Небо войны - Покрышкин Александр Иванович. Страница 13

Смыв кровь с подбородка, иду к Виктору Петровичу Иванову.

— Какой же вы объект штурмовали? — спрашивает командир полка.

— Никакой. Мы просто охотились.

— Как это «охотились»?

— А так… Уничтожали все, что попадется. За каких-то десять минут два самолета сбили.

В столовой новый адъютант эскадрильи Медведев предложил мне сразу две «наркомовские» порции водки.

— Вам, товарищ старший лейтенант, сегодня двести граммов полагается, — сказал он с улыбкой.

— Это почему же?

— По сто граммов за каждого сбитого «хеншеля».

— Тогда всем — наливай по двести, — ответил я, кивнув на летчиков своей группы. — Найдется?

— Нет.

— Раз так, не мудри и убери второй стакан. Баянист в который уже раз вдохновенно играет «Катюшу». К нашему столу почтительно подсаживаются летчики других эскадрилий.Утро выдалось пасмурное. Плотный туман закрыл землю. На аэродроме трудно увидеть самолет, стоящий даже на небольшом расстоянии.

Но, может быть, там, в Молдавии, за Днестром, где идут бои, погода совсем иная? Кто ответит на этот вопрос? Некому сообщить оттуда хотя бы несколько слов о погоде. Сами летчики должны добыть сведения о ней боем, подвигом.

Эскадрильи готовы к боевой работе, моя группа ждет разрешения лететь на свой, уже освоенный аэродром в Сынжерее, но «мура» ползет и ползет по земле. Командир полка посылает Дубинина разведать погоду за Днестром.

Самолет И-16 разбегается по полю и, еще не оторвавшись от земли, исчезает в тумане. Его гудение льется уже с высоты и воспринимается как-то тревожно. Мы слышим, как оно отдаляется и совсем утихает. С этой минуты начинается ожидание. Через час мы будем точно знать, какая погода в Сынжерее, над Прутом, там, где по дорогам движутся и движутся вражеские войска.

Через час… Через полтора… У И-16 хватит горючего и на такой срок.

Прошло уже и полтора. И два. И три часа… А небо молчит.

Летчики ждут у своих машин, надев шлемофоны. Нужно лишь несколько слов о погоде. Мы все думаем о Дубинине. Каждый из нас надеется на лучшее из возможного — на то, что он сел на другом аэродроме или приземлился на

«живот» в поле. А худшее… Оно такое многоликое, бывает таким неожиданным.

О том, что произошло с Дубининым, мы узнали два дня спустя. Собственно, мы узнали только о нескольких минутах его полета, которые содержали молниеносные и трагические события.

Над Молдавией видимость была совсем хорошей, и там с утра шныряли «мессершмитты». Пара «мессеров» заметила наш одиночный самолет. Дрался Дубинин с противником или нет — об этом никто не знает. Тот, кто рассказывал нам о Дубинине, лишь видел, как его самолет, прижимаясь к самой земле, уходил от преследования «мессеров». Они поочередно заходили сзади и стреляли. Наш истребитель маневрировал, и вражеские трассы летели мимо. Это, видимо, до конца распалило врагов: они стали брать И-16 в «клещи». Но и теперь наш истребитель успевал уклоняться от прицельного огня.

Дубинин уже летел над нашей, неоккупированной территорией, земля помогала ему защищаться от врагов. Он льнул к ней все ближе и ближе. Однако в полете есть предел такой близости. Как раз в тот момент, когда один из «мессершмиттов», выйдя вперед, атаковал Дубинина в лоб, его самолет на большой скорости задел за скирду сена и сделал сальто. А «мессершмитт» врезался в нашего истребителя. Дубинина с кусками оторванных привязных ремней выбросило из кабины.

И вспыхнули факелом два истребителя. Немцу не повезло: он сгорел в обломках своей машины. Дубинина крестьяне доставили в больницу и рассказали о том, что произошло.

А в это время мы ожидали сведений о погоде над Молдавией.

Когда туман рассеялся, командир полка повел шестерку штурмовать вражеские войска.

И вот мы над целью. Колонна вражеских войск растянулась на несколько километров. Над нею летает «хеншель-126». Иванов с ходу атакует его и сбивает. Вражеский корректировщик не успел даже сманеврировать.

Кто-то из наших летчиков устремляется за горящим «хеншелем» и открывает огонь. К чему это? Дальнейшее еще больше удивляет: наш истребитель подходит почти вплотную к вражескому корректировщику. Они вот-вот столкнутся. Летчик резко отворачивает самолет, но он, как норовистый конь, выходит из повиновения и, перевернувшись, врезается в землю. Чуть подальше падает и «хеншель».

По номеру машины определяю: погиб Семенов. Какая нелепая смерть!

Командир полка заводит группу для штурмовки вражеской колонны. Я осматриваюсь и выбираю цель — продолговатую крытую автомашину, на которой нарисован опознавательный знак для немецкой авиации. Прицеливаюсь и бросаю бомбы. Потом делаю еще один заход. С ненавистью жму на гашетки. Хочется снизиться и винтом рубить головы гитлеровских захватчиков.

А из головы не выходят мысли о Семенове. Почему-то вспомнился наш первый совместный полет, когда его МИГ вдруг задымил и я решил, что его подбили.

«Ты что, винт не облегчил?» — спросил я тогда на аэродроме. «Да, не облегчил…»

Ответ Семенова показался мне странным. Почему летчик не сделал того, что было обязательным? Ведь это элементарное правило эксплуатации мотора! На этот раз его небрежность оказалась роковой. Он слишком резко рванул вверх машину, идущую на малой скорости, и она, естественно, не смогла взмыть после такого рывка.

Нечто подобное произошло и с инспектором полка Куриловым. Этот отличный летчик допустил непростительную небрежность: на малой скорости резко переложил машину на крыло, и она, сорвавшись в штопор, врезалась в землю.

Кажется, каждому хорошо известно, что МИГ-3 очень строгая в управлении машина и не терпит резких эволюции на малой скорости. Почему же Семенов забыл эту прописную истину? Да, видимо, не все наши товарищи в совершенстве овладели новым истребителем. Вот и расплачиваемся за свое неумение.

Вражеская колонна заметно поредела. На дороге пылали десятки автомашин. Но мы слишком увлеклись штурмовкой. Вот-вот могли появиться истребители противника. Перед каждым очередным заходом я с опаской поглядываю на большое облако, надвигающееся с юго-запада. Из-за него очень удобно нападать.

Вот и они. Идут большой группой. Обстановка меняется. Надо вступать в бой, надо, обороняясь, уходить… Схватка сразу расчленяется на несколько очагов. Я, почему-то один, закружил с четверкой «мессеров» на горизонтальных виражах. Облака не дают перейти на вертикаль. Задний из них вот-вот попадет в мой прицел. Я сколько могу подворачиваю нос своего МИГа, дожимаю еще хотя бы на несколько сантиметров, но мой самолет, не выдерживая такого положения, срывается в штопор. Вывожу его из штопора и, разогнав, иду вверх, вскакиваю в тучу.

Темно, как ночью. Воздушная струя тянет меня из кабины. Зависаю на ремнях. Чувствую, что-то бьет меня по лбу — фонаря кабины нет, его сорвало во вчерашнем бою. Что это, пули? Так почему же не убивают? Ничего не вижу. Вываливаюсь из тучи и проскакиваю мимо вражеских истребителей. Снова вверх — и с доворотом, снизу, на вертикали прошиваю очередью ближайшего «мессера». Он задымил, скорее «запарил» — белая полоса потянулась за ним. Подбил. Эх, как жаль, что нет крыльевых пулеметов! Были бы они, «мессеру» сразу бы пришел конец. Догнать, добить! Но в хвост моему МИГу уже пристраивается другой. Снова пикирование и горка. Прыть у оставшихся «мессеров» пропала, они отошли в сторону.

Где же наши? Никого не видно. Надо и мне уходить.

Возвращаюсь на свой аэродром в Сынжерею, оглядываюсь. Вспоминаю подробности вылета. Он кажется мне необыкновенно долгим — так много событий и впечатлений прошло через сознание, через душу. Нет Семенова… Значит, нас в эскадрилье осталось восемь… Что било по лицу? Наверное, в глубине тучи кружил, рождаясь, град. Где же вся эскадрилья?

На аэродроме вижу семь самолетов, один почему-то застрял на краю летного поля. При посадке он попал колесами в щель. Лопасти винта стали похожи на бараньи рога. Верно говорят, что беда одна не приходит.

Снова приказ о вылете. Надо перехватить группу «юнкерсов», которая идет на Кишинев.