Дарий - Поротников Виктор Петрович. Страница 60

– Как же тебе удалось вырваться, Гобрий? – спросил кто-то из помощников Гадата.

– Только чудом. – Гобрий тяжело вздохнул. – Когда у нас кончились стрелы и сломались копья, пришлось полдня сражаться мечами и кинжалами. Но мы не стояли на месте, а все время пробивались вперед. Можно сказать, шли по телам убитых врагов. Потом еще ночь помогла…

– Что станем делать? – сказал Гадат. – Араха неминуемо двинется сюда, а в Вавилоне неспокойно. Здесь определенно найдется немало сторонников Арахи.

– В этом я уверен, – промолвил Гобрий. – Скажу больше, пол-Вавилона ждут не дождутся прихода Арахи и нашей гибели в стенах этого дворца. Но мы не станем усугублять собственное положение и сегодня же отправимся из Вавилона в Сузы.

– Дарию вряд ли понравится, если мы оставим Вавилон без боя, – высказал опасение Гадат.

– Дарий не глупец. Я все объясню ему, и он поймет, что иного выхода у нас не было, – спокойно молвил Гобрий. – Я в ответе перед царем не только за Вавилон, но и за царских жен, одна из которых – дочь самого Кира. А сюда мы непременно вернемся, Гадат. Вернемся вместе с войском Дария. Клянусь Вэрэтрагной, вавилоняне еще услышат, как свистят персидские стрелы!

Статира была просто в отчаянии. Рушились не только все ее замыслы, но было очевидно, что в данных обстоятельствах никто не станет заниматься поисками убийц какой-то служанки.

Не дожидаясь окончания военного совета, Статира велела евнуху тем же путем провести ее обратно на женскую половину дворца.

Вавилоняне были изумлены и обрадованы, увидев, что персы сами уходят из Вавилона. При этом Гобрий не позволил своим людям жечь дома и изымать ценности у богатых горожан. Своим сторонникам среди вавилонян, тайным и явным, Гобрий посоветовал также покинуть город, предупредив, что если с ними не расправится Араха, то расправится Дарий, который не станет разбираться, кто ему друг, а кто враг.

«Я ухожу, чтобы не подвергать опасности царских жен, – говорил Гобрий и многозначительно добавлял: – Но я скоро вернусь вместе с Дарием. Знайте это!»

Кое-кто из сторонников персов приняли к сведению предупреждение Гобрия и тайно покинули Вавилон. Другие же открыто последовали за Гобрием вместе с семьями, показав тем самым, что они не верят в могущество Арахи и не хотят пострадать от гнева персидского царя.

А царь Дарий тем временем воевал в Армении, куда поспешил сразу после победы над Шаваком.

Впервые Дарий услышал боевые трубы восставших армян пред битвою у горы Уяма. Эти протяжные, уныло-мелодичные, с легкой хрипотцой звуки, рождаемые движением воздуха в медном чреве слегка изогнутых труб, необычайно соответствовали удивительной красоте армянских гор и долин, гордому нраву здешних племен. Персы тогда победили. Однако разбитые армяне отступили в полном порядке и в скором времени были готовы к новому сражению.

Полководец армян, которого звали Паравезг, постоянно слал Дарию язвительно-насмешливые письма, предлагая персидскому царю подискутировать на тему превосходства одного народа над другим. Мол, чем это персы выше армян? И почему армяне не могут иметь свое отдельное, независимое царство?

Дарий лишь единожды послал Паравезгу ответное письмо, в котором пригрозил, что ответит на все вопросы армянского военачальника за час до его казни.

«В том, что это когда-нибудь случится, у меня нет никаких сомнений», – такими словами Дарий закончил свое послание.

В битве у горы Уяма Дария порадовал его брат Ариасп, выказавший отменную храбрость во время конной атаки на войско армян.

Подобное перерождение труса в храбреца произошло благодаря вмешательству старого Арсама, с которым Дарий поделился несчастьем их семьи. Старик Арсам подошел к этому делу с присущей ему находчивостью. Он подсыпал в еду Ариаспу какое-то зелье, от которого у того на теле выступила зудящая сыпь. Лекари, подученные Арсамом, объявили Ариаспу, что подхваченная им болезнь не поддается излечению и его ожидает неизбежная смерть.

Слабонервный юноша заходился от рыданий и стонов, когда к нему пожаловал его суровый дед.

– И долго ты намерен биться в истерике? – обратился к внуку Арсам. – Может, возьмешься за ум, сбросишь с себя женскую одежду и вспомнишь, что ты по рождению воин и Ахеменид.

– О чем ты, дедушка? – всхлипывал убитый горем Ариасп. – Я умираю, а ты твердишь мне про доблесть нашего рода, как будто это мне поможет.

– Всякий человек перед смертью хоть на миг задумывается о прожитой жизни, – назидательно промолвил Арсам, – соизмеряя достигнутое с тем, чего хотел добиться. Цели в жизни у всех людей, конечно, разные, но жизнь у каждого одна. Вот ты, Ариасп, прожил двадцать лет, а чего ты добился за это время?

Ариасп молчал, непонимающе взирая на деда. Он никогда особенно ни к чему не стремился, за исключением постельных утех. В его представлении, слава и почести приходят к человеку, ставшему царем или сатрапом, или, на худой конец, хилиархом [89]. Но ему царем не быть, сатрапом не стать по молодости лет, в хилиархи же Ариасп и вовсе не стремился.

– Ты жил, не задумываясь о том, достойно ли ты существуешь в этом мире, – продолжал Арсам. – Благодаря отцу, Ариасп, ты избегал воинских трудов, не желая понимать, что тем самым позоришь и свое имя, и наш род. Теперь, когда даже твой всесильный отец не в состоянии изменить постигший тебя рок, пришло время выбрать свою судьбу, Ариасп.

– Какую судьбу? – Ариасп подумал, будто дед хочет предложить ему покончить жизнь самоубийством, и испугался.

– Тебе нужно решить, Ариасп, как ты покинешь этот мир: в блеске воинской славы или как последнее ничтожество, скрывающееся под женским платьем. Выбирай!

– Я боюсь крови, дед, – признался Ариасп в свое оправдание. – Разве я виноват в этом?

– Я тебя не виню, – ответил Арсам. – Напротив, стараюсь помочь тебе. Твои любовницы, Ариасп, могут лишь вытереть тебе слезы, и все. От грядущего позора они тебя не спасут.

– Какого позора? – заволновался Ариасп. Подобно всем красавцам и любимчикам, он очень ревниво относился к слухам о себе.

– Дорогой внук, когда ты испустишь дух, – жестко молвил Арсам, – твой прах вынесут на люди, чтобы предать его погребению. Твоя кончина будет еще более безобразной не от того, что лицо твое и тело обезобразит болезнь, но потому, что тебя вынесут из эндеруна одетым в женское платье. Пожилые персы и твои ровесники станут показывать на твое мертвое тело пальцами, смеяться и говорить: мол, поглядите, средний сын Гистаспа жил жалкой жизнью и умер как ничтожество.

– Нет, нет и нет! Этого никогда не будет! – закричал Ариасп, не сдерживая слез обиды. – Я не позволю… Я не хочу… Я не умру жалкой смертью!

– Правильно, внук мой, – поддакнул Арсам. – Докажи всем, что ты парень не промах. Что доблести тебе не занимать, и тогда все твои ровесники лопнут от зависти. А люди уважаемые станут восхищаться тобой, сравнивая тебя с самим Небесным Воителем [90]. Молоденькие девушки и матери семейств будут рыдать, узнав о твоей кончине.

Непонятно, что именно подействовало на впечатлительного Ариаспа: то, что он станет прекрасным мучеником в глазах женщин, или то, что своей доблестной смертью в схватке с врагом он заткнет рты всем злопыхателям и недругам. А может быть, Ариаспу просто захотелось умереть до того, как болезнь обезобразит его лицо и тело, дабы не выглядеть отталкивающе на смертном одре? Трудно сказать, но разговор с дедом возымел благотворное действие.

Сажая внука на коня и вручая ему щит, меч и копье, старый Арсам был уверен, что Ариасп не выйдет из сечи живым. Однако тот не только уцелел, но даже не получил ни одной царапины, хотя его видели в самом пекле сражения.

Обрадованный Дарий сразу после битвы сделал Ариаспа дефтадаром [91].