смысл произнесённой фразы ускользнул от его понимания, Читрадрива только сумел определить, что обладатель гнусавого голоса говорил он по-итальянски – на языке, которым он так и не удосужился толком овладеть.

– Где я? – спросил Читрадрива на анхито, а затем, собравшись с мыслями, повторил свой вопрос по-французски, по-немецки и по-кастильски. Потраченных на это усилий оказалось достаточно, чтобы проклятая головешка в затылке вновь запрыгала, как сумасшедшая. И вновь мучительно загнусавил голос, призывая, насколько можно было понять, объясняться по-итальянски.

Только тут Читрадрива сообразил, что не улавливает настроения говорившего, а ориентируется только на его тон. Да и мыслей его не слышно. Ах да, ещё ночью в гостинице Читрадрива пытался применить хайен-эрец, но потерпел полное фиаско!

Неужели он вообще утратил все способности, которые люди называли колдовскими и в число которых входило и распознавание чужих настроений, и искусство убивать без оружия…

И перстень!!!

Судорожно дёрнувшись, Читрадрива схватился за кисть правой руки и со смешанным чувством убедился, что подарок Карсидара по-прежнему надет на палец. Значит, с одной стороны, его не ограбили… то есть не сняли перстень. Но с другой стороны, сомневаться более не приходится: «колдовство» совершенно не срабатывает!

– Кольцо мы оставили, можете не беспокоиться. Оно вам ничем не поможет, – прогнусавил всё тот же голос.

Читрадрива утомлённо закрыл глаза. Его мучила неопределённость положения, терзал противный гнусавый голос, раздражала необходимость объясняться по-итальянски. Впрочем, нельзя было сказать, что он вовсе не знал этого языка, но учитывая своё нынешнее положение, нестерпимую боль, волнами перекатывающуюся по телу после резкого рывка, приступы тошноты и мерное покачивание окружающего мира из стороны в сторону, Читрадрива предпочёл бы разговаривать на анхито или, на худой конец, по-русски…

Подождав, пока немного стихнет боль в затылке, Читрадрива осторожно повернул голову вправо, скосил глаза и наконец увидел говорившего. Широкоплечий коренастый человек лет сорока с небольшим восседал на странного вида деревянной лежанке, закутавшись в чёрный плащ и скрестив на груди руки с толстыми короткими пальцами. Огромные поля круглой шляпы отбрасывали тень на его лицо, и если учесть, что в довольно тесном помещении царил полумрак, создавалось впечатление, что лицо это состоит лишь из чёрной с заметной проседью бороды да глаз, тускло поблескивающих между ней и шляпой.

Но как бы там ни было, а Читрадрива сразу вспомнил, где видел его. Несомненно, этот субъект и три его товарища привлекли внимание Лоренцо Гаэтани накануне вечером в обеденном зале портовой гостиницы. «Это отъявленные головорезы. Что-то в их поведении мне не нравится, только вот что?.. Повадки странные». Так, кажется, выразился Гаэтани. Читрадрива не поверил. И нарочно прислушался к их мыслям с помощью перстня, но ничего угрожающего не нашёл. А оказывается, молодой неаполитанец всё-таки был прав. Вон как дело обернулось: и чужие мысли ему теперь недоступны (или были недоступны уже за ужином?!), и Лоренцо исчез…

Кстати, что с Гаэтани? Читрадрива вспомнил короткую ночную схватку, в которой он пытался принять посильное участие, и то, как коротко вскрикнул и повалился на пол его спутник. От этих воспоминаний у Читрадривы с новой силой закружилась голова, а низкий потолок комнаты, казалось, готов был обрушиться на несчастного страдальца и раздавить его в лепёшку… Он перегнулся через край лежанки, и его стошнило прямо на пол. Затем Читрадрива со стоном откинулся на спину, разметавшись по узкой кровати так, что его правая рука свесилась вниз.