Маленькие подлости - Посадас Кармен. Страница 44

– Пойдем, мальчик, я жду тебя, поговорим.

4

ДВЕРЬ ЗАПИРАЕТСЯ САМА СОБОЙ

Половина четвертого утра; гости разъезжаются.

– Счастливо, дорогой Стефанопулос, увидимся..,

– Благодарю вас, сеньор Тельди. До скорой встречи. Сеньора Тельди, было чрезвычайно интересно поговорить с такой интеллигентной дамой; какие меткие комментарии делали вы к моему маленькому рассказу об Ата-тюрке…

– Адьос, адьос, месье Питу, спасибо, что приехали…

– Прощайте, сеньорита Ляу Чи…

Голоса стихают, огни гаснут; на кухне нет никого, кроме Нестора, который думает, что он, наверное, сейчас единственный в доме, кто еще не спит. Нестор Чаффино обожает эти мгновения одиночества, наступающие в конце его очередного профессионального триумфа. Так любовник перебирает мельчайшие подробности встречи с женщиной, испытывая наслаждение, иногда более острое, чем было в реальности, так истинный творец восстанавливает в памяти минуты славы. «Ах, каким идеальным был состав моего салата из омаров! – ласкает самолюбие Нестор. – И подогрет в меру – не слишком горячий и не слишком холодный, не слишком сухой и не слишком нежный; достаточно было видеть из кухонной двери мягкое, ритмичное движение усов Эрнесто Тельди., чтобы констатировать: лучше и быть не может.

В это время усы Эрнесто Тельди, который находится в постели этажом выше, покрыты капельками холодного пота. Но не привычные кошмары являются причиной его переживаний, а решение, возникшее в потерявшем покой разуме. «Итак, это должно произойти сегодня ночью, – говорит он себе. – Не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня; сейчас же пойду и разыщу этого типа». Эрнесто Тельди смотрит на часы и прикидывает: повар наверняка уже спит в своей комнате в мансарде. Место тихое и удаленное, никто ничего не услышит. Вот и ладненько.

«А морской судак под укропом с картофельным суфле! – не унимается Нестор Чаффино, сидя все еще отнюдь не в комнате в мансарде, а на кухне, облокотившись на большой покрытый специальным пластиком стол, способствовавший его успеху. – Когда я вышел к гостям, чтобы принять слова благодарности, Адела Тельди заявила: никогда в жизни не пробовала ничего настолько гениального и вместе с тем простого. Весьма любезно с ее стороны!»

В это время Адела Тельди касается пальцами сперва своих губ, затем губ спящего рядом Карлоса Гарсии, словно хочет таким образом приобщить его к тайне, которую не решилась поведать вслух. Она поклялась, что при первой же возможности расскажет юноше о трагедии в Буэнос-Айресе, дабы он узнал об этом от нее, а не от какого-то Нестора, Однако после окончания банкета, уединившись в отведенной Карлосу маленькой комнате в мансарде, оба не осмелились на откровенную беседу. Вероятно, Карлос тоже намеревался что-то сказать Аделе, во всяком случае, раз или два ей так показалось. Но до разговоров ли телам, истосковавшимся друг по другу!

«Завтра признаюсь обязательно. Обязательно!» – обещала себе Адела в лихорадочном вихре поцелуев.

Однако сейчас, когда улеглась буря страсти и зрелая плоть покоится в молодых объятиях, Адела Тельди взвешивает все и решает: любовь – их любовь – настолько сложная и хрупкая, что благоразумнее не подвергать ее испытанию разными признаниями и разоблачениями. «Надо поговорить с этим поваром, подкупить его, что ли, пасть на колени, если потребуется… Ничего другого тебе не остается, дорогая, – думает она и улыбается. – Ты должна заставить его молчать любым способом, за какую угодно цену, ведь такая старуха, как ты, словно потерпевшие кораблекрушение, просто не в состоянии отдать кому бы то ни было деревяшку, за которую ухватилась посреди житейского моря». Адела целует юношу в лоб. Крепок молодой сон, и хорошо, не услышит любимый, как она покинет его, чтобы проникнуть в комнату Нестора, расположенную по соседству.

«Что касается винного соуса, – блаженно вздыхает на кухне Нестор, – лишь такой чувствительный, слегка меланхоличный кабальеро, как Серафин Тоус, смог по достоинству оценить его. Насыщенный цвет, мягкий вкус и легкий лимонный аромат. – Повар вспоминает его мучительно искаженное лицо. Выступая с заключительной речью перед гостями, Нестор при слове «муслин» [70] позволил себе взглянуть на магистрата и заговорщицки улыбнуться. – Чтобы по-настоящему насладиться некоторыми блюдами, необходимо быть чуточку женщиной, – рассуждает Нестор. – Уверен, друзья этого кабальеро не подозревают в нем женское начало, ну и я буду надежно хранить сей маленький секрет. И не только потому, что мы познакомились в клубе «Нуэво-Бачелино», а я никогда не рассказываю об увиденном в заведении, принадлежащем коллеге. Господин Тоус прежде всего – истинный любитель винного соуса, сильнее аргумента быть не может!»

…Три часа сорок семь минут, три часа сорок восемь минут… Тик-так, тик-так… Фосфоресцирующие цифры на будильнике Серафина Тоуса неумолимо следуют друг за другом, как капли воды в изощренной китайской пытке, как листы календаря, знающие наперед, что страшное завтра обязательно наступит. Серафину не удается заснуть, и он решает встать с постели. Темная ночь порождает не только меланхолические мысли, но и сумасшедшие идеи. «Интересно, где спит эта жалкая тварь? – спрашивает себя Серафин. – Этот болтливый повар, гробовщик безупречных репутаций». Он не знает плана дома, но предполагает, что помещения для прислуги находятся в мансарде, и именно туда он направляет свои стопы. Идет, не зажигая света, на ощупь, минует шкаф с зеркалом; не будь так темно, кабальеро весьма удивился бы, заметив собственное отражение: взгляд, неспособный и мухи обидеть, был сейчас пронзителен, как стилет.

«А шоколадные трюфели! – смакует Нестор. – Гости никогда в жизни не встречали такой насыщенный вкусовой букет: ванилин, горький шоколад, ликер и чуток имбиря. Имбирь – та самая маленькая подлость, которая прячется в хорошем шоколадном трюфеле. Конечно, этого не знает никто, кроме посвященного, лишь специалист способен разобраться в этой симфонии ингредиентов… Потому-то я так и разозлился на Хлою, когда она сунула в рот сразу два трюфеля. Сразу два! Да будет тебе известно, барышня, сказал я ей, что только человек, в котором живут две души, может по достоинству оценить обилие вкусовых оттенков, наполняющих два трюфеля Нестора Чаффино, поняла? Но она в ответ, как всегда, выдала то ли «пошел ты», то ли «мать твою», в общем, выражение, свидетельствующее о крайне скудном запасе как слов, так и личных качеств. Не девушка, а сплошное недоразумение, – с грустью констатирует Нестор. – Ее внутренний мир весьма ограничен. Держу пари: сейчас спит и слышит какой-нибудь хит в стиле «хэви метал» или нечто подобное, глупое и вульгарное».

В это время Хлое Триас в комнате над гаражом как раз снятся знаменитые трюфели шефа, и она, словно и впрямь имея тонкую душу (а может быть, две тонких души), упивается привкусом имбиря, сладостью ванилина, изысканным ароматом ликера. Гурманство во сне удивило бы Нестора, однако длилось оно недолго. На смену пришли другие миражи, быстрые и бессвязные, какие обычно бывают в первые часы ночного отдыха. Так, промелькнули эпизоды из выступления группы «Перл Джем», между которыми вкралась эротическая сцена с Карелом Плигом в главной роли, очень красивым мужчиной, спавшим подле девушки. Еще приснились сад дома «Лас-Лилас» и кукарача, сидящая на коврике перед входом и глядящая в зеркало, при этом сеньорита Ляу Чи нашептывала Хлое: «Ты веришь в привидения?»

Внезапно мельтешение образов прекращается, Хлоя, повертевшись с боку на бок, думает: «Вот дерьмо, не хватает проваляться так всю ночь, как психичка долбаная!» Фонарь за окном то вспыхивает, то гаснет. В течение светлого периода девушка смотрит на спящего друга, затем взгляд перемещается к заплечной сумке, лежащей на стуле. Сумка раскрыта, вещи торчат из нее, как внутренности из разодранной куклы. Свет меркнет, Хлоя вспоминает суету перед ужином, когда она обнаружила отсутствие форменного платья, фартука и шляпки. Именно поэтому в сумке такой кавардак, вдобавок на полу валяются блузки, купальник, трусики… Разбросанные вещи похожи на привидения, убежавшие от сеньориты Ляу Чи. «Вот дура старая, – думает Хлоя, – балда забугорная, начиталась всякой дряни о духах и призраках, людей в упор не видит, приняла меня за дядю, мать ее… Черт, а может, у меня лицо и впрямь как у дяди?» Она вспоминает, как, переодевшись официантом, увидела в зеркале темные глаза Эдди.