Храни меня, любовь - Полякова Светлана. Страница 33
Она прикусила губу. В глазах стояли злые слезы.
Кофе. Да, она будет пить этот треклятый кофе, хотя она-то пришла сюда не за этим. Она же хотела поговорить. Просто поговорить. Раз уж они муж и жена, черт побери, могут они хотя бы говорить иногда?
Лора потрогала чайник — он безнадежно остыл. Включила его и уселась напротив окна, подперев подбородок рукой. Там, за окном, царила ночь, и Лора подумала — и зачем он туда так долго пялился, старый козел? Что он там увидел, в этой непроглядной мгле? Сочинял уничижительную речь, которую даже не смог произнести? В ее, Лорин, адрес? Какая она плохая мать, плохая жена, плохая Лора?
А так и не сказал… Она бы тогда ответила ему словами матери — у плохого мужа и жена не хороша. Лора эти слова запомнила с самого детства. Именно так. А все эти слова про любовь — ерунда. Ее просто нет, этой любви.
Чайник засвистел. Лора достала турку, бросила туда несколько ложек кофе — не много ли на ночь? Подумала немного, удивляясь тому, что мысли так смешиваются — кофе, не много ли, старый придурок, Димка не любит, кофе, не любит тоже, и вообще — кто ее любит? Этот садист-извращенец, чьего имени она даже не узнала? Так и не упорядочив свои мысли, она положила сахар, налила кипяток и поставила кофе на огонь, продолжая размышлять. Кофе чуть не убежал.
— Черт, — выругалась Лора, добавив еще матерное слово, — нет, когда варишь кофе, лучше не думать о всяких гадостях.
Она включила магнитофон — тихо, чтобы музыка не долетала до спальни. Он ведь заснет, пока она тут будет. Она знает. И тогда она сможет просто вспоминать других мужчин. И улыбаться мстительно — так ему и надо, так и надо… Ведь нет для мужчины большего унижения, чем это. Когда его молодая и красивая жена вспоминает рядом с ним молодых и сильных.
Кофе обжег ей гортань, она закашлялась. Музыка была приятная, но — его… Все его она сейчас ненавидела. Она ведь сделала первый шаг! А он…
Она была неприятно поражена, вот в чем дело. Обычно ведь он заговаривал первым. Униженный, с взглядом побитой собаки. Это было всегда, это было привычно, и — правильно. Какая муха его сегодня укусила? Почему он даже говорил каким-то другим голосом? И этот плохо сдерживаемый огонь ярости в глазах…
Что-то нарушилось в порядке жизни.
Или Лора нечаянно переступила грань дозволенного?
Как бы то ни было, надо все вернуть на свои места.
Тихий женский голос наполнял кухню, но — это была его музыка, и Лора выключила магнитофон, предпочитая мертвую тишину, изредка нарушаемую звуками с улицы — то проехавшей машиной, то воплем сигнализации, то дребезжанием трамвая. Эти звуки раздражали ее тоже, но в меньшей степени, чем эти джазовые завывания.
— Надо все вернуть на свои места…
И для этого Лоре придется на какое-то время стать «приятной во всех отношениях». Да, ей этого совсем не хочется. Да, это значит потерять на время Диму. А он и в этот раз вел себя холодновато, кто знает, чем это закончится? А вдруг она потеряет его навсегда?
Может быть, надо просто развернуться и уйти? Бросить этот дом, этого самодовольного индюка, и…
Она знала — Аньку тоже придется оставить. Она не сможет. Дело не в деньгах — он будет содержать их и дальше, просто Анькой надо заниматься. А это — Лора прекрасно отдавала себе отчет — ей не по силам.
Да и Анька похожа на него. Вся. Даже привычки его. Странное дело — она так старалась в свое время подчинить Аньку своему влиянию, сделать ее их копией, а она все равно повторяет отца и ею чертову семейку. Насмешка над ней, вот так. Даже собственный ребенок. Что за треклятая жизнь?
Лоре стало зябко, она поежилась, как от холодного ветра, от внезапной мысли — просто ты их не любишь, вот и все… Никого.
Ей хотелось возразить, что это они все ее не любят, это им всем она не нужна. Но — не станешь же возражать самой себе, даже если тебе не нравится, что ты подумал.
Она допила свой кофе и перевернула чашку — по привычке всегда узнавать, что ее ждет, с помощью гадания.
И, когда перевернула чашку снова, увидела — крест. На секунду ей стало жутко. «Это крест на моей жизни, — подумала она. — Я ничего уже не смогу исправить, да?»
И несмотря на то, что сама себя пыталась уговорить, что это только дурацкое гадание, не более того, что она справится, что ничего не изменится, и — куда он денется, этот старик, из ее жизни, она не могла сдержать себя. Она бросила эту чашку об пол, и тонкий фарфор, послушный ее воле, разлетелся на мелкие осколочки…
А Лора стала их собирать и порезалась об один.
— Господи, — прошептала она, опускаясь на пол и прижимая палец с капелькой крови к губам. — Господи, за что?
Она плакала и задавала этот вопрос снова, а перед ее глазами все так же торчал этот крест, как будто судьба Лоры уже была решена и ничто не могло уже ее изменить.
Тем более такая глупая выходка, как эта…
Она взяла себя в руки. Не сразу, потому что, когда умывалась, она еще всхлипывала, а глаза стали похожи на щелки, и Лоре пришлось долго держать тампоны с ледяной водой на веках — а иначе завтра она не сможет справиться с этой напастью, с этими уродливыми веками. Ах, как же она позволила себе так расслабиться! Она не должна никогда так забываться больше! Ни-ког-да!
И тем не менее — она не могла успокоиться, и ей все еще хотелось забиться в угол, и там плакать, наплевав и на эти мешки под глазами, и на сами глаза, и на то, что сейчас она была похожа на пьяную китаезу, и на то, что у нее дико щипало в глазах от туши и слез, ей хотелось плакать, да! Как будто это было счастьем!
— Нет, я не должна.
Наконец она победила саму себя. Она почти совершенно успокоилась. Вспомнила, как мать когда-то советовала ей в такие мгновения выпить теплой воды с разведенным там сахаром.
Она вернулась на кухню. Вода в чайнике была еще теплой. Лора развела в теплой воде две ложки сахара, выпила залпом.
Теперь она совершенно успокоилась.
Лора даже улыбнулась. Какой крест, подумала она. Он никуда не денется. Она не отдаст ему Аньку, и он навечно будет прикован к ней. Потому что он не сможет бросить Аньку. Лору — да, сможет. Но не своего ребенка, свою копию.
Она подмела в кухне, убирая эти следы своего безумия, эти осколочки. И ей стало легко. Выбросив все в мусорное ведро, она выпрямилась и дерзко прошептала, глядя в ночное небо:
— Вот и весь ваш крест…
Потом она тихо, стараясь не шуметь, открыла дверь в спальню.
Он спал.
Она обрадовалась тому, что он спит. Даже если он притворяется спящим, это все равно гарантия того, что продолжения разговора не будет.
Но его дыхание было ровным, он действительно спал, и…
Да, когда она присмотрелась, ей стало снова не по себе. Ей захотелось разбудить его, грубо встряхнув за плечо, отхлестать по щекам за это его выражение лица.
Он улыбался во сне.
Он так счастливо улыбался, что Лоре снова вспомнился почему-то этот крест на дне разбитой чашки и стало нестерпимо больно и страшно от этой его улыбки.
Потому что он уже очень давно вообще так не улыбался.
Даже во сне…
Как будто он видел что-то недоступное ее пониманию. А в ней живет несчастье, черт побери, оно в ней всегда жило… Она слышала, что несчастье заразительно, она им заразилась в свое время — так почему же она не может заразить им сама? Она особенно остро чувствует его, сейчас, именно сейчас, рядом с Андреем, который вот так улыбается во сне. И ее несчастье, ее болезнь, ее врожденный порок сильнее душит ее, пытаясь лишить рассудка.
По щекам Лоры снова ползли слезы, как дождевые червяки, как… Она так ненавидела себя за проявленную уже второй раз слабость! «Я сильная, — напоминала она себе, — я сильная. Я должна быть сильной, иначе меня раздавят. Вот этот человек и все, кто рядом с ним и со мной, они только и ждут момента моей слабости, чтобы лишить меня воли, превратить меня в подобие себя».
— Я сильная Лора, — едва слышно прошептала она, стараясь не смотреть в его сторону. Его улыбка сияла в темноте, не давая ей покоя.