Корабль дураков - Портер Кэтрин Энн. Страница 84

Но тут в носовой части палубы появилась престранная и весьма воинственная компания. Молодой помощник капитана в съехавшей набок фуражке тащил испанских бесенят, а они отчаянно отбивались. Все же он рывками продвигался вперед, в сторону доктора Шумана и его собеседницы, увлекая с собой сопротивляющихся пленников, которые пытались вцепиться зубами ему в руки.

— Опять нашкодили, — сказал доктор Шуман, его безмятежное спокойствие растаяло как дым. — Я еще ни разу не видел этих детей за безобидным занятием, вечно они делают кому-нибудь гадости. — И он окликнул моряка: — Что случилось?

Услыхав этот вопрос, молодой человек залился краской. Остановился перед доктором, покрепче ухватил близнецов, а они вдруг перестали отбиваться и стали как вкопанные, угрюмо глядя в пространство.

— Сэр, — начал молодой моряк, — эти дети, эти невозможные…

Рик и Рэк разом рванулись один вправо, другая влево, руки моряка дернулись, но пленников он не выпустил. Он покраснел еще гуще, уши его пылали. Он беспомощно озирался по сторонам, беззвучно открыл и вновь закрыл рот, поглядел умоляюще, ясно было — при даме он ничего объяснить не может.

— Я — мать, — ободряюще сказала condesa и одарила его отнюдь не материнской улыбкой; ярко накрашенные губы ее сложились как для поцелуя, брови приподнялись. — Я могу угадать худшее и, сказать по правде, считаю, что это не так уж дурно. А вы как думаете, доктор?

Доктор Шуман наклонил голову и окинул близнецов безнадежным взглядом.

— Что бы они ни сделали, без сомнения, они — маленькие чудовища, и никакими обычными мерами их не исправишь, — сказал он.

— Они были в шлюпке, — запинаясь, начал моряк. — Отвязали край брезента, влезли внутрь и…

— И забавлялись? — спросила condesa. — Что ж, il faut passer la jeunesse [29] … по-моему, раннее детство ужасно надоедает — сперва свое, потом чужое… мои сыновья, бедняжки, вовсе не были чудовищами, как раз наоборот — до ужаса нормальными детьми, но, пока им не исполнилось восемнадцать, надоедали мне до смерти. А потом стали очаровательными молодыми людьми, с ними можно было даже поговорить. Право, не знаю, как совершается это чудо. А потому, — прибавила она, — с такими вот диковинками надо набраться терпения и ждать.

И она обворожительно улыбнулась близнецам, а они ответили ей злобными взглядами.

— С этими никакого чуда не произойдет, — сказал доктор Шуман. — Зло составляет самую суть их души. — И прибавил, обращаясь к моряку: — Может быть, просто передать их в руки родителей?

— О Господи, их родители! — с презрением и отчаянием воскликнул молодой человек. — Да разве вы их не видели, сэр?

— Тогда, мне кажется, делать нечего, надо их отпустить, — сказала condesa. И, ласково заглянув в горящие злобой глаза маленьких преступников, докончила: — А может быть, ради общего блага и спокойствия просто бросим их за борт?

— Прекрасный совет, сударыня, — с горечью отозвался молодой моряк. — Жаль, что нельзя ему последовать.

— Ну, вы уж чересчур серьезно ко всему относитесь, — сказала condesa. — Ведь они еще просто маленькие дети.

— Но уже одержимы дьяволом, — заметил доктор.

Она всмотрелась в его лицо, всегда полное дружелюбия и доброты, — сейчас лицо это омрачала суровость воина.

— Какой вы старомодный, — сказала она с восхищением.

Веки доктора дрогнули.

— Да, я знаю… и довольно скучный, конечно.

— Но обаятельный! — докончила condesa и хотела было взять его за руку.

Молодого моряка, чья оскорбленная добродетель была в эти минуты болезненно чувствительна, ее движение возмутило немногим меньше, чем вид Рика и Рэк в шлюпке. Стало быть, все слухи, которые ходят про эту графиню, — правда! Ему предоставили самому решать, как быть с этими дьяволятами, — что ж, они не хуже старших. И пускай вытворяют, что хотят. Он разжал руки, словно отшвырнул двух гадюк; близнецы мигом дикими скачками пустились наутек. А моряк отвесил графине и доктору мнимо-почтительный поклон, вложив в него всю дерзость, на какую только осмелился, поправил съехавшую набок фуражку и пошел прочь.

Condesa, блестя глазами, поглядела ему вслед и звонко, весело рассмеялась.

— Бедняжка, он очень славный, но слишком молод… так молод, что не помнит собственного детства. Милый доктор, я никогда не понимала учения церкви о первородном грехе. Дети просто звереныши, пока их не выдрессируешь, — чему же тут ужасаться?

— В этих двоих не заложено никакого доброго начала, — сказал доктор Шуман. — Тут не на что надеяться. Зачем обманывать себя? Они плохо кончат.

— Они и сейчас достаточно плохи, — сказала condesa. Откинулась в шезлонге, глубоко вздохнула. — А какое детство было у вас?

— Самое невинное, — отвечал доктор Шуман, к нему уже вернулось обычное добродушие. — По крайней мере мне приятно так думать.

— А, вам приятно так думать! Может быть, так оно и было, — воскликнула condesa. — Но неужели вы не помните ничего интересного? Неужели у вас не было никаких веселых приключений?

Доктор Шуман призадумался, потом словно бы против воли улыбнулся и, наконец, решился выложить все начистоту.

— Невинность, — начал он, — эта наша весьма сомнительная невинность…

— Так значит, и у вас есть кое-какие забавные воспоминания. — И condesa накрыла его руку своей, под шелковистой нежной кожей у нее, точно голубое деревцо, ветвились набухшие вены. — Чтобы придать вам храбрости, скажу правду: я никогда не была невинной, никогда. Во-первых, обстановка была неподходящая, я росла среди прелестных кузенов, очень бойких и пылких мальчиков, любителей приключений, и сама была такая же. А главное, у меня не было ни малейшего желания хранить невинность. Чтобы какое-то удовольствие, какой-то секрет оставались мне недоступны? Да мне и подумать об этом было невыносимо! И я сама, без посторонней помощи, очень рано обо всем догадалась. Отсюда до проверки опытом один шаг; от проверки до привычки путь самый короткий. И я ни о чем не жалею, вот только не всегда использовала все возможности.

— А я и правда был невинен, сущий теленок, — сказал доктор Шуман. — Этакая простая душа, ласковое послушное дитятко: радовался жизни, не знал никаких забот, верил всему, чему меня учили… лаской из меня можно было веревки вить. И все-таки в пять лет я совратил свою двоюродную сестричку, которой было три года, а в шесть уже меня совратила девятилетняя девочка, мы с ней вместе играли. В своем неведении мы совершали величайшие нелепости, это была даже не пародия… Обе подружки моих детских игр были премилые, очаровательные, чистые девочки, они благополучно выросли, счастливо вышли замуж и добросовестно шлепали своих детей за малейшую провинность. И все же, скажу я вам, тогдашние наши побуждения коренились в первородном грехе — и я верю в него так же неукоснительно, как в святое причастие…