«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович. Страница 52

РДП – это наше выдвижное устройство. Оно удлиняет наши возможности, и без того колоссальные. Это большущая труба. А сверху на ней поплавок, там действительно человека можно поднять.

Такого Средиземное море еще не видело: наш голый худющий командир, с высосанной грудью с метровым аппаратом на шее, медленно плывущий вверх.

– Хватит – крикнул командир, и движение застопорилось.

Фрегат был уже совсем рядом, и командир снова припал к аппарату.

– Давай вниз, – крикнул командир через две минуты. Что-то не получилось вниз. Заклинило что-то.

– Смазан же гад, ездил же вчера, – чуть не плакал старпом.

Фрегат уже давно умчался, а наш полуголый командир все еще торчал высоко поднятый над морской гладью, размахивая аппаратом и вопя что есть силы.

На следующий день итальянские газеты вышли о огромной фотографией. На ней была наша лодка с поднятым РДП, а на нем наш мечущийся командир с высосанной грудью; на шее у командира висело чудо техники – фотоаппарат с метровым объективом. Отдельно была помещена вопящая командирская физиономия. Надпись под ней гласила: «Ох, уж эти непонятные русские».

А вот наши снимки не получились, впопыхах забыли в аппарат вложить пленку.

Пенообразователь

Настоящий офицер легко теряет ботинки. Выходит из дома в ботинках, а потом, смотришь, уже карабкается, уже ползет в коленнолоктевом преклоненном суставе, без ботинок, в одних носках.

У меня командир любил без ботинок лазить по торцу здания. Скинет ботиночки – и полез. Сейчас он уже адмирал. Должен же кто-то служить в жутких условиях вечного безмолвия. Вот и служит, а чтоб сам лучше служил да еще и других заставлял, – адмирала дали.

Все его считали балбесом. Он ни бельмеса ни в чем не понимал. Даже за оскорбление считал что-то понимать, но мог потребовать со всей строгостью, привлечь, понимаешь, мог к ответственности.

Кличка у него была – Пенообразователь. Когда он вырывался на трибуну речь говорить, то из всего сказанного, кроме «ядрена вошь!», ничего не было понятно. Но зато все первые ряды были усеяны слюнями и пену он ронял буйными хлопьями, как хороший волкодав.

Скажет речь, коснется падения нравов с основным упором на безобразном отношении, завопит на трибуне: «Ядрена вошь!!!» – забьется, слюнями изойдет, погрозит народу, потычет, взбодрит, а сам, смотришь, в два часа ночи уже готов, уже пополз на свежем воздухе, как по ниточке, на одном мозжечке. Дотянет на автомате до торца здания и начинает подниматься, поднимается и падает, ползет-ползет и падает. Инстинкт у него такой был, у балбеса, рефлекс. И дополз. Теперь адмирал в скотских условиях вечного безмолвия…

Ой, что будет! Ой, что будет, если адмиралы этот мой рассказик прочитают. Отловят они меня и начнут, как всегда, орать: «Кто вы такой?! Кто вам дал право?! Вон отсюда!»

И я выйду вон. Я так здорово умею выходить вон, мой дорогой читатель, что, наверное, никто в мире лучше меня это делать не умеет.

УМЛ

УМЛ – это университет миллионов. Университет марксизма-ленинизма. И занимались мы этим делом по ночам. То есть по вечерам, я хотел сказать. А действительно, чего не заняться, если все остальные в это время чапают в бидон? То есть в подводную лодку, я хотел сказать. Но самое сладкое в этом моменте – это сон в понедельник до обеда. Хрюкаешь – просто стекла резонируют. Народ с утра корячится на галере, а ты занимаешься самоподготовкой. Колоссально хорошо! Правда, расплата все равно будет, но сначала она где-то там, на горизонте.

Когда меня сватали в этот УМЛ уродов, я серьезно хотел обогатить свой внутренний мир, или там развить свой духовный потенциал и вооружить себя самой передовой, поступательно-наступательной идеологией, но через пару занятий я уже видел, что уровень преподавания не выше уровня моря и приближается к «устному народному творчеству». Утомило меня это деревянное зодчество, честно говоря, такая зубная боль, я не знаю. Раскатывают мозг в папиросную бумагу, пудрят его пылью. Ну, невозможно же! Захотелось сохранить себя. Не ходил я туда. Университет для миллионов, а среди миллионов легко потеряться.

Потерялся я до экзаменов. И вот экзамены. Все наши ходят с толстыми конспектами первоисточников и делают из конских рож умные лица, а у меня даже конспекта нет. Не написал я его… еще. А тут квартиру у меня залило из прорвавшейся батареи, все мое барахло погибло, и под этот залив я решил списать все свои конспекты. На стихийное бедствие.

И тут начпо флотилии позвонил начпо нашей дивизии:

– У вас там есть такой Петров, так вот он занятия в УМЛе не посещает и экзамены не сдает.

– Петров? – переспросил наш начпо. – Сейчас разберемся и доложим.

А начпо у нас вечно был рассеянный, несобранный, вечно у него что-то терялось, торчало, что-то он все время не помнил. Ни одного подводника он в лицо не знал, ни одна фамилия у него не откладывалась.

К офицерам он обращался «Эй, вы!», а к мичманам – «Эй, ты».

Вот он меня и вызвал.

Запасся я наглостью, захожу к нему, а он в это время стоя разговаривает по телефону.

– Да, да, да, – говорит он в трубку, поворачивается ко мне и кивает, мол, давай, заходи быстрей, – да, да, да, я его сейчас к вам прямо и направляю скоренько, да… – Потом прикрывает трубку рукой и говорит мне шепотом:

– Петров, ты почему УМЛ не посещаешь? А я ему тоже шепотом:

– Потому что конспектов нет. И он в трубку громко:

– Потому что конспектов нет. Да, да, да…

И тут до него самого доходит, и он мне возмущенно опять шепотом:

– А почему это у тебя их нет?

– Потому что утопли. Он в трубку быстро:

– Потому что утопли… да…

– Как это «утопли»? – видимо, спрашивают его там.

– Как это «утопли»? – спрашивает он у меня.

– А так, – говорю, – батарею прорвало и все залило, и все конспекты развалились.

– Батарею у него прорвало, – торопится он в трубку, – и все конспекты залило, и они развалились.

– А как они развалились? – спрашивает он у меня.

– А совсем, – делаю я брезгливую рожу, – в кашу. Он делает точно такую же рожу в телефон.

– А совсем, – говорит он, – в кашу… да… ага… ага… так я вам его посылаю?

– Ну давай, – говорит он мне, – пулей туда, ждут. Вздохнул я и пошел туда пулей, мечтая по дороге, чтоб кто-нибудь там сдох. Но не дошел я. Меня отловили и в тот же день отправили в автономку. На три месяца. Правда, не совсем отловили, я сам отловился: зашел к флагману и узнал, не нужно ли вместо кого-нибудь в автономку сходить. Оказалось, нужно.

Экзамены я потом сдал, естественно, задним числом, чтоб окончательно не задолбали, а вот за дипломом так и не явился. Некогда было. Начальник этого вечернего сборища придурков и наш начпо просто рыдали непотребно. На каждом собрании меня клеймили. Просто удила грызли, честное слово.

Так и пропал мой диплом. Сожгли его. Да и пес с ним, на кой он мне…

Методически неверно

Продать человека трудно. Это раньше можно было продать. Несешь его на базар – и все! Золотое было время. Теперь все сложно в нашем мире бушующем.

Его звали Петей. По фамилии – Громадный. Петя Громадный. Он выговаривал через «х» и без последней – «Хромадны» – и вытягивал шею вперед, как черепаха Тор-тила, жрущая целлофановый пакет. «Ну-у, чаво там», – говорил он. Лучше б «му-у», так ближе к биологии вида. Он был радиоэлектронщик и жвачное одновременно. А еще он был мичманом. Наемным убийцей.

Он говорил «мыкросхэма» – и тут же засыпал наповал. Так мелко он не понимал. А командир группы общекорабельных систем – группман – все проводил с ним занятия, все проводил. Оглянулся – спит! Чем бы его? Журналом в кило по голове – раз!

– Ты что, спишь, что ли?!

– Я-та?..

– Ты-та…

– Не-е…

– Ах ты…

– Все! Не могу! – группман сверкал глазами перед командиром БЧ-5 и сочно тянул при этом носом. – Хоть режьте, не могу я проводить с ним занятия.