Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович. Страница 137

Повстанцы были сильны духом и бедны оружием. Действия степной конницы носили характер набегов, после которых наездники скрывались в степях, делили добычу, набирались сил для очередного внезапного нападения.

Задорные и горластые «ястребы» первые заявили, что надо направить послов к мятежному царю Боспора и просить его о помощи. Их поддержали отряды крестьян, державшихся особняком и недовольных чисто разбойничьей повадкой кочевых родов. Собрался широкий круг шумливого и плохо спаянного воинства, воскресив обычай старины, когда войско открыто заявляло князьям о своих требованиях, могло смещать военачальников и даже решать дела войны и мира.

Княжеская верхушка мятежных родов также не была сплоченной. Каждый хотел быть старшим. Силу над другими взял Мирак, когда-то друг Гориопифа, а теперь его враг. Мирак согласился с войском и вызвался съездить со своими людьми в Пантикапей. Ему хотелось укрепить свое положение, лучше вооружить своих людей, подчинить себе прочие роды. Но «ястребы» сразу разгадали его тайные намерения и заявили, что, если их люди не будут включены в состав посольства, они образуют отдельный отряд и уйдут из войска. То же заявили и крестьяне, несмотря на оскорбительные выкрики «царских сколотов», что смотрели на пахарей свысока.

Мирак скрепя сердце принужден был согласиться и принять в число послов представителей от каждого рода.

Старшим князем-воеводой на время отсутствия Мирака остался молодой еще Андирак. Посольство, не теряя времени, направилось к границам Боспора.

2

Посланники степной Скифии явились в пантикапейский акрополь с достоинством и медлительностью. Впереди шел чернобородый князь Мирак, одну руку положив на сердце, а другой придерживая меч. Накануне, по прибытии в столицу рабского царства, он учил своих спутников, как надо вести себя во время царского приема.

Но встреча получилась совсем не такой торжественной, как того хотел князь.

При виде «рабского царя» и его соратников, уже восславленных народной молвой, горячие «ястребы» и дружные пахари подняли оружие над головами и неожиданно для Мирака огласили своды дворца оглушительными криками:

– Папай!.. Папай!..

Нарушая порядок, пахари кинулись к Танаю, стоявшему рядом с царем, окружили его и, отведя в сторону, принялись обнимать. С удивлением и гордостью ощупывали на нем красивую одежду и дорогое оружие. Наперебой спешили сообщить ему, что отец его, старый Данзой, жив и молится за него богам, а сын ждет отца с подарками из Пантикапея.

В избытке чувств Танай утирал слезы рукавом и поочередно целовался со всеми одноплеменниками, бывшими раньше в его дружине.

– Ох, как уважили меня! Сколько радости привезли! – говорил он.

– Не только привезли, но за радостью приехали! У вас хотим радости занять – вы победили!

– Слава царю Савмаку! – крикнул кто-то, его дружно поддержали.

Далеко за акрополем слышались эти мощные выкрики. Многие из бывших рабов-скифов тут же решили присоединиться к послам и вернуться с ними на родину.

– Одна цель у нас, – говорил Мирак, кланяясь Савмаку. – Освободить земли отцов наших от власти чужеземцев. Выгнать понтийские рати, казнить изменников. И эллинов херсонесских пощупать как следует.

– Это хорошо. Общее дело у нас против эллинов и понтийцев, – растроганно отвечал Савмак, взволнованный этой встречей. – Если мы, боспоряне, соединимся со всей Тавридой, нам не страшен и сам Митридат! Поможем вам, чем сумеем, а вы нам! Вернем народу его вольности и земли, будем жить свободно, как прадеды наши жили!

– Одно плохо, – вел свою линию Мирак, оглаживая шелковистую черную бороду, – оружия у нас маловато. Воевать нечем, одни палки да луки самодельные. А у понтийцев, да и у наших, что врагу служат, – панцири и мечи стальные!

– Дело поправимое. Оружия у нас достаточно. Мало будет – накуем! Много на Боспоре кузниц и оружейных мастерских!

Крестьянские ходоки сгрудились в углу вокруг Таная, спешили высказать ему все. С жадностью вслушивались в его спокойную, размеренную речь.

– Слушай, Танай, – говорили они, оглядываясь назад, – закабалили нас понтийцы, весь хлеб забрали! Теперь херсонесцы у нас хозяевами стали – поля меряют, налоги накладывают непосильные. Непокорных в железы одели. Гориопиф и Дуланак, как псы лютые, бунтарей разыскивают. Многие деревни спалили, так же как Оргокены. Поедем с нами, нет у нас настоящего воеводы!

– Степняки же, – добавляли другие, – хоть мы и в одной рати с ними, по-прежнему считают нас своими слугами. Если Мирак и другие князья власть захватят, то едва ли дадут свободу крестьянину. Они мечтают подмять нас под себя, как это раньше было. Надо просить царя Савмака помочь нам вернуть свою свободу! Рабами не хотим быть ни у понтийцев, ни у Дуланака, ни у Мирака!

– Довольно, Танай, чужому делу служить. Хватит воевод у Савмака и без тебя. Иди в свое племя, иначе худо будет пахарям. Оседлают нас…

Все эти вести и разговоры не были новостью для Таная, он хорошо представлял, какие силы действуют сейчас в Скифии. Он хмурился. Старые друзья-соратники видели при этом, сколько морщин прибавилось на его лице, теперь он даже отдаленно не напоминал того молодого мужа, с которым когда-то встретился в Оргокенах Фарзой. Острый блеск его глаз и колючие подстриженные усы придавали ему вид суровой уверенности в себе и решительности, даже жесткости, понятных у человека, прошедшего сквозь строй тяжелых испытаний и битв.

Он отвечал не спеша и просил соплеменников сохранять выдержку, не забывая, что они послы народа, от которых зависит успех всего дела.

3

Напрасно пытался Фарзой утопить в вине обуревавшие его сомнения и колебания. Хмель не брал его и не веселил. С каждым глотком князь все более мрачнел, хмурился и чувствовал все большее раздражение. С прибытием скифского посольства на него пахнуло ветром родных мест. Он почувствовал было прежний задор и даже желание поспешить туда, где борются его сородичи, вмешаться в борьбу, отомстить Диофанту и Гориопифу, защитить род свой. Но усилием воли погасил эту вспышку.

О, как он мечтал об освобождении и мести, сидя за веслом! И вот освобождение пришло. Но какое! Не сам он разорвал узы позорного плена, его вызволил Пифодор, человек, которого он считал раньше своим слугой, полушутом. Теперь он ему должен быть вечно благодарен, хотя тот и не просит ничего. А в Скифии живет Табана, ранее тронувшая его сердце, но теперь неприятная ему, нежеланная. Она хотела выкупить его из плена. Тогда как его, князя, мог бы выкупить лишь сам царь! Стать же должником у агарской красивой вдовы было бы непереносимым унижением.

Самолюбивый, гордый князь испытывал не передаваемое словами душевное томление. И еще раз дал себе слово не встречаться с послами. Он решил отпроситься у Савмака на это время куда-нибудь за город. Но молодой царь не разрешил уехать, мягко разъяснив ему:

– Сам пойми, князь: если тебя не окажется в городе, что подумают послы? Скажут, что я прячу их славного князя, не хочу домой отпустить. Может, даже неволю его. А?.. Что я отвечу им на это?

Однако Фарзою удалось избежать присутствия на посольском приеме. Он увязался за Атамазом, который с отрядом конницы объезжал побережье залива, опасаясь высадки вражеских войск.

Танай хорошо разбирался в душевных борениях Фарзоя. Но был глубоко убежден, что именно Фарзой, прошедший школу эллинской учености, а потом жестокую выучку понтийского рабства, мог бы стать во главе степных племен и повести их против сильного врага. От сородичей он узнал о несогласии между князьями, о стремлении Мирака все взять в свои руки.

– Не верю я этому чернобородому, – шепнул он царю, кивнув незаметно на Мирака, садившегося за пиршественный стол. – Да и не пойдет за ним народ. А Фарзой хоть и горяч, а народ любит его. Вся степь поет песни о таких богатырях, как Раданфир, Омпсалак, Калак и Фарзой! Но все они погибли, кроме Фарзоя. Если он появится в степях, за ним пойдут и степняки и крестьяне. Лучшего главаря для народной войны не найти нам!