Пирамида Кецалькоатля - Портильо Хосе Лопес. Страница 25

Кецалькоатль не плакал. Он долго молча размышлял. Потом сказал им:

— Корабль мой праведный, наверно, на иных путях. Пойду искать. Вернусь на берег. И уйду. Причиной войн и разрушений быть не хочу. Круг в бесконечности описан и замкнулся. Час пришел. Мой отец меня зовет. Пойду искать свой праведный ковчег. На берег снова возвращусь. Народ покину. Ухожу. Все кончено, всему конец.

Ушел он из пустого дома, былого Дома радости народной, оттуда, где так долго жил, где обитал Се-Акатль Кецалькоатль. Там созидал. Там опьянен был. И оттуда вышел, беспомощный и побежденный. Он велел все драгоценности из золота и серебра, из бирюзы, все украшения из раковин и перьев уничтожить. И в ночь на пятый день он, не замеченный никем, покинул Тулу. Вместе с ним отправились до берега морского пять юношей. На этот берег выброшен он был волной тому назад чуть более полувека — пятьдесят два года.

Слезы по белоснежной бороде катились на песок.

ПРОРОЧЕСТВО

Когда он проходил Каотитлан, там встретил дерево гигантское, иссохшее, корявое, казалось, на него похожее, и окрестил он исполина именем «Ауэуэте» — «Старец». Кокомы поняли, что он уходит навсегда, его догнали и пошли с ним вместе. Шли и играли на тонких флейтах и тихо били в барабаны.

Прошел он земли Тлалнепантлы, где отпечатки рук его на камне видят до сих пор. То место стало зваться Темакпалько.

Кокомы спрашивали:

— Господин, куда путь держишь?

— Я иду в Тлапалу. К востоку ее земли протянулись. Отец меня зовет. К нему иду.

— А Тула? Что с ней будет? Ты на кого ее бросаешь? Кто будет покаяние нести?

— Я потерял ее, — сказал Кецалькоатль, — и не могу теперь быть за нее в ответе. Все разом обернулось против. Все разом сгинуло. Мой час настал. Иду я к своему отцу, в край отчий возвращаюсь. Змей себя сам за хвост схватил, и время наступило пожрать ему себя.

Он отдыхал возле источника, зовущегося ныне Коапан — «Змеиная вода», и приказал в него все драгоценности и флейты бросить. Шел он меж гор заснеженных по имени Иштлаксиуатль и Попокатепетль. В горах замерзли многие его кокомы. В конце концов, с ним дальше побрели всего пять юношей. Прошел он по Чолуле, где люди встретили его, узнали и попросили с ними жить остаться. Но он не захотел, оставил за себя там юношу из тех, что шли за ним, и тот от имени его в Чолуле двадцать лет был жрецом Змеи Пернатой и прославлял дела и память добрую Кецалькоатля.

От места к месту и от грусти к грусти добрался он до берега морского, туда, где в море Коацакоалькос — река широкая — впадает. Дальше устья не захотел идти.

— Мой берег — здесь. Там, далеко — восток и отчий дом; туда иду, туда я возвращаюсь.

То было время зимнее, сверлящий ветер с севера нес стужу, холодом стегал. Он с юношами плот из стволов древесных долго мастерил. Хотел, чтобы стволы чешуйчатыми были, на змей похожими. И плот резной, змеиный сделан был.

В ночь перед отплытием поднялся ураган: свирепо ветер выл и гнал песок по берегу. Кецалькоатль чувствовал смертельную усталость. Наземь пал ничком, раскинул руки и землю целовал, кусал в отчаянье, а слезы мутные лились из тусклых глаз. Наверное, в последний раз он плакал здесь.

— Моя земля, земля чужая! Я на твоем краю, на берегу твоем последнем. И жизни собственной я тоже на краю, как раньше и как вечно! Время и звезды! Я уйду, как Се-Акатль. Он — в огне, а я — с водой. Вода и пламень! Я сейчас, закрыв глаза полуслепые, все вижу позади, но впереди не в состоянье ничего увидеть. О мир мой возмутившийся! О сын мой затерявшийся! И дочь моя пропавшая! И Тула, моя Тула, гибнущая в мраке. Скоро и я погибну. Я, утративший себя! Кецалькоатль, потерявший свое «я»!

Всё, всё бунтует, перевертывается вкруг себя, вокруг друг друга и вокруг меня. Мой мир бунтует, и творения мои уходят от меня. Круг замыкается. Все норовят сгубить друг друга. Время губит землю! Камень раскалывает пустоту, но корень точит камень, а зверь обгладывает корень, и зверя убивает человек, а человека — Бог! Бог. Где же Бог? Кто Он? И почему молчит? Кто Тот, что там, над Омейоканом двуединым? Выше всего и всех возможностей? Кто Он — спокойный и недвижный? Бог! Я пред Тобой сейчас, пока я есть, пока я еще что-то, таков пока, каков я есть. А что потом? А завтра что?

Безмолвие легло на побережье, ветра свист утих. Встал на ноги Кецалькоатль и, повернувшись к юношам, вскричал:

— Се-Акатль Кецалькоатль, Первый Стебель, Змей Пернатый! Это я, еще я существую! Слушайте! Теперь я будущее вижу! Близок отход мой, я уйду и скоро буду там, где мой отец. Уйду один. И мой уход не потревожит никого. Внимайте, слушайте! Оповестите всех и вся, что возвращение мое жизнь здешнюю изменит, растревожит!

Вернусь я! Возвращусь! Люблю я земли здешние — мои, чужие. В них я прожил пятьдесят два года, здесь я грешил и покаянья приносил. Я возвращусь! Придут мои собратья! Слушайте! Внимайте! Боги обратятся в дьяволов! Цари — в вассалов, а рабы — в ничто! Все боги ваши рухнули! Напрасно чтите их. Поймут все это почитатели Тескатлипоки. Я вижу, вижу я сейчас все то, что они увидят в будущем! Внимайте, слушайте, и то услышите, что видеть они будут, что будут говорить жрецы Тескатлипоки!

Свершилось предсказание… Они идут. Весь мир, все люди содрогнутся в ужасе: метаться станут в страхе диком. Словно землетрясенье горы заколышет, закорчится и задрожит земля, и пред глазами затанцуют, закружатся предметы все. Настанет царство мракобесия. Охватит всех отчаянье. И люди будут собираться вместе, чтоб плакать, плакать, плакать. И кругом голова пойдет у всех. Приветствовать друг друга будут слезно и со слезами расставаться, все станут утешения искать взаимного и убаюкивать младенцев, приговаривая: «Горе, горести идут к нам, дети! Сможете ли вы перенести все то, что надвигается на нас», — отцы им скажут. Матери им скажут тоже: «Дети, сможете ли вы перенести весь этот ужас, беды страшные, что ждут нас впереди?»

Вот что нас ожидает в будущем. Кто примет на себя удар? О, раньше я могучим был! Но смертная тоска сжимает сердце, жжет оно, как будто жгучим перцем начинили.

Они идут. Они пришли. Пришли большой толпой, вздымая тучи пыли. С палками железными, огонь плюющими, с ножами длинными, как волны моря; в мантиях железных, звякающих, как колокольцы. В шлемах железных. Руки и ноги тоже в железе кованом. И кажутся они железными людьми под солнцем. Воинство, металлом скрытое. Псы страшные несутся вместе с ними иль впереди них, служат им и с ними отдыхают, везут их на себе. Псы исполинские с висячими ушами, с огромным языком, с горящими глазами, с толстым или поджарым животом. Как дьяволы свирепые, храпящие, мотающие странными хвостами, пестрые, как ягуары.

Люди, скрывающие тело в платье из железа, лишь только лица открывают взорам — белые, как известью измазанные лица. Волосы черные, но чаще рыжие. И бороды у них большие, рыжие. То дети солнца, бородатые, пришедшие с востока. Здесь пришлые на этих землях господами станут. Люди белые, эпоха новая… Готовьтесь к их приходу!

С неба сходит Близнец-брат светлый, мальчик белый, и дерево святое белое опустится с небес. Пришельцев вопли вы услышите вдали, они вам возвестят о их приходе. А с их приходом ночь для вас наступит!

Все приберут к рукам — и лес, и камень. Белые стервятники земли. И вылетит гремящий пламень из рук предлинных, но до времени они припрячут яд и петли, чтобы потом своих отцов травить и вешать. Встречайте же гостей рыжебородых, отмеченных печатью Божьей. Жертв и даров они идут просить у вас. Земля воспламенится! И в небо полетит огонь и клочья дыма белого. Подходит время страшное. Рабами сделаются люди и слова, леса и камни — все рабами станут, когда они придут сюда. Увидите со временем все сами. Мир переполнится печалью. Крылья забьются, вздрогнет сердцевина края здешнего с их появлением страшным.

Слуги и рабы их вознесут превыше всех домашних кровель. Лошади [34] уже их тащат на хребте, а колокольцы звякают, звенят на лошадиных шеях, звякают, позвякивают колокольцы в ржании вспотевших лошадей, а с лошадей пот наземь льет и хлопья пены в стороны летят, подобно хлопьям мыльной пены. А на бегу они ногами бьют, стучат, как будто камень дробят. Небо и земли дрожат, когда бегут они, и рушатся дороги.