Моя душа состоялась. Дневник Алены - Полюшкина Елена Викторовна. Страница 23

Этот город простил, но навечно отчаялся. Но это не исступленность, а затаенная грусть. Во всех чертах его благородного лика. Сначала мне трудно было его понять, он казался враждебным, но после концерта органной музыки в филармонии я вдруг поняла его, он открылся будто весь сразу: в глубину и в высоту и в само заплаканное и гордое сердце. Да, город очень гордый, он не умеет жаловаться. Он просто молчит. Он просто живет своей душой и памятью. Но он и надеется. Он ждет свою весну. Он верит, что судьба вернется, и связь поколений, и орган, и лица настоящего – все соединится в прекрасное и неделимое однажды, и он сам сможет сказать себе: «Свободен».

Высокое происхождение.

21.10. Зеленоград. Курорт. Приеду сюда летом или весной. Непременно. Море. Шторм. Ощущение западного настроя. Остальное напишу потом.

22.10. Вильнюс. Мы в университете. Здание филфака вычурно и величественно – от разноцветных витражей и картинок на окнах до старинных дверных ручек. Молодежь, как везде.

Площади. Массивные колонны. Готика. Широченные стены. Залы. Коридоры. Сумрачно. И мудро. Фонари. Везде скамейки, широчайшие, дубовые. Подоконники мраморные, теплые. И литовская речь.

Истфак. Узкие лестницы. Во всех залах диваны, по крайней мере, скамейки. Молодежь, как везде. Диваны удобные. Сижу, пишу за маленьким журнальным столиком.

Сводчатые потолки. Только литовская речь. Весь этот университетский ансамбль производит сильное впечатление. Особенно большая площадь. Булыжники в этом городе особенные. Строгие, со сдвинутыми насупившимися бровями. Чистенькие. До чего-то слишком хорошего. Они не умеют по-московски любить и страдать. Это триумф мысли, логики.

Вильнюс никогда не был столицей, высокопоставленным городом. Таким он остался и по сей день. Да. Это действительно так. При всей чистоте и ухоженности возникает ощущение чего-то чисто местного, чего-то только здесь. Отсутствует обобщающая, собирающая многое вокруг себя сила, сила единения. Может, я не права, но этот город замкнулся, слишком обособился. Да, гордый. Но еще и самомнение. И чуть-чуть высокомерия.

Преподаватели такие же, как во всех вузах нашей страны. И как литовцы ни кичатся своим отделением и свободой, в людях мало что изменилось. Я имею в виду быт, но не только предрассудки и комплексы. Необходимо, чтобы выздоровело сознание. И душа. Это долго.

Столовая, вернее, кафе. Такая типичная совдеповская кухня. Еле доела. Волос в компоте. Это тоже Вильнюс.

Заблудились в улочках. Они все неровные, несимметричные. Петляют, изгибаются. Еле нашли музей. Сейчас здесь фото скульптур. Я их не могу воспринимать. Если бы «живьем».

Город противоречивый. Я сначала не могла понять, что же вызывает ощущение дисгармонии. Это город и его жители. Город сам по себе очень приближен к западным образцам, но совковое выражение лиц и явный снобизм не в пользу горожан. Внешность заграничная, а внутри все то же – совок. Это неприятно. Постоянное напоминание, где ты находишься и что «заграница» эта – не всерьез.

Красивый город. Чуть-чуть тайны и немного лукавства. Это церковный хор, слаженный и величавый. Но долго слушать не сможешь.

Второй этаж. Картины. Скульптуры.

Чюрлёнис – волнующая болезненная сила. Буря. Страсти. Мосты. Но легкость и раскованность.

Шимонис. «Огни». Сумерки. Все оттенки вечерней вечности. Неуловимость. Призрак возможного. Весна. А может, только предчувствие.

Этот город изменяет вывески ветров и утром надевает на себя маску вечного. Но ему пойдет просто улыбнуться и чашечка кофе на ладони. Но он не улыбнется. Никогда. Не умеет. Просто смотрит и все думает.

Но вряд ли жалеет кого-то, тем более себя. Он – город, придумавший себя самого. Но он настоящий. Им можно любоваться и понять его суть, но вжиться в него, стать частичкой, отдать искренность своего сердца очень, очень трудно. Я не смогу. Просто я хочу его знать и ценить.

Голубое небо. Мокрая мостовая. Кафедральный собор. Книжный магазин.

Прощай, Вильнюс. Ты остался чужим.

Совершенно мерзкий вагон, в котором едем в С-Петербург. Не только грязно-белый, грязно-грязный. Все молчат и терпят. Никаких образов и поэтических сравнений. Глухо.

Скрипка для города, живущего Божеством летнего вечера. Дождь разуверился в объяснениях. Только фонарщик расцвечивал души и изрисовывали мои листы чьи-то чужие, неискренние губы.

24.10. Города: наверное, это чудо – услышать душу города, понять его затаенные мысли, проникнуться, вжиться в его судьбу, стать частичкой и дыханием. Каждый город неповторим, уникален. У них, как у людей, свои характеры, лица, образ жизни. Только не каждому откроют они свое «я». Искренность – это дар, нужно заслужить право быть понятым и понять другого. Но если ты почувствовал – тебе доверились, если ты знаешь тайну и слышишь душу каждого булыжника, дома, ступеньки, – это награда. Это одна из самых удивительных и прекрасных вещей в жизни – узнавание. Ты не одинок. Город растворил свое настроение в твоих глазах. Ты прочитываешь его судьбу в каждом движении листвы, лужах, лицах людей. Ты даже можешь догадаться, каким он был в прошлых пришествиях. Его бессмертную душу, эту единственную небесную Вечность вдруг осознаешь. Все это сразу окажется в твоем сердце. И каждый ждет своего часа, ждет понимания или хотя бы просто улыбки. Это так важно. Ведь это – всегда чудо, всегда загадка, а значит детство, и сказка, и теплые ладони лета, и самые лучшие сны. И мы станем немного мудрее, и уже не сможешь равнодушно смотреть в окно поезда, проезжая мимо еще одного маленького существа. Кто ты? Твое имя? Молчит. Но кто знает, что скрывает этот задумчивый взгляд? Какие бури и сомнения терзают твои тихие, кажущиеся сейчас совсем кроткими и застенчивыми улицы? Улицы-мысли, улицы-пульсирующие вены. Ты живешь и дышишь. Ты есть! Я понимаю, я люблю твою непокорность, я узнаю голос… Ты слышишь? Это больше, чем родство. Небо, звезды, талант видеть и познавать жизнь. Города – это созвездья, у каждого в ночном небе есть двойник. И они разговаривают в полнолуние и знают будущее и прошлое.

Город, погадай мне на ладони!

26.10. Возвращаемся в Москву.

Настроение: поздний вечер. Вагонные случайные лица. Я – это только предчувствие. Ожиданием разлуки застыло Небо. Нет, просто черная за окном мысль, просто мысль. Химера. И только дождь кружит, мелькающие картины, Дождь за окном перелистывает листы холода октябрьского. Каждый – вдруг и навсегда останется только мигом. Но я описываю музыку одинокого сердца. Ноты капают. А лужи грязные почему-то, будто не было чистоты помысла.

Осторожно. Леди, вы вступили в иную сложность – разговаривать, не тая боли, хрупкости тонких пальцев, а еще… но это, наверное, дождь опять промокашкой

окажется. Спрятанный на перечеркнутых всплесках тревог – город. Он тоже боится неистовства и осторожничает с тишиной. Город, но ты только присказка. И передышка в споре с войной. Ветки воюют с грузностью вечера, встали осунувшиеся тополи, и на меня посмотрели. Пустота их глазниц смотрела на меня глазами Вечности.

Полированная поверхность невыспавшегося утра. Ополоумели только ветки. Выбросились, вымостили нервное Небо отчуждением убитых ночей.

Другая память приснилась. Чуждое познание бытия.

14.11. Любимый снег – это март, утренняя разлука тишины и тревоги, на ветках иней.

Иностранец – ветер, в белой шляпе, с тросточкой. Столько отчужденности. Его пальцы тают и тоненькими веточками – последний вдох октябрьский – в вазу сада синего опадают.

Любимый снег – это помнить о каждом движении мая. Созвездия взглядов задумали навсегда остаться мечтой. А я улетала в память, я просто смотрела на Небо. И память гасили остывшей звезд шелухой.

15.11.