Воевода заморских земель - Посняков Андрей. Страница 14

– Вай! – не удержавшись, шепотом воскликнул Чельгак, увидев, как из большой, украшенной изображением креста избы вывалилась целая толпа народа – мужчины, женщины, даже дети – в ярких нарядных одеждах. Послышался смех, радостные крики, песни…

– Видно, в этом стойбище праздник, – кивнул Ыттыргын, подползая ближе. – Охота и рыбалка, по всему, была удачной. Сейчас будут пить сок мухоморов, гулять будут.

– Да, гулять будут… – согласно протянул Чельгак, он вообще любил веселье, даже и без сока мухоморов.

– Однако, пора, – проводив глазами возвращающихся в стойбище водоносов, поднялся на ноги Ыттыргын. – За реку откочуем, ярангу поставим. Каждый день здесь посматривать будем.

Ну, в путь так в путь. Чельгаку, честно говоря, надоело уже тут лежать, смотреть на чужой праздник. А вот бы и самим пойти? Интересно, обрадовались бы им незнаемые люди? Чукчи-чаучи бы обрадовались. Соком мухоморов бы угостили гостей да забродившим настоем из ягод.

Двое водоносов в лисьих шубах, отдыхая, поставили на снег бадью, чуть расплескав воду. Один потянулся, даже снял шапку, подставив голову ветру.

– Вот и до Покрова дожили, дядька Матоня, – обернувшись к напарнику, произнес он. – Только невесело почему-то.

– Уж конечно, невесело, – буркнул в ответ Матоня – коренастый, с заснеженной бородой и колючим звероватым взглядом. – С чего веселью-то быть, ежели всего по две кружки перевара выдали?

– Да. Это плохо, что по две кружки.

– И вообще, не нравится мне все это, – помотал головой Матоня. – И так почти до края света дошли – куда дальше-то? Эх, Олелька, вернуться бы обратно в Новгород, пройтись бы по девкам, а то ведь тут-то все на виду…

– Да и тут есть по ком пройтись, – ухмыльнулся Олелька. – Вон хоть Евдокся-вдовица – всех принимает.

– Стара больно, – махнул рукой Матоня. – Молодиц бы… Да кнутом их, кнутом, эх…

– Ну, уж ты, дядька Матоня даешь, кнутом! Нет, конечно, поучить можно…

– Сколь у тебя шкур-то? – хватаясь за шест, сменил вдруг тему Матоня. – Рухлядишки мягкой?

– Да хватает. – Олелька довольно приподнял свой край шеста. – Еще и зуб рыбий имеется. Это ж какие деньжищи!

– В Новгороде, знамо дело, деньжищи. А тут? – Матоня сплюнул.

Олелька Гнус замолчал, задумался. Не впервой уж заводит с ним такие речи этот странный мужик, Матоня, с тех пор как понял, что не на тот корабль сел. Вернее, курсом корабли шли не тем, который Матоне был нужен, не в Новгород, а, наоборот, в неведомые полночные страны. А на кой ляд они Матоне сдались? Что два года на Вайгаче-острове, что здесь – одна и та же ссылка. А ведь как радовался, когда паруса увидел. Думал – добудут ушкуйники зверя морского, наловят рыбки – и домой, к Двине-реке, ну, на худой конец, в Пустозерский острог. А оттуда уж можно и в более людные места – в Великий Устюг, в Вологду – с купцами по пути зимнему добраться. Да, хорошо бы было… Ежели б не воевода. Ушкуйники в неведомые страны шли и возвращаться в этом году, похоже, не собирались. Да и в следующем – как сказать. Совсем то не нужно Матоне, совсем… А уж воевода – господи, вот ведь привелось свидеться – враг наипервейший, Олег Завойский, новгородский сенатор! Да с ним еще Гришка – смотри-ка, ничего с ним не сталось. У, гады… И тут умудрились все Матонины надежды похоронить, сволочи. Странное дело, старшой с «Семгина Глаза», Игнат – ой, себе на уме хитрющий мужик! – вроде как тоже в дальние земли собрался. Почему б, интересно? Олелька, уж на что простоват, да про то молчал. Хотя догадывался Матоня – с Ганзой иль с Орденом дело связано. Вот и не противится походу Игнат – сидит себе тихонько, шпионничает. И Олелька этот с ним. Побаивается Игната, видать сразу. Побаивается… Много чего передумал Матоня еще там, на Вайгаче-острове, в ссылке. Явдоху-корчмаря убивая, об одном думал – обратно домой вернуться. Хотя давно не было у него дома. Ну, да с деньгами – везде дом. Не в Новгороде, конечно, – там-то он преступник, да кроме Новгорода еще и Москва имеется, и Тверь, и Вологда. С деньгами везде хорошо, а деньги у Матони были – и Явдохины гульдены, и рыбий зуб, и рухлядишка мягкая – сиднем-то в походе не сидел, промышлял вместе со всеми. Вот только толку от всего этого богатства – чуть.

Долго думал Матоня, и надумал-таки. Ну, пусть господин воевода и иже с ним следующей весной дальше к полуночи плыть собираются. Пусть. А ежели кто не захочет? Даже не так: ежели не на чем будет? Корабли-то – для пущего бережения на берег с трудами великими вытащенные – они ведь и подгнить могут за долгую зиму или сгореть… Сгореть! Во – сгореть! Ну, не все, конечно. Хотя б пяток – уже хорошо. А всего судов осталось – тридцать без одного. Три кораблика в пути уже потеряли: два коча выбросило штормом на камни, да каравеллу затерло плавучими льдами. А как еще пять-шесть сгорят? Куда народишко девать? Вот и придется здесь – в Ново-Дымском остроге, что за осень расширили изрядно, – оставаться на поселение. Тут-то и развернуться можно – ясное дело, захочет кой-кто и в обрат плыть. А на чем, если корабли пожечь? Значит, не все пожечь, а парочку, или хотя б один так испортить, чтоб потом починить можно было – да не быстро, а то ведь и починят, да уведут в полночные страны. Со всей осторожностью действовать надо: на глаза аспидам – Олегу с Гришкой – лишний раз не попасться, хоть вряд ли узнают те его, да лучше уж упастись. Дело не такое уж трудное, народу много – около двух с половиной тысяч – целый город! Одному трудновато, конечно, да и годы не те – помощник нужен. Вот, хоть Олелька Гнус. Жадноватый парень, наглый, трусливый – как раз такой для задуманного дела и нужен. Только уж сильно побаивается он Игната, а Игнат, ясное дело, пожара не одобрит – ему со всеми в дальнюю сторону надо – видно, большую деньгу обещали ганзейцы за сведения. Надобно Олельку из-под влияния Игнатова вырвать. Осторожно, не торопясь. С годами мудрее стал Матоня – сам себе удивлялся, вот когда опыт пришел, эх, кабы раньше, так, может, и не сидел бы сейчас здесь.

Перед самым острогом остановились отдохнуть ненадолго, постояли, послушали песни – Покров все-таки, праздник! – да побрели дальше, к вытащенному на берег кочу, в котором, за неимением лучшего места, и жили пока. Многие, правда, ставили рядом с кораблями самоедские чумы из оленьих шкур, складывали посередине очаг из круглых камней, получалось тепло, даже жарко иногда. Изб-то на всех не хватало.

Адмирал-воевода Олег Иваныч все чаще задумывался о предстоящей зиме, студеной и долгой. Хорошо хоть успели, пользуясь попутным северным ветром, подняться вверх по реке, к старому острогу. Все-таки не голая тундра, как на побережье – и сопки, и лесок, хоть и мелкий да редкий, имеется. А значит – и дичь, и топливо.

Олег Иваныч прошелся по каюте, запахнул накинутую на плечи шубу – однако холодно, надо будет в избу переселяться или в чум. Эта идея с самоедскими чумами пришла ему в голову еще в Новгороде, когда читал отчет некоего проповедника, Степана Храпа, сто лет назад бродившего от Великой Пермии до Югры. По указу Олега Иваныча торговые агенты скупали по берегам моря Гандвик оленьи шкуры, ну а как чумы ставить – про то у Стефана Храпа подробно написано было. Вот и пригодились теперь. Вообще же Господь помогал в пути – с погодой везло, шли и ночью, вернее – полярным днем. Непривычно многим было – день-деньской солнышко по кругу ходит, ну, то экспедиции на руку. В пути охотились, рыбу ловили, с того и кормились и запасец изрядный на зиму сделали. Бог берег – только в пару штормов и попали, да под конец уже пригнал северный ветер льды. Еле прошли, один корабль потеряв. Тогда и принял решение Олег Иваныч – останавливаться на зимовку. Похоже, пора было: все сильнее становились ветры, шли дожди, да показывалась на горизонте белая кромка льдов. Обозначенный на карте покойного Федора острог представлял собой небольшую часовню да пяток полуразрушившихся от времени изб, давно покинутых, но еще вполне пригодных для жилья после небольшого ремонта. Все корабли, дабы упасти ото льдов и ветра, – воротами вытащили на берег – расставили кругом, словно стены, – во все стороны грозно смотрели пушки. Попробуй, сунься немирная самоедь – места мокрого не останется после первого же залпа. На высоких каравеллах, словно на башнях, ушкуйники несли караульную службу, к тому ж каждый еще был обязан трудиться для общего дела на заготовке дров, строительстве, расчистке снега и прочих работах – никто не роптал, понимали – для себя делают.