«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович. Страница 6

У-тю-тю, маленький

Службу на флоте нельзя воспринимать всерьез, иначе спятишь. И начальника нельзя воспринимать всерьез. И орет он на тебя не потому, что орет, а потому что начальник – ему по штату положено. Не может он по-другому. Он орет, а ты стоишь и думаешь:

– Вот летела корова… и, пролетая над тобой, любимый ты мой, наделала та корова тебе прямо… – и тут главное, во время процесса, не улыбнуться, а то начальника кондратий хватит, в горле поперхнет, и умрет он, и дадут тебе другого начальника.

Но лучше всего во время разноса не думать ни о чем, отключаться: только он прорвался к твоему телу, а ты – хлоп, и вырубился. А еще можно мечтать: стоишь… и мечтаешь…

– ЦДП! [1]

– Есть ЦДП!

Центральный вызывает, вот черт!

– Начхим есть?

– Есть.

– Вас в центральный пост.

Вот так всегда: только подумаешь о начальнике, а он тут как тут. Ну, теперь расслабьтесь. На лицо – страх и замученный взгляд девочки-полонянки.

– Идите сюда!..Ближе!..Нечего трястись! Вы – к т о?! Я вас спрашиваю: вы – кто? Я вам что? Я вам к т о?! К т о! К т о?!

Про себя медленно: «Дед Пихто!»

– Почему не доложили?! Почему? Я вас спрашиваю – почему?!!

Ой! О чем он?

– Очнитесь, вы очарованы! Я спрашиваю: где? Г д е?!

Под «где» такая масса смешных ответов, просто диву иногда даешься. Но главное, чтоб на лице читался страх – за взыскание, за перевод, за все. Пусть читается страх. А внутри мозг себе нужно заблокировать. Сейчас мы этим и займемся, благо что времени у нас навалом. Прекрасные бывают блоки. У некоторых получается так хорошо и сразу, что трудности только с возвращением в тот верхний, удивительный мир. Например, он к тебе уже приступил, а ты представляешь себе арбуз. Тяжелый. Попочка должна быть маленькой, это я про арбуз, а маковка – большой. Только тронешь – сразу треснет. И вгрызаемся. И потекло по рукам. Можно теперь немножко посмотреть, что там он делает.

– Когда?! Когда?! Когда это случилось?! Ой, что тут творится. Ой, сколько слюней.

– … в приказе! Не сойдете с корабля! Сдохнете!!! Да! Я вам покажу!..

Интересно, что…

– Я вас научу!

– Интересно, чему…

– Выть у меня будете! Ах, этому…

– Выть !!! И грызть железо! Вот вам сход, вот! Ой, какие неприличные у нас жесты.

– Вот… вам перевод! Вот… вам… в рот… ручку от зонтика! Обсосетесь!!!

Ну что за выражения. И вообще, Саша, с кем ты служишь? Где мама дала ему высшее образование?

– Запрещаю вам сход навсегда! Сгниете здесь! ВОТ ТАК ВОТ! Чего нос воротите?! Чего нос… каждый день мне доклад! Слышите? Каждый божий день!

У-тю-тю, маленький, ну чего ж ты так орешь, а?

– … и зачетный лист… сегодня же! У помощника! Лично мне будете все сдавать! Вот так… да… а вы думали… Жить начнем по новой! Никуда вы не переведетесь! Сгниете здесь! Вместе сгнием! А вот когда вы приползете… вот тогда…

Ну, какие дикие у нас мечты.

– Да, да, да! Вот тогда посмотрим! ВОН ОТ СЮДА-А!

Ох и пасть! Пропасть. Ну и пасть, чтоб им пропасть. Медленно по трапу – «рожденный ползать, летать не может». А как хотелось. Бабочкой. Махаоном. И по полю. Да горизонта. Небо синее. Далеко-далеко. Головенка безмозглая. Ни черта там нет. Совсем ничего. А иначе как бы мы сюда попали, целоваться в клюз… Теперь – увы нам…

Лошадь

– Почему зад зашит?!

Я обернулся и увидел нашего коменданта. Он смотрел на меня.

– Почему у вас зашит зад?!

А-а… это он про шинель. Шинель у меня новая, а складку на спине я еще не распорол. Это он про складку.

– Разорвите себе зад, или я вам его разорву!!!

– Есть… разорвать себе зад…

Все коменданты отлиты из одной формы. Рожа в рожу. Одинаковы. Не искажены глубокой внутренней жизнью. Сицилийские братья. А наш уж точно – головной образец. В поселке его не любят даже собаки, а воины-строители, самые примитивные из приматов, те ненавидят его и днем и ночью; то лом ему вварят вместо батареи, то паркет унесут. Позвонят комендантской жене и скажут:

– Комендант прислал нас паркет перестелить, – (наш комендант большой любитель дешевой рабочей силы). – Соберут паркет в мешок, и привет!

А однажды они привели ему на четвертый этаж голодную лошадь. Обернули ей тряпками копыта и притащили. Привязали ее ноздрями за ручку двери, позвонили и слиняли.

Четыре утра. Комендант в трусах до колена, спросонья:

– Кто?

Лошадь за дверью.

– Уф!

– Что? – комендант посмотрел в глазок.

Кто-то стоит. Рыжий. Щелкнул замок, комендант потянул дверь, и лошадь, удивляя запятившегося коменданта, вошла в прихожую, заполнив ее всю. Вплотную. Справа – вешалка, слева – полка.

– Брысь! – сказал ей комендант. – Эй, кыш.

– Уф! – сказала лошадь и, обратив внимание влево, съела японский календарь.

– Ах ты, зараза с кишками! – сказал шепотом комендант, чтоб не разбудить домашних.

Дверь открыта, лошадь стоит, по ногам дует. Он отвязал ее от двери и стал выталкивать, но она приседала, мотала головой и ни в какую не хотела покидать прихожей.

– Ах ты, дрянь! Дрянь! – комендант встал на четвереньки. – Лярва караванная! – И прополз у лошади между копытами на ту сторону. Там он встал и закрыл дверь. Пока придумаешь, что с ней делать, ангину схватишь.

– Скотина! – сказал комендант, ничего не придумав, лошади в зад и ткнул в него обеими руками.

Лошадь легко двинулась в комнату, снабдив коменданта запасом свежего навоза. Комендант, резво замелькав, обежал эту кучу и поскакал за ней, за лошадью, держась у стремени, пытаясь с ходу развернуть ее в комнате на выход.

Лошадь по дороге, потянувшись до горшка с традесканцией, лихо – вжик! – ее мотанула. И приземлился горшочек коменданту на темечко. Вселенная разлетелась, блеснув!

От грохота проснулась жена. Жена зажгла бра.

– Коля… чего там?

Комендант Коля, сидя на полу, пытался собрать по осколкам череп и впечатления от всей своей жизни.

– Господи, опять чего-то уронил, – прошипела жена и задремала с досады.

Лошадь одним вдохом выпила аквариум, заскользила по паркету передними копытами и въехала в спальню.

Почувствовав над собой нависшее дыхание, жена Коли открыла глаза. Не знаю, как в четыре утра выглядит морда лошади, – с ноздрями, с губами, с зубами, – дожевывающая аквариумных рыбок. Впечатляет, наверное, когда над тобой нависает, а ты еще спишь и думаешь, что все это дышит мерзавец Коля. Открываешь глаза и видишь… зубы – клац! клац! – жуть вампирная.

Кубрик

Кубрик. 14.00. Воскресенье после праздника. Воздух голубой, табачный.

Старпом с утра услал всех на корабль, не сказав, чем же заниматься после обеда. Стиль работы – раздать работу и слинять.

Помощник командира не может после обеда распустить офицеров по домам вот так сразу и поэтому строит личный состав.

– В две шеренги по подразделениям становись! Рав-няйсь! Смирно! Вольно! Командирам подразделений сделать объявления! Строй зашелестел.

– Разойтись по тумбочкам! – вспоминает помощник. – Бумага, застеленная в тумбочки, уже грязная, бирок нет, черт-те что, вопрос вечный, как мир! Командиры подразделений! По готовности предъявлять тумбочки лично мне.

Разошлись по тумбочкам. Из рундучной хрипящий в наклоне голос:

– Это чьи ботинки? В последний раз спрашиваю! По коридору:

– Савелич! Савелич! Савелич! Где эта падла? Савелич – матрос. Его вечно теряют и вечно ищут. Штурман. Высокий, крупный, рыжий. Садится и берет гитару, мурлычет: «Н-о-чь ко-рот-ка…». Красивый баритон. К нему подлетает помощник:

– Валерий Васильевич! Вы готовы предъявить свои тумбочки?

Штурман смотрит в точку и говорит только после того, как выдержана «годковская пауза» – пауза человека, прослужившего на восемь лет больше помощника: