Имя его неизвестно - Автомонов Павел Федорович. Страница 18

Генерал-лейтенанту Шмидту не довелось навестить своего земляка-колбасника Хариха ни в следующий, ни на четвертый день. Советские самолеты искалечили два эшелона, досталось и танкам, которые находились в парке. Были взорваны склады с горючим. Работы у всех военных в эти дни было до отказа. У них свои заботы, у Василия – свои.

Роберт Гохберг попросил у коменданта разрешения взять в город возлюбленную, а то та-де обижается, будто Роберт ее забывает.

– Молодость! Молодость! Что ж, поезжайте. Только не задерживайтесь. Может, генерал внезапно наскочит, – сказал Харих.

– Я отвезу господина Майера и назад, – ответил Роберт.

– А не кажется ли вам, Роберт, что все это проделки партизан? Уж очень точно красные летчики знали место нахождения цистерн с горючим, – озабоченно спросил гауптман Харих.

– Возможно…

– Надо бы наши танки и склады перевезти в рощи, в лесочки? А тогда и партизанские группы уйдут подальше прочь…

– И я так же думаю, господин гауптман.

И вот они поехали.

Орися сидела на заднем седле, а лейтенант Майер в коляске. Майер предлагал возлюбленной Роберта более удобное место, но та отказалась. Ей приятнее было держаться обеими руками за ремень водителя.

На одной из улиц Майер вылез из коляски.

– Желаю удачи!..

Гауптман просил, чтобы ему тоже нарвали ландышей. Лиричный он у нас старик, – то с открытками возится, то цветов захотел… – Он подмигнул девушке. – У меня тоже тут есть одна!.. Заедете за мной через два часа…

Майер пошел четким шагом, потому что навстречу ему направлялись два старших офицера.

При выезде из города дорогу пересекал шлагбаум. Роберт остановил мотоцикл, подал документы, а сам замечтался, глядя в синюю даль.

– Роберт Гохберг, – читал дежурный.

– Что? – вдруг спросил Василий и моментально прикусил язык. «Что это со мною? Вот теперь дежурный как будто подозрительно смотрит?» – обожгло Василия.

– Вы долго задерживаете бумаги. Некогда!..

Испугалась и Орися. Она и сама не знала, куда они едут. Василий сказал, что так надо. Ну, и поехали. Может, и не стоило лишний раз рисковать? «Какой противный этот служащий полевой жандармерии», – подумала она о немце у шлагбаума.

– Знаем, какое дело: схватил красотку и подальше от города!..

И хотя это говорил враг, Орися готова была провалиться сквозь землю. Да вот и свои, земляки, вытаращили на нее глаза… Одна женщина, босая, с большими корзинами, которые висели через плечо на полотняном рушнике, покачала головой и плюнула:

– Такая!.. Шлюха!

– Замолчи, свинья! – прикрикнул на крестьянку полевой жандарм и отдал Роберту бумаги.

Орися отвернулась от женщины, еле сдерживая слезы. Куда он везет ее? Чтобы вот так тыкали в нее пальцами свои и даже чужие!

– Стыд не дым – глаза не выест, – сказала женщина, кинув насмешливый взгляд на девушку.

– Да замолчите, тетенька! – яростно проговорил Роберт.

Та даже вздрогнула: чужой и так говорит по-местному.

«От своих терпеть такие горькие обиды, оскорбления. Люди! Люди! – хотелось крикнуть Орисе. – Неужели вы не видите, что он наш. Наш! Жизни своей не щадит, чтобы быстрее пришли ваши сыны, мои братья. Я не… Я помогаю своим!»

– Успокойся! – прошептал Василий, вытирая рукавом куртки вспотевший лоб.

Мотоцикл мчался по пыльной дороге.

– Слева, перед железной дорогой, должен быть холм.

– Еще немного проедешь, и покажется могила, – проговорила, глотая слезы, Орися.

– Успокойся! Уже доехали…

– А дальше что?

– Пойдем в рощу, цветы рвать, – со вздохом проговорил Василий. Они сделали несколько шагов, как вдруг в деревьях затрещало, послышались чьи-то шаги.

– Не пугайся, – сказал Василий. – Мы должны здесь встретить своих.

Орися удивленно переводила глаза с Василия на пришедшего. Да это же Иван Рыжков, который учился в школе за три-четыре года до нее. Перед войной Иван окончил в Харькове транспортный техникум и работал на железной дороге. Буферами ему придавило пальцы на правой руке, вот и не попал в армию.

– Здравствуй, Орися, – улыбнулся Рыжков, подавая левую руку.

– Знакомые? – удивился Василий.

– А как же! Собирался ухаживать за ней. А она какая-то дикая была, убегала от парней, – говорил Иван, снимая картуз и вытирая лоб.

– У нас мало времени, друзья, – сказал Рыжков после короткой беседы с Василием.

Василий передал ему бумажку.

– Вот план, где мы когда-то закопали наш клад… Килограммов двести.

– Они нам нужны позарез! Наш отряд то и дело гоняют регулярные части. Их тут понаехало видимо-невидимо… Отряд уходит дальше, к Ворскле. А «гостинцы» подрывники заберут… Спасибо, товарищи!..

– Я буду ждать – передадите мне лично или через Орисю сведения о передвижении противника по железной дороге… И днем и ночью следите за тем, что присылают сюда с Запада или с других фронтов и что отправляют отсюда.

– Отсюда ничего не везут, кроме раненых солдат. Только – сюда, черт бы их завез в самое пекло!..

– Сюда! – повторил Василий. – В том-то и дело… Назревают события здесь… Вот и надо быть начеку. Условились, Иван?

– Все сделаю, что в моих силах.

Договорились, куда Иван будет доставлять свои сведения. Василий пожал руку новому товарищу по борьбе.

– Я думал, когда получил от своих радиограмму, что придет к нам усатый старый железнодорожник… А он…

– Молодой и красивый! – похвалил самого себя Иван. – Первый класс…

– Ты мог подумать, что я с немцем катаюсь? – краснея, спросила Орися у Рыжкова.

– Я? Да пусть бог милует! А кто так будет думать, я тому глаза одной левой рукой выцарапаю. Счастья вам обоим!

И Иван исчез в кустах.

– Где же моя коза? Где же ты, милая? – донесся до них веселый и беззаботный голос.

Василий и Орися видели, как Рыжков повел на веревке козу вдоль защитной лесной полосы, вдоль железной дороги.

– А цветы? – напомнила Орися.

– Нарвем и цветов!..

– Лесок сейчас свежий, точно росой умытый!

В вершинах высоких сосен шуршал ветер. Василий остановил взгляд на дубах, на кустах лещины, обвитых зеленым буйным хмелем.

– О чем думаешь, Вася?

– О тебе. О дне, когда наши солдаты окончат свой трудный поход. Наверное, тогда будет весна или лето, может, даже будущего года, а может быть, и позже. Но все-таки будет праздник на нашей улице! – проговорил Василий и обнял Орисю. – И я еще думаю о людях тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Сыну или дочери нашей будет тогда двадцать лет, больше, чем тебе сейчас, родная!

Орися мечтательно улыбнулась, вздохнула и посмотрела печальным взором на своего друга. Он думает о жизни через двадцать лет. А сейчас наши войска еще за Белгородом. Сколько новой крови прольется, пока выгоним фашистов с родной земли, пока освободим Польшу, Чехословакию, пока доконаем врага на его земле.

– Наверное, после этой войны уже никогда не будет войн, и день победы будет солнечный вот как сейчас. А что люди будут говорить о нас через двадцать лет, молодежь, конечно?

– Одни будут говорить с восхищением. Это будут честные и трудолюбивые люди. Другие вообще забудут, будут думать, что жизнь всегда была хорошая.

– Вася, а после этой войны больше не будет войн? Правда же?

– Может, и не будет, если фашизм с корнем выкорчуем, именно вырвем с корнем, а не только скосим, как бурьян, – ответил твердо Василий.

– С корнем, – тихо повторила Орися. – Чтобы наш сын никогда не увидел войны и не переживал того, что мы переживаем сейчас…

– Было бы так, Орися! За это я готов провоевать еще четыре года, лишь бы люди шестидесятых годов не видели войн!

Девушка прижалась к его груди, прислушиваясь к шуму ветра в вершинах сосен, в дубках, в кустах орешника, обвитых зеленым хмелем.

Вдали кукушка отсчитывала кому-то еще не прожитые годы.

Проходили дни… недели…

Тополь возле погребни шумел теперь уже буйной, зеленой кроной. Зацвела и молодая яблонька обильным бело-розовым цветом. Василий и Орися любовались ее простой и, может быть, потому такой привлекательной красотой, радовались ее цветам, из которых через месяц-другой созреют сладкие, ароматные, краснощекие плоды. К тому времени из Белгорода примчатся красные войска, и Орися Сегеда угостит наилучшими яблоками братьев-солдат, которые первыми войдут в село.