Падает вверх - Полещук Александр Лазаревич. Страница 27

— Фокусник он, — убежденно сказал Ленька, — фокусник. И как это он цепку в колечко соединил?

Мы еще долго возились с нашей находкой, все пытались найти то звено, что могло раскрыться, да так и не нашли.

Пожалуй, я и забыл бы и об этой находке и о странном человеке на берегу, если бы не переплела всю мою жизнь та блестящая цепочка в удивительный и чудесный узел.

Антон Степанович совсем не обрадовался моему приобретению.

— Нам такие штучки иметь ни к чему, — сказал он. — Это, верно, платина, ух, как блестит! В море, говоришь, нашел?

Он небрежным жестом взял цепочку из моих рук и положил ее в карман, но я уже достаточно его знал, чтобы увидеть тень беспокойства на его лице. Однако вечером он вернул мне ее и сказал:

— Играй. Чепуха тут какая-то. Показал я знающему человеку, не золото ли какое или платина, спросил. Так тот взвесил на руке и говорит мне: «Легка, Антон, легка больно, отдай мальцу, пусть играет».

— А если бы золото или платина, тогда что?

— Ну, тогда мы ее государству отдали бы, на что нам эти буржуйские штучки?

— А государству на что? Если это буржуйские штучки?

— Машины покупать, вот зачем, а ты думал? Сколько пароходов к нам сейчас приходит, Миша, ты б только видел! В Одессу да и в Херсон теперь заходить стали. Все дно землечерпалки перерыли, чтобы океанские пароходы могли заходить. Вон недавно мне рассказывали, что в Херсоне землечерпалка снаряды со дна захватила. Как из ковша песок в баржу посыпался, ребята на берегу заметили и закричали. Вот как… А если бы не ребята…

— А что дальше было? — спросил я. — Ребята закричали, а дальше?

— Как что, спустился матрос в баржу, песок разгреб, а там — два снаряда крупнокалиберных, а потом в ковшах осторожно порылись, там еще одна штука; взорвались бы, плохо пришлось бы. Ну, вывезли их осторожненько в степь, а там расстреляли с далекого расстояния. И опять за работу. А ты думал? Мы сейчас ничего не жалеем, чтобы машины у заграницы купить. Нам они во как нужны! — и Антон Степанович сделал жест, который не оставлял сомнения в том, что машины нам действительно нужны.

НА ПАРОХОДЕ

Мне исполнилось десять лет, когда я впервые совершил свое первое большое путешествие. Был у Антона Степановича один знакомый, еще по годам нелегальной работы. Революция застала его студентом-медиком, в гражданскую войну был фельдшером, а теперь, окончив мединститут, он возглавлял санаторий в Одессе. К нему-то, договорившись с капитаном небольшого пароходика, и отправили меня на все лето. Как сейчас помню остановку на рейде Очакова. Большая лодка — я таких раньше не видел — с четырьмя гребцами подъехала к борту, и из нее стали выгружать ранние овощи прямо на палубу парохода.

— Это Очаков, старинная крепость, — сказал мне какой-то пассажир. — «Времен Очакова и покоренья Крыма…».Чьи это стихи, мммаладой человек? Поколение вы наше, можно сказать…

— Простите, — не остался я в долгу, — а что это вы сейчас кушаете? Что это за рыбка такая?

— Прежде всего я не кушаю, а ем, это вы, м-маладой человек, изволите кушать, а я ем. Во-вторых, эта рыбка прозывается кефаль…

— Ах, простите, я и не заметил, — с деланной небрежностью сказал я, — это настоящая мугилиформес, более точно — мугиль салиенс.

Пассажир растерянно посмотрел на меня, торопливо отделил от остроносой рыбки золотистый бочок.

— Не угодно ли, м-маладой человек, за компанию…

— Я вам очень благодарен, товарищ, — раздельно и четко проговорил я, — но мы с капитаном только что позавтракали.

Я взял реванш.

ОТРЫВОК, ДЛЯ ПОНИМАНИЯ КОТОРОГО СЛЕДУЕТ ЗНАТЬ, ЧТО

У причала меня встречал человек чуть ли не такого же роста, как я сам. Седой, подвижный, с красным от загара лицом, он подошел ко мне, спросил:

— Вас зовут Михаил? А вашего папу — Антон?.. — И выжидающе посмотрел на меня.

— Степанович, — смущенно подсказал я.

— Совершенно точно, — радостно подтвердил этот человек и указал рукой на двух мальчишек, стоявших с безразличными лицами невдалеке от причала: — Знакомьтесь. Мой сын Дмитрий, мой племянник Александр.

Дмитрий был тоже небольшого роста, с таким же красным загаром и белесыми бровями, как и его отец; Александр был выше и меня, и Дмитрия, и своего дяди головы на две. Ему было лет четырнадцать. У него было бесконечно мягкое и доброе лицо, смуглое, с широкими негритянскими ноздрями.

— Следует подать руку, — тихо и въедливо сказал мне Дмитрий. — Вот так.

Он неожиданно сильно вцепился мне в ладонь, и руку обожгло болью. Я знал этот прием, нужно было чуть-чуть поддернуть руку, чтобы переместить косточки ладони, но я просто не был готов.

— Дмитрий! — сказал его отец и покачал головой.

Александр мягко и бережно пожал мне руку. Почему-то я и не ожидал от него никакого подвоха.

Отец Дмитрия подозвал извозчика, и мы покатили чудесными зелеными улицами, потом свернули куда-то к морю и долго ехали рядом с трамваем, от которого я не мог отвести глаз, как ни старался сидеть с безразличным видом. Искоса вглядываясь в меня изучающим взглядом, Дмитрий тихо сказал своему брату:

— Выдержки никакой, сквау…

— Ну что ты, что ты, Димушка, — быстро заговорил Александр. — Нельзя же так, сразу…

— Проверка покажет, — многозначительно произнес Дмитрий. — Испытания разработаю я сам.

Услышав этот странный разговор, я сразу пожалел о том, что уже приехал. Как хорошо было бы сейчас сидеть рядом с пассажиром в панаме и медленно жевать душистую кефаль; и зачем только я отказался?

— Ты, вероятно, голоден? — тихо спросил меня Александр.

Он говорил так же тихо, как только что обменивался репликами с Дмитрием, и я решил, что «испытания» начинаются.

— Ты что, не слышишь? — громко спросил меня Дмитрий. — Мой брат желает знать, голодны ли вы?

— Нет, нет, мы только что кушали, то есть ели… с капитаном, — нерешительно добавил я.

— Сиятельный князь Черноморский изволил откушать в камбузе, десятибалльный штормяга был ему нипочем, — спокойно разъяснил Дмитрий. — Хороший кусок оленьего мяса в нашем вигваме, надеюсь, удовлетворит бледнолицего пришельца… Или он предпочитает хорошо прожаренный вампум, в гарнире из мокасинов…

— Вампум не едят, — горячо возразил я. — Вампум — это такой пояс с ракушками, а мокасины — они на ногах…

— Это уже другое дело, — обрадованно захлопал в ладоши Дмитрий. — Это уже совсем другое дело. Нам как раз не хватало подходящего минга.

— Посмотри в зеркало — увидишь минга, — ответил я и тотчас же пожалел о сказанном.

— Это ты зря так, — тихо прошептал мне Александр, — Дмитрий — Великий Вождь, и обижать его безнаказанно… — он покачал головой.

Узенькие-узенькие улочки, на каждом перекрестке сияющий провал, так может сиять небо только над морем. Купы каштанов в цвету, и каждый цветок как желтая елочная свеча. Мы теперь ехали молча. Отец Дмитрия взобрался на козлы рядом с кучером, и они тихо переговаривались о каких-то взрослых делах; изредка доносилось: «А сахар?.. Ревматизм, конечно… та церабкоп не. для нас… Н-но, милая!» — и громкое щелкание кнута.

Наконец мы приехали. В большой гостиной во всю стену между двумя маленькими окошками распласталась цветным ковром огромная зоологическая карта, сразу привлекшая мое внимание. На ней нарисованы были леса, а вместо условных обозначений — фигурки зверей. Слева на подоконнике стоял маленький аквариум с большими золотыми рыбками. Он был прикрыт толстым стеклом. Рыбок было много, и они с трудом поворачивались в аквариуме, путаясь в водорослях и поднимая хвостами муть со дна. Сквозь другое окно была видна открытая веранда, а за нею — большой, уходящий к морю парк. Я вышел на веранду. Перед нею росла молоденькая акация. Не оборачиваясь, я приблизился к ней, быстро обхватил ее скользкий ствол ногами и пополз по нему. Я не оборачивался, но твердо знал, что и Дмитрий и Шура — так называли домашние Александра — наблюдают за мной. Быстро добрался до развилки и сразу же пожалел о своей затее: ветки акации были утыканы большими острыми и твердыми шипами. Но делать было нечего, и я, осторожно высвобождая одежду от шипов, упорно полз вверх, к вершине. То ли я волновался, то ли меня отвлек какой-то острый, как коготь, шип, но неожиданно веточка под моей ногой хрустнула, и я сорвался вниз, острые шипы разорвали мою рубаху, впились в ногу, руку, щеку. Отец Дмитрия бросился ко мне, поднял с земли. Я не плакал, нет. С каменным лицом я поднялся на веранду, где за время моего «восхождения» уже накрыли стол для ужина.