Из варяг в хазары - Посняков Андрей. Страница 27

Хельги вспомнил свою первую встречу с ней, там, в Ладоге. В числе других девчонок Ладислава сговаривалась идти на тайные пляски. Нежное смеющееся лицо, чуть тронутое загаром, волосы цвета спелой ржи, длинные ресницы, глаза — как огромные васильки… И багровые полосы на золотистой, чуть тронутой мягким загаром, коже! Следы плетки Имата. А ведь эта Ладислава чем-то напоминает Сельму, жену. Такие же тонкие черты лица. Волосы у Сельмы, пожалуй, чуть светлее, а глаза, наоборот, более темные, похожие на воды фьорда в солнечный день.

Сельма… Хельги ощутил вдруг прилив сильного нежно-щемящего чувства, приятно-грустного, как бывает, когда вспоминается что-то хорошее, далекое и, увы, безвозвратно прошедшее. Правда, Сельма вовсе не относилась к разряду безвозвратно прошедшего, ведь она была законной женой и, в отсутствие Хельги-ярла, законной хозяйкой Снольди-Хольма и сопредельных земель. И матерью маленькой Сигрид. У знатных викингов бывает несколько жен, но Хельги до сих пор не испытывал никакого желания ввести в дом кого-то еще. Он любил одну женщину — Сельму. Одну. Но кто знает, быть может — пока?

Где-то рядом, за ивой, хрустнула ветка.

— Кто там? — схватился за меч ярл. Ответа не последовало.

— Брось. — Никифор махнул рукой. — Кошка или собака, да и вообще, у «сытных» рядов много всякого зверья кормится.

Вложив меч в ножны, Хельги-ярл осторожно осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вслед за Никифором последовал обратно к шатрам. Золотая луна, похожая на ромейский солид, мягко светила им в спину.

Бесшумно раздвинулись ветви ивы. Освещенное луной, показалось меж них скуластое лицо приказчика Имата. В раскосых глазах его горел стойкий огонь ненависти. Дождавшись, когда варяги уйдут, он быстро прошел вдоль пристани и, подойдя к становищу Вергела, скрылся в шатре Халисы.

Красавица не спала и ничуть не удивилась столь позднему гостю — видно, давно поджидала его. Чуть приподнявшись на ложе, вопросительно взглянула.

— Всё сделал, как ты сказала, повелительница! — безуспешно пряча азартный блеск глаз, низко склонился Имат. — Только вот… — Он виновато развел руками. — Они говорили по-своему, и я ничего не понял.

В темных глазах девушки зажглись искорки гнева.

— Но я запомнил несколько имен из тех, что они называли, — поспешно добавил Имат. — Вертел и… Ладислава.

— Ладислава?

— Так зовут ту девушку, рабыню, что я купил в…

— Ага… Я давно хотела узнать о ней. Так это, значит, твоя рабыня? Это именно ее защитил молодой варяг от твоей плети? Она красива? Не отвечай! Знаю, что красива… Вот что. Завтра как можно раньше, поведешь ее на торг здесь, в Булгаре!

— Но, моя госпожа…

— Поведешь. — Хазарка сурово сдвинула брови. — Там, ближе к болгарским вежам, торгуют люди пророка Мохаммеда. Продашь девку им… Но не сразу. Если не встретишь прежде одного человека — низенького, плюгавого, зовут Истомой.

Имат чуть не поперхнулся слюной, хотел тут же сказать, что хорошо знает плюгавца Истому по совместным ладожским делам. Однако дочь Вергела не дала ему раскрыть рот. Вытащила откуда-то обломок синего стеклянного браслета.

— У Истомы будет такой же на шее. Так ты его и узнаешь.

Имат кивнул — еще бы не узнать.

— Передашь девчонку ему. Без всяких денег. Скажешь — от Халисы. Он знает…

— Но, госпожа…

— Я с тобой рассчитаюсь. И знай, — Халиса улыбнулась, да так, что от этой улыбки сердце несчастного приказчика чуть было не выпрыгнуло из груди, — знай: чтобы изведать моей любви, тебе, Имат, осталось ждать совсем немного.

— О, госпожа! — Имат рухнул на колени, целуя замшевые туфли знойной красавицы.

С утра, когда утряслась сутолока, всегда царящая у пристани перед началом торгов, Хельги, прихватив с собой Никифора и Радимира, отправился к той ладье Вергела, где в специально сколоченной клетке томились невольники, в основном девушки.

— Где Ладислава? — отстранив стражника, поинтересовался ярл.

— Ладислава? — Стражник принялся что-то путано объяснять на ломаном словенском. — Она. Туда. Идти. Торг. Торг.

— С утра пораньше продавать увели Ладиславу! — крикнула из клетки какая-то изможденная женщина. — На торжище.

— Продавать? — удивился Хельги. — С чего бы это? Ведь гораздо выгодней сделать это в Хазарии. А ну-ка поспешим, быть может, еще и успеем.

Друзья прибавили шагу.

Кажется, не было на свете такого товара, что не продавался бы здесь, на торжище, начинавшемся у самой пристани и тянувшемся почти до самого становища-города. Меха — беличьи, куньи, соболиные, браслеты из цветного стекла, и побогаче — серебряные и золотые, искусно украшенные изящным рисунком из тоненьких проволочек — сканью, такого же рода ожерелья с изображениями волшебных птиц и зверей, металлические бляшки, подвески, замки — всё это были изделия из Ладоги и Белоозера, даже попадались и из Бирки, и из Фризии, но оттуда в основном ткань — хорошее, крепкое сукно — тонкая шерсть, стойкая краска — это вам не черникой плащи красить, что враз выцветет, нет, плащ из фризской ткани издалека видно — легкий, прочный, изящный, такой плащ и от дождя прикроет, и обогреет в холод, а в жару даст прохладу, потому и ценится — несколько рабов смело можно просить за подобную вещь, а уж с десяток полновесных серебряных дирхемов — ногат — и подавно. Торговали всем этим меньше ладожские купцы — у тех уж сезон к концу подходил, расторговались давно, теперь вот в обратный путь собирались, — а больше болгары. Из тех, кто арабских да хазарских конкурентов-торговцев разными глупостями про ладожских людоедов пугает, а сам тишком торгует да за сезон не один раз в Ладогу сплавает. Да и хазары, из тех, что не пугливые, вроде Вергела, часть товара не прочь были здесь сбыть — кто знает, как оно еще в пути придется, вдруг да на мель какая ладья сядет иль нападут на стоянке злые всадники печенеги — проклятье Хазарии, хоть и одного с булгарами да хазарами роду-племени, на одном языке говорят, одних богов когда-то имели. Ну да теперь поразошлись пути-дорожки, хазары — к иудаистской вере склонились, булгары — в пику им — к мусульманству, одни печенеги старой веры не потеряли. Ну, до Булгара, слава Аллаху, пока печенежские орды не добрались, больно уж лесов по пути много, не как в Хазарии — степи.

Ближе к частоколу и белым болгарским шатрам-вежам тянулись низкие прилавки багдадских купцов. Сами купцы — в основном смуглые крючконосые, хотя иногда попадались и голубоглазые светлобородые люди, ничем не отличающиеся от викинга или славянина, — скрестив ноги, сидели за прилавками на специальных помостах. Продавали яркие блестящие ткани, богато расшитые золотом, серебряную и золотую посуду, украшения, пряности и фрукты. Чуть поодаль от них прислонился к березе Истома Мозгляк с обломком синего стекла, привязанным к бечевке на шее. Стоял он тут уже третий день — так для себя решил, уж больно число для него счастливое до сих пор было. И родился-то он со второго дня схваток на третий, и третьим сыном в семье был, да единственным потом и остался, остальные все померли. В общем, счастливое число. Потому и не стал Истома отправляться вчера поутру с караваном Лейва Копытной Лужи. Предупредил только Альва, что есть, мол, дела в Булгаре на день. Ладьи потом нагонит, конно — и о коне уже договорился с Сармаком, болгарином местным, что у пристани ошивался артельщиком. Вот и маячил теперь у березы, сам себе не в силах признаться, что, по всему видать, одурачила его коварная хазарская девка. Ух, змея черноглазая. Ладно, постоять до полудня, а потом уж искать Сармака… С которым он не только о лошадях договорился, но и кое о чем другом, что посторонним покуда знать не надобно. Впрочем, о том после…

— Здрав будь, Истома-хакан! — Вздрогнув, Истома Мозгляк обернулся. Надо же — Имат, приказчик хазарского купчишки Вергела. Малоприятная встреча. И чего он тут трется? Здесь ведь и ладожских много. Как бы не вылезла наружу тайна пожара да девок. Впрочем, там одна девка была. А если этот косоглазый хазарин будет болтать языком или требовать за молчание мзду? Что ж, потребует — получит. Нож под третье ребро!