Падает вверх - Полещук Александр Лазаревич. Страница 43

Я ушел от Евгения Николаевича, и чувства мои были в смятении. Да, есть на свете что-то еще более близкое мне, чем искусство. А как же моя жизнь художника и моя учеба? Все побоку, все не нужно? О нет, нужно, обязательно нужно… Если Евгений Николаевич столько увидел в полете птиц, не будучи художником, то мне легче, много легче… Я увижу то тайное, что не сможет увидеть человек, далекий от искусства, и нужно будет многое узнать прежде, чем приниматься за дело, многое, и тогда, быть может, мне удастся поймать эту главную тонкость, а она есть, есть, и в чем-то Евгений Николаевич прав…

Мне нестерпимо захотелось вновь увидеть Евгения Николаевича. Я должен ему сказать, что буду, буду работать над птицей, буду изучать ее, каждую и всех, и их полет и строение каждого перышка — словом, все, все…

Шаповалов осматривал больного, когда Платон Григорьевич вернулся в комнату медпункта. Больной, тот самый высокий пилот, с которым Платон Григорьевич прилетел на базу, кивнул ему как старому знакомому и хрипло сказал:

— Ну как вам у нас, нравится?

— Поменьше разговаривайте, — строго прервал его Шаповалов. — Вообще не говорите денек-другой, пока я вам не разрешу, это очень важно. Слышите?

Больной ушел, и Платон Григорьевич, ощупывая цепь в кармане пиджака, сказал Шаповалову:

— У вас не найдется широкогорлой колбы? Есть? Давайте ее сюда.

Платон Григорьевич налил в колбу воду и синим восковым карандашом сделал отметку на горлышке против того места, где на фоне освещенного окна темнел мениск воды.

— Вам нужен пикнометр, Платон Григорьевич? — спросил Шаповалов. — Так можно взять в лаборатории!

— Колба и будет пикнометром, — коротко сказал Платон Григорьевич. Он острожно достал из кармана цепь и звено за звеном опустил ее на дно колбы.

— Что за черт! — воскликнул Шаповалов. — Уровень-то на месте!

— Повторите опыт, — сказал Платон Григорьевич. Теперь ему было многое ясно. — Повторите все с самого начала.

Шаповалов вылил из колбы воду, цепь выскользнула на фаянс раковины, выскользнула совсем неслышно, и Платон Григорьевич отметил это про себя. Затем Шаповалов вновь наполнил колбу водой по отметку-черточку и поставил колбу перед Платоном Григорьевичем. Платон Григорьевич опустился на колени, локти положил на стол. Синяя отметка была как раз перед глазами.

— Опускайте цепь в колбу, — сказал он Шаповалову. — Опускайте медленно, всю опускайте… Так…

Цепь лежала на дне колбы, на фоне окна она была похожа на свернувшуюся кольцами черную змейку, но уровень воды остался прежним.

— А весы есть у вас? — спросил Платон Григорьевич, не поднимаясь с коленей. — Хоть какие-нибудь?

— Есть аптекарские, но вряд ли хватит разновесок… Вы хотите ведь взвесить эту цепь?

— Да, взвесьте ее сами, прошу вас. Как можно скорее.

Шаповалов достал из шкафика аптекарские весы с черными эбонитовыми чашками. Цепь перебросил через одну из них и тут же воскликнул:

— Платон Григорьевич! Она ничего не весит! Посмотрите! Неужели что-нибудь с весами?

— Нет, дело не в весах… — Платон Григорьевич медленно поднялся на ноги. — Так как мы определяем удельный вес? Вес тела делим на его объем? Не так ли? А что будет, если вес тела равен нулю и объем его равен нулю? Нуль на нуль — неопределенность получается, не так ли?

— Я ничего не понимаю… Я догадываюсь, что эта пень и есть то главное, ради чего вы приехали к нам, но… почему, почему это так? Ведь вот она, цепь, я держу ее в руках и чувствую ее вес, и в то же время вы правы, она невесома…

— И она полностью лишена объема. Уровень воды в колбе остался тем же… Значит, ее нет… Нет ее…

Платон Григорьевич тяжело сел на стул, взял в руки цепь.

— Что это за книга у вас? — спросил он.

— Словарь, Платон Григорьевич, я тут иногда перевожу в свободное время…

— Раскройте-ка словарь, — попросил он Шаповалова.

— На каком слове?

— Это неважно, на любом.

Шаповалов раскрыл словарь, а Платон Григорьевич положил на открытую страницу цепь. Руки его дрожали.

— Теперь закройте, — сказал он.

Шаповалов закрыл словарь, и тут случилось именно то, чего так ждал Платон Григорьевич. Книга закрылась совершенно плотно, будто внутри ничего не было. Только край цепи выглядывал из нее, казалось приклеенный к срезу книги.

— Теперь откройте, — сказал он.

Цепь вновь появилась, она лежала поверх страницы в том же положении, как и раньше.

— Вот что, товарищ Шаповалов, — сказал Платон Григорьевич. — Пойдите к Диспетчеру с этой книгой и отнесите ему цепь, покажите и расскажите все, что вы сейчас видели… А я пойду к себе, отдохну немного… И скажите Диспетчеру, что можно действовать смелее, много смелее, чем до сих пор.

ВСЕОБЩИЙ ПОИСК

Громкий голос в динамике, скрытом за панелью, разбудил Платона Григорьевича. Он машинально взглянул на часы. Было четыре часа утра.

— Всеобщий поиск объявлен… — звучал в динамике голос Диспетчера. — Всему летному составу базы немедленно выйти в космическое пространство. Повторяю: всеобщий поиск объявлен…

Платон Григорьевич торопливо оделся, взял полотенце и вышел в коридор. Мимо него быстрым шагом прошел широкоплечий пилот в скафандре, снятый шлем он прижимал левой рукой к груди.

Платон Григорьевич отвернул кран и вздрогнул: за окном раздался взрыв необычайной силы. Он прильнул к окну, но сквозь сверкающее морозными узорами стекло ничего нельзя было рассмотреть.

— Это лед взорвали, — сказал кто-то за его спиной. Платон Григорьевич обернулся: в открытой двери стоял Диспетчер.

— Я за вами, Платон Григорьевич, — сказал он. — Хорошо, что вы уже на ногах… Может быть, сегодня все станет окончательно ясным…

— А что случилось? Вы объявили какой-то «всеобщий поиск».

— Да, получили сообщение от группы Могикана. Над Луной повисла целая армада причудливых летательных приборов. Они носятся по всем направлениям, на глазах меняя форму и размеры. Сейчас мы поднимаем в воздух все аппараты нашей базы. Даже экспериментальные машины подводного погружения…

— Ах, вот для чего вы взорвали лед?

Диспетчер подошел к окну, повернул ручку и распахнул окно. В лицо пахнуло морозом, свежестью ночи. Мощные прожекторы освещали черную воду озера, из которой один за другим вылетали стремительные сверкающие силуэты самолетов.

Уже начало светать, когда стали поступать первые сообщения из космоса.

— Не сбавляйте скорости, — говорил Диспетчер в микрофон оптической связи. — Постарайтесь отбить хотя бы одну машину и повести ее к Земле…

— Есть, вас понял, — ответил голос Ушакова, и тотчас же пришло сообщение от Моржа:

— В поле зрения прямо над плавучей базой семь аппаратов. Связываюсь с ракетчиками. Разрешите обстрел.

— Разрешаю, — без колебаний ответил Диспетчер. — Результаты сообщите немедленно.

Через десять минут Морж докладывал:

— Эти аппараты выдержали обстрел. В момент взрыва зарегистрированы маневры в горизонтальной плоскости с громадными скоростями. После разрыва ракет все семь вновь вернулись на свои места. Поднимаю глубоководные скоростные аппараты, включаюсь в поиск.

— А не выйти ли и нам, Платон Григорьевич? — спросил вдруг Диспетчер. — Быть может, в этом есть смысл?

— Да, я согласен… Но кто заменит здесь вас?

— Это легко устроить…

Диспетчер набрал на диске телефона какой-то трехзначный номер. Платон Григорьевич уже знал, что это телефон «местный».

— Гусар, — сказал он, — заменишь меня… Я сейчас также вылетаю.

— Он сейчас зайдет, и мы будем свободны, Платон Григорьевич, свободны, как ветер, как птица, как мысль… — Платон Григорьевич почувствовал, что в перечислении Диспетчера была скрыта какая-то близкая и ему идея, догадка, и помимо воли улыбнулся.

И вдруг в динамике голос Моржа:

— Диспетчер, Диспетчер, прижимаем один аппарат к земле, нас семеро. Идем в скользящем полете над Камчаткой. Аппарат на вид из тонкой прозрачной пластмассы, напоминает три спаренных вместе диска… А, черт, они разъединяются… Два уходят от нас к северу… Ты слышишь, Диспетчер, продолжаем преследовать. Прием.