Походка пьяницы - Пол Фредерик. Страница 22

Глава 12

Дул свежий ветер, и натянутые под платформой поселения кабели, вибрируя, издавали бычий рев. Пневматические генераторы то грохотали, то жалобно визжали, то трещали. Но брат Лусиллы не замечал обычного шума.

Он не очень хорошо себя чувствовал, но привык всегда делать то, чего ожидают от него родители, а они ожидали, что он будет смотреть передачу из Университета, лекцию, на которой должна присутствовать его сестра. Это был класс Конута, и Роджер в полном неведении слушал обстоятельное объяснение теоремы Вильсона. Интереснее всего казались танцующие фигурки на экране, но в целом это было для него бессмысленное зрелище. Камера лишь дважды показала аудиторию, Лусилла не попалась ему на глаза ни разу.

Он сообщил об этом матери, бросил взгляд на флаг, подаренный сестрой, и отправился на работу.

К концу дня он почувствовал себя хуже. В висках стучало, голова болела, временами подступала тошнота. Работать стало трудно, а работа у Роджера была не из приятных: весь день он проводил, стоя по колено в вонючей массе из соленой воды, рыбьих внутренностей и крови.

Обычно это его не беспокоило (как не беспокоило ничто другое). Но сегодня все было иначе. Он с трудом стоял на ногах, придерживаясь одной рукой за обитый железом стол, и сильно тряс головой, пытаясь прийти в себя. Только что ему пришлось сбегать в туалет, где его сильно вырвало. И, кажется, придется бежать туда снова.

Стоящий на другом конце стола сортировщик окликнул его:

– Эй, Роджер! Ты нас задерживаешь!

Роджер потер затылок и пробормотал что-то, непонятное даже ему самому. Он начал работать, больше медлить было нельзя – уже навалилось много рыбы. В обязанности сортировщика входило отделять самок искусственно разведенного атлантического лосося от самцов. Самцы скатывались по крутому скату навстречу быстрой и неминуемой смерти, в то время как самки в сезон метания икры содержали в себе нечто слишком ценное, чтобы отбросить его в месиво из внутренностей и костей, из которого делают чистую рыбную муку.

В этом состояла работа Роджера и еще нескольких десятков людей, стоящих, как и он, у разделочных столов. Сначала они хватали бьющуюся самку за хвост и ударом оглушали ее. Затем брали тушку обеими руками, развернув брюхом к соседу, а тот своим длинным, испачканным жиром ножом вскрывал ей живот и извлекал икру. (Часто нож срывался, так что работа Роджера была не завидной.) Быстрое вращательное движение – икра отправляется в одну сторону, а выпотрошенная тушка в другую, и сортировщик берется за следующую рыбину. Иногда рыба отчаянно сопротивлялась, что было крайне неприятным зрелищем для людей с воображением, и даже самый равнодушный человек начинал испытывать отвращение к такой работе. Роджер занимался ею уже четыре года.

– Давай, Роджер! – вновь прокричал его напарник.

Роджер тупо уставился на него. Он немного пришел в себя, подбодренный привычными звуками: хлопаньем, грохотом, ревом, доносящимися с рыбоперерабатывающего завода, который располагался на нижнем уровне, ближе к морю. Роджер открыл было рот, чтобы что-то сказать, и вдруг сорвался с места. Но не успел добежать до туалета – его вырвало тут же.

Час спустя мать Роджера удивилась, увидев, что ее сын уже вернулся домой.

– Что случилось?

Мальчик попытался объяснить, но выдавил из себя несколько бессвязных слов. Наконец он с трудом осилил фразу:

– Мне нехорошо.

Мать встревожилась. Роджер никогда не жаловался на здоровье. Правда, вид у него не слишком симпатичный, но это оттого, что поврежденная часть мозга вызвала сокращение мышц лица. В самом деле, он болел не больше недели за всю свою жизнь. С сомнением в голосе мать произнесла:

– Отец вернется примерно через час, но, может, мне лучше вызвать его? Как ты думаешь, Роджер?

Вопрос был риторическим. Она Давно поняла, что сын не способен думать. Мальчик пошатнулся и выпрямился, нахмурясь. У него нестерпимо болели шея и затылок, и он не мог размышлять над такими трудными вопросами. Ему очень хотелось лечь в постель и положить на подушку подарок сестры, чтобы можно было гладить его, засыпая. Это было его единственное любимое занятие. Так он и сказал матери.

Теперь она забеспокоилась не на шутку.

– Ты и вправду заболел. Я позову врача. Иди ложись.

– Нет, не надо. Они уже осмотрели меня.

Мальчик с трудом сглотнул слюну. У него начинался озноб.

– Мистер Гарни водил меня к этому диа… диа…

– К диагносту в клинику, Роджер!

– Да, и мне дали какие-то таблетки.

Он порылся в кармане и достал маленькую коробочку.

– Одну я уже проглотил, а потом приму еще.

Мать мало что поняла из его объяснений, но уже не так беспокоилась. Диагностическое оборудование ошибается не часто.

– Во всем виновата холодная вода, в которой ты работаешь, – печально сказала она, помогая ему лечь. – Я ведь говорила тебе, Роджер, ты должен найти работу получше. Например, резчика или даже сортировщика. Или вообще уйти оттуда. Ты работаешь там уже четыре года…

– Спокойной ночи, – невпопад ответил Роджер – до ночи было еще далеко.

Собираясь лечь, он почувствовал себя немного лучше – психологически, потому что был в своей привычной комнате со своей удобной постелью и старым японским флагом на подушке.

– Сейчас я усну, – сказал он матери и, по крайней мере, избавился от нее.

Он съежился под согревающими покрывалами, обогрев был включен на полную мощность, но мальчик продолжал дрожать всем телом. Головная боль стала невыносимой.

Мастер Гарни в клинике изо всех сил старался объяснить ему действие пилюль. Они должны успокоить боль и унять дрожь, облегчить его страдания и помочь уснуть. Роджер лихорадочно вытащил из коробочки таблетку и проглотил.

Она обязательно поможет. Таблетки, которые дают в клинике, всегда помогают. Боль уменьшилась, стала не пульсирующей, а ноющей, потом совсем отступила. Дрожь утихла, и Роджер начал засыпать.

Сквозь дрему он чувствовал умиротворение. Он не мог видеть своего лица, поэтому не знал, как оно покраснело и как быстро поднимается температура. Во сне он был совершенно счастлив… прижимая к щеке старый потрепанный флаг… Как он делал предыдущие три недели и как не сделает больше никогда в своей жизни.

Роджер не мог видеть на занятиях Лусиллу по той причине, что ее не было на лекции, она ждала Конута в его маленькой уборной. Так велел ей Конут.

– Тебе нужно отдохнуть, – заботливо сказал он и обещал пересказать ей содержание лекции.

На самом деле у него была другая причина. Войдя в аудиторию, он написал и послал ей со студентом записку: «Мне нужно кое-что сделать. Я отлучусь всего на пару часов. Обещаю, что все будет в порядке. Не волнуйся».

Прежде чем Лусилла получила записку, Конут был уже на Мосту, по дороге в город.

Он действительно собирался кое-что сделать и не хотел говорить об этом Лусилле. Странные сны не прекращались, появилось и кое-что еще. К примеру, теперь Конут почти постоянно находился в состоянии похмелья. Он обнаружил, что пара выпитых на ночь стаканов делают сновидения менее яркими, и стал прибегать к этому средству.

И было нечто, о чем он вообще не мог поговорить с Лусиллой, потому что она не хотела об этом слышать.

Монотрек доставил его на светлую, шумную, душную станцию подземки далеко в городе. Конут задержался у телефонной будки, чтобы уточнить по справочнику адрес секс-писателя Фарли, и поспешил наверх, на улицу, желая избавиться от вони и шума. Но он ошибался. Здесь, на открытом воздухе, грохот стоял оглушительный, да и запахи были гораздо сильнее. Вокруг возвышались кубические громады домов, по двухуровневой магистрали сновали маленькие трехколесные машины и большой коммерческий транспорт. До конторы Фарли была всего минута ходьбы, но она стала для Конута нелегким испытанием.

На дверной табличке стояла та же надпись, что и на когда-то врученной Конуту папке: «С. Р. Фарли. Консультант».