Анналы Хичи - Пол Фредерик. Страница 47

Хеймату, по-видимому, было все равно. Арест и осуждение он рассматривал как несчастную случайность. Цинично и уверенно он говорил об окончательном вердикте истории, потому что не сомневался в том, каков будет вердикт суда. Но когда показания давал я, он настоял на том, чтобы самому проводить перекрестный опрос, а его адвокаты кипели от негодования.

— Вы, Броадхед, — заявил он. — Вы смеете обвинять меня в измене, когда сами связались с врагами человечества! Мы не должны были договариваться с хичи! Убить их, взять в плен, окружить ядро, в котором они скрываются, расстрелять их…

Это было невероятное выступление. Когда суд наконец заставил его замолчать, Хеймат вежливо поклонился суду, улыбнулся и сказал:

— У меня больше нет вопросов к устройству, именующему себя Робинеттом Броадхедом, — и с гордым и уверенным видом стал слушать дальше.

Таков Хеймат. Но если возможно, Сирин Бейсингстоук еще хуже.

При первой встрече два отставных чудовища проявляли осторожность. Они знали друг друга.

Хеймат заторопился в зал отдыха и нашел там Бейсингстоука, который лениво смотрел, какие развлечения способно предоставить это новое место. Они серьезно пожали друг другу руки, потом отступили и осмотрели друг друга.

Сирил Бейсингстоук был кюрасаец, абсолютно черного цвета, такого же возраста, как Хеймат (и я), но настолько избалован Полной Медициной, что выглядел лет на сорок пять.

— Приятно снова встретиться, Берп, — сказал он глубоким, красивым и дружеским голосом. Бейсингстоук говорил без акцента — ну, может, слегка с немецким или голландским. Его хорошо научили английскому фризские монахи в католической школе. Бейсингстоук родился на островах, но в его речи не было недостатков. Если его не видишь, невозможно догадаться, что говорит чернокожий, хотя говорит он не так, как американцы: гласные звучнее и округлее, более выражена интонация.

Бейсингстоук посмотрел в окно на лагуну.

— Неплохое место, Берп, — сказал он. — Когда мне сказали, что переводят сюда, я ожидал гораздо худшего. Например, планета Афродита, та, что вращается вокруг яркой звезды и на ней можно жить только в туннелях.

Хеймат кивнул, хотя ему было все равно где находиться. Вспомнив, что он в некотором смысле хозяин, он заказал у официанта выпивку.

— К несчастью, — улыбнулся он, — алкоголь здесь не разрешают.

— В Пенсакале тоже, — ответил Бейсингстоук. — Поэтому я был так рад, когда меня освободили, хотя, если помнишь, я никогда особенно не пил.

Хеймат кивнул, разглядывая его.

— Сирил? — наконец начал он.

— Да, Берп?

— Ты был снаружи. Потом нарушил свое слово. Зачем ты убил этих людей?

— Ну, видишь ли, — сказал Бейсингстоук, вежливо принимая у официанта имбирный эль [13], — они меня рассердили.

— Я так и думал, — сухо сказал Хеймат. — Но ты должен был знать, что тебя снова посадят.

— Да, но у меня есть гордость. Или привычка? Я думаю, дело в привычке.

Хеймат сердито сказал:

— Так может говорить прокурор.

— Может, в каком-то смысле прокурор прав относительно таких людей, как мы с тобой, Берп. Мне не нужно было убивать этих людей. Понимаешь, я не привык к многолюдью. Все толпились и толкались, чтобы сесть в автобус. Я упал. И все стали смеяться. Рядом стоял полицейский с автоматом, он тоже смеялся. Я отобрал у него автомат и…

— И расстрелял тридцать пять человек?

— О, нет, Берп. Около девяноста, но умерло только тридцать пять. Так мне сказали. — Он улыбнулся. — Я не считал трупы.

Он вежливо кивнул Хеймату, который сидел молча, прихлебывая свой напиток. Бейсингстоук принялся разглядывать виды Мартиники, Кюрасао и Виргинских островов.

— Какие прекрасные места, — вздохнул он. — Я почти жалею, что убил этих людей.

Хеймат вслух рассмеялся, качая головой.

— О, Сирил! Неужели правда, что у нас привычка убивать?

Бейсингстоук вежливо ответил:

— Из гордости или принципа — вероятно, так и есть.

— Значит, нас никогда не освободят?

— Ах, Берп, — ласково сказал Бейсингстоук, — никогда, ты и сам знаешь.

Хеймат отбросил его замечание.

— Но ты и правда считаешь, что мы неисправимы?

Бейсингстоук задумчиво ответил:

— Мне кажется, нет. Позволь показать тебе, — он что-то шепнул приборам управления, и экран ПВ вспыхнул, на нем снова появилась сцена Кюрасао. — Понимаешь, Берп, — сказал он, устраиваясь поудобнее для долгого приятного разговора, — в моем случае это гордость. Мы были очень бедны, когда я был маленьким, но у нас всегда была гордость. Ничего другого у нас не было. Даже часто нечего было есть. Мы открыли закусочную для туристов, но у всех соседей тоже были закусочные, так что мы ничего не зарабатывали. У нас было только то, что бесплатно: прекрасное солнце, пляж, замечательные колибри, пальмы. Но башмаков не было. Ты знаешь, каково это не иметь башмаков?

— Ну, на самом деле…

— Не знаешь, — Бейсингстоук улыбнулся. — Ты ведь американец и потому богат. Мост видишь?

Он указал на экран, на котором видны были два моста.

— Не тот уродливый высокий, другой. Тот, что плавает на понтонах. Тут, в конце, моторы, которые открывают и закрывают его.

— И что же? — спросил Хеймат, который уже начал думать, может ли присутствие другого заключенного разогнать скуку или усилить ее.

— Дело в гордости без башмаков, Берп. Я усвоил это от дела…

Хеймат сказал:

— Послушай, Бейсил, я рад видеть тебя и все такое, но тебе не нужно…

— Терпение, Берп! Если у тебя есть гордость, должно быть и терпение. Так учил меня дед. Он тоже был descamicado — безбашмачник, босяк. Когда построили этот мост, установили плату за проход. Два цента… но только для богатых. Для тех, кто ходит в обуви. Босые проходили бесплатно. Но богатые в обуви, они ведь не глупцы; они снимали обувь, прятали ее, переходили и снова надевали на другой стороне.

Хеймат начинал сердиться.

— Но у твоего деда не было башмаков?

— Не было, зато была гордость. Как у тебя. Как у меня. Поэтому он поджидал у моста человека в обуви, одалживал у него обувь, чтобы пройти и заплатить свои два цента. Так, чтобы сохранить гордость. Понимаешь, что я говорю, Берп? Гордость обходится дорого. Нам она стоила очень дорого.

Я хотел бы перейти к рассказу о детях, потому что это очень трогательно; но я не могу перестать рассказывать о Хеймате и Бейсингстоуке, однако по совсем другой причине. Если когда-либо мне были ненавистны два человека, то именно они. Это привлекательность ужасного.

Когда Сирил Бейсингстоук присоединился к Берпу Хеймату, дети на Колесе узнали, что их эвакуируют. Это сообщение появилось в новостях. И Бейсингстоук, и Хеймат заинтересовались. Возможно, их привлекал Враг, а может, просто конфликт. (Гордость за человеческую расу? Негодование против нее за то, что посадила их в тюрьму?) Но у них были и другие конфликты, в том числе друг с другом. Ибо ни Хеймат, ни Бейсингстоук не очень высоко ценили общество друг друга.

В сущности им было скучно друг с другом. Когда Хеймат заставал Бейсингстоука дремлющим перед экраном ПВ с видами Кюрасао, Сан-Мартена или побережья Венесуэлы, он говорил:

— Почему ты позволяешь своему мозгу ржаветь? Я использую тюремное время! Учись чему-нибудь. Изучай языки, как я.

И действительно, каждые несколько лет он изучал новый язык; с тем временем, что было в его распоряжении, он уже бегло говорил на китайском, хичи, русском, тамильском, древнегреческом и еще на восьми языках.

— А с кем ты на них будешь говорить? — спрашивал Бейсингстоук, не отрывая взгляда от тропической сцены.

— Дело не в этом! Нужно держать мозг готовым!

Наконец Бейсингстоук отрывался от экрана и спрашивал:

— К чему готовым?

Если Бейсингстоуку надоедали вечные приставания Хеймата, Хеймат устал от бесконечных воспоминаний Бейсингстоука. Каждый раз как чернокожий начинал говорить, генерал уже знал, чем, он кончит.