Два мига для тебя - Полански Кэтрин. Страница 7

Эван отправился к камину обсуждать со знакомыми последние политические события, что Дарину вовсе не интересовало. Если честно, она была рада на время освободиться от мужа. Он мил, он добр, он... но она его не любит.

Раньше она спрашивала себя сотни раз: почему? До Эвана она не знала других мужчин, он относился к ней как к величайшему сокровищу, которое является его личной собственностью. Возможно, именно это и убило в ней ростки любви... Она уважала Эвана, но – не любила.

Гости постепенно прибывали. В конце концов они вынуждены были переместиться из просторной гостиной в бальную залу, где оркестр настраивал инструменты. В Дарине начала звучать напряженная музыка. Девушка любила танцевать, но не столько танец завораживал ее, сколько мелодия. Музыка – это величайшее изобретение человечества, думала Дарина. Она сама умела и любила петь, играла на гитаре, но когда в тишине начинала звучать скрипка – в ней натягивались все струнки, а по спине пробегал холодок. Или когда кто-то касался клавиш рояля или струн гитары... Это было как разговор с вечным.

Эван не разделял ее пристрастия к музыке. Он относился к этому снисходительно, полагая, что раз уж жена у тебя не затворница, а светская дама, то если она следует традициям света (а умение музицировать можно было отнести к таковым), в этом нет ничего предосудительного, но и ничего экстраординарного. Он мог послушать, как Дарина поет, но в конце концов прерывал ее и возвращал с небес на землю, не подумав о том, что ей гораздо приятнее было парить в облаках.

Нет, она не винила Эвана за отношение к ней. Разве можно винить человека за то, что он такой, какой есть? Но сейчас, слушая первую робкую дрожь скрипичных струн, к которым прикоснулся смычок, она вся напряглась, как лань, услышавшая подозрительный шорох. Полузакрыв глаза, Дарина подалась навстречу музыке.

Это всегда было большим, чем просто музыка. Это было откровением.

Эван подошел к жене и взял ее под руку:

– Потанцуем?

– Подожди, – шепнула она, но он услышал и не обиделся. Он знал, что Дарина всегда сначала слушает музыку, а уже потом позволяет себе отвлечься на танец. Через минуту она кивнула, и Эван вывел ее на середину зала.

«Мне хочется танцевать. Мне хочется петь. Мне хочется стать музыкой».

Эван о таких мыслях не подозревал. Он улыбался ей и что-то говорил – кажется, ехидничал по поводу мундира старика Брайтона; Дарина рассеянно отвечала. Ее веселье, которого и так было немного, улетучивалось на глазах.

Она попыталась представить себе, что руки, уверенно ведущие ее в танце, – это руки не Эвана, а того гипотетического возлюбленного, которого она, не признаваясь себе, до сих пор ждет. И безвкусное убранство залы волшебным образом превратилось в изысканное, и кругом сплошь приятные люди...

Дарина тряхнула головой и открыла глаза. Музыка звучала, зала была освещена, и вокруг кружились пары... Ей внезапно стало дурно. Она пошатнулась.

– Дарин! Что случилось? – Эван мгновенно уловил перемену в ее состоянии.

– Давай... выйдем, – придушенным шепотом попросила она.

В холле, где никого не было, ей стало лучше. Эван усадил ее в кресло в небольшой нише и принес бокал с водой – неизвестно, где он ухитрился раздобыть воду в этом царстве спиртных напитков, – и заставил жену выпить все до дна. Она благодарно кивнула и откинулась на подушки, понемногу приходя в себя.

Эван придвинул себе кресло и сел рядом с женой.

– Что с тобой такое?

Она покачала головой:

– Не знаю. Там так душно...

– А может быть... – Он с робкой надеждой коснулся ее живота. Дарине было жаль разочаровывать его, но... Ее взгляд сказал Эвану все. Он вздохнул и отвернулся.

– Прости, – одними губами вымолвила она. Ну вот, опять она извиняется за то, в чем не виновата.

– Ничего. – Он помолчал и вдруг с неожиданной яростью обернулся к ней и сжал ее руку. До боли. – Когда, Дарин? Когда мы наконец сможем стать настоящей семьей?

– Я не знаю, – это все, на что ее хватило. Кружилась голова.

– А кто знает? – Видно было, что он накручивал себя. – Я?

– Не кричи на меня, – сказала Дарина шепотом. – Это невыносимо.

– Гораздо невыносимее то, что у нас до сих пор нет детей, – сказал он тоже яростным шепотом. – Понимаешь? Нет. А я не молодею. Тебе только двадцать один, но мне-то уже гораздо больше. Пойми, я не могу терять время. Я хочу подержать на руках своего первенца, посмотреть, как растут наши дети...

– Неужели ты думаешь, что я этого не хочу? – выдохнула Дарина.

Эван долго испытующе смотрел на нее.

– Откуда мне знать? – наконец обронил он. – Говорят, у женщин есть разные способы избавляться от нежелательной беременности. Дети – это означает заботиться о них, оставаться с ними дома, а не ездить на балы... Возможно, ты боишься именно этого?

Она ничего не хотела больше ему говорить. Дарина чувствовала себя глубоко несчастной: он сейчас оскорбил ее, даже не заподозрив этого. Или наоборот – он очень хорошо понимал, что говорит? В любом случае, сегодня им больше беседовать не о чем.

– Уходи, – сказала она вполголоса.

Эван медленно поднялся, хотел что-то сказать, но, встретившись взглядом с женой, развернулся и пошел прочь – сначала медленнее, потом все быстрее. Наверное, он дьявольски сердит и обижен. Но Дарине было все равно.

Она попыталась приподняться, передумала и откинулась в кресле, закрыв глаза и отрешившись от всех проблем.

Тишина. Только тишина и покой. Все хорошо, Дарина, все в порядке, ты не виновата ни в чем. Покой.

И она разрыдалась.

Из открытого окна в дальнем конце галереи долетал умиротворяющий шум дождя.

Слезы остановились, и пришла странная пустота. Дарина завернулась в нее, как в плащ. «Вот так. Никто меня больше не обидит».

Она услышала шаги. Шли двое мужчин; они говорили вполголоса, и нельзя было разобрать о чем. Дарина боялась пошевелиться. Ей так не хотелось, чтобы на нее обратили внимание. К счастью, в холле было полутемно, и свечи горели в основном в другом конце огромного помещения. Кресло, в котором она сидела, стояло у низкого столика в небольшой нише, полузакрытой расшитой занавесью. Дарина почти перестала дышать. Если не шевелиться, ее не заметят, а когда эти двое уйдут, она выберется отсюда и найдет себе убежище поукромнее. Пока она не успокоится, нельзя появляться в зале.

Как назло, мужчины остановились у нее за спиной. Она услышала дребезжащий звук и догадалась, что они открыли окно. Шум дождя стал явственнее, повеяло прохладой. Дарина обхватила руками свои обнаженные плечи. Как хорошо, что платье не шуршит...

Она не могла видеть собеседников, только слышала. Теперь, когда они стояли совсем близко, не составляло труда разобрать слова, хотя мужчины говорили тихо. Дарина мысленно пообещала им не разглашать то, что могла узнать ненароком. Ее здесь нет, она всего лишь тень на обивке кресла...

Незнакомый баритон произнес:

– Я настаиваю: ты не прав.

Ответа не последовало. Как видно, отчаявшись его дождаться, мужчина продолжил:

– Ты отвратительно не прав. Он этого не заслуживает.

– Никто не заслуживает, разумеется, – послышался ответ.

Такое впечатление, что человек, говорящий это, безмерно устал. Дарина закрыла глаза и попыталась сдержать всхлип. Мы все устали, подумала она. Устали улыбаться. Устали жить. Да.

– В таком случае, почему ты не расскажешь ему?

Опять – длительное молчание, затем все-таки последовал ответ:

– Винсент, я отдаю себе отчет в том, что делаю. Когда придет время, я все расскажу, но... пока рано.

Время, всем нужно время. Вот и Эван сегодня... Нет, не надо об Эване. Он тоже переживает, только старается не показать этого. Он не виноват. Никто не виноват.

– У меня такое чувство, будто ты считаешь, что купил себе груженный временем корабль и на полной скорости ведешь его к водопаду. Я всегда считал тебя умным человеком, Иэн, но твои поступки превосходят всяческое разумение.