Воевода заморских земель - Посняков Андрей. Страница 18

– «Николая Угодника» сложновато будет починить, – усмехнулся в бороду Олег Иваныч. – Хотя версия принимается. Работай, Гриша. Да, Ваня про летнюю охоту не вспомнил?

– Вспомнил, – Гришаня улыбнулся. – В лодке он был вдвоем с покойным Никодимом Ребро. И вот какое дело – они с Никодимом звали и остальных, да те отказались. Тем не менее другие видоки утверждают, что видели на охоте еще двоих с «Семгина Глаза», в отдельной лодке. И похоже, явились они позже других.

– Вспомнили – кто именно? – насторожился Олег Иваныч.

– Вспомнили одного – Игнат Греч, конопатчик с верфей. С ним был еще какой-то молодой парень, кто – видоки не помнят – молодежи-то на любом судне много.

– Игнат Греч… – задумчиво протянул Олег Иваныч. – Игнат Греч. Может, конечно, и пустышку тянем. Однако возьмем-ка его в разработку, Гриша.

– Не верится мне что-то, – помотал головой тот. – Как ты сам говоришь – мотивы? С чего бы конопатчику убивать Никодима Ребро? Хотя…

– Стоп, Григорий Федосеевич. – Адмирал-воевода прихлопнул рукой по столу. – А почему именно Никодима Ребро? Ведь первая стрела попала именно в него. Тогда какой смысл выпускать вторую?

– Ваня! – ахнул Гриша. – Ваня… Но…

– Хочешь спросить, а Ваня-то чем помешал? – поднял руку Олег Иваныч. – А ничем. Не Ваня, а батюшка его, боярин Епифан Власьевич, вот в чем причина-то! У бывшего степенного посадника мало ли врагов? Да хоть те же холопы или смерды. Выяснить надобно доподлинно – кто таков этот Игнат Греч, да как на верфи очутился, да почему, верфь бросив, с нами счастья искать подался…

– Ой, не гони, Олег Иваныч. – Гриша обхватил голову руками. – Легко сказать – выяснить.

– Никто и не говорит, что легко.

– Пытать бы этого Игната. Или в темную бросить.

– Основания? – Олег Иваныч вздохнул. – Нет у нас оснований, одни догадки. А без всяких оснований людей хватать – это произвол полный. Мы же не московиты! Может, и не Игнат это вовсе…

– Но как быть с Ваней? Он же…

– Правильно, Гриша. – Воевода кивнул. – Не получилось один раз с Ваней, враг может еще раз попробовать. И на этот раз не торопясь все подготовить – время есть, выждать только момент удобный. Потому – присматривай-ка, Гриша, за отроком. И Ульянке про то же скажи, а я – Геронтию. Впрочем, Геронтий и так его никуда не отпускает. Не убережем Ваню – как потом в глаза боярину Епифану посмотрим? А с завтрашнего дня вообще запретить свободный выход из острога – еще сбегут шильники-поджигатели.

Гришаня вдруг захохотал. Аж до слез, как давно уже не смеялся. Олег Иваныч недоумевающе посмотрел на него, пожал плечами, налил ему из кувшина ягодного морса.

– Ой, уморил, Олег Иваныч, – отпив морсу, Гриша икнул от смеха. – Сбегут, ха! Здесь тебе что, Новгород? Сбегут. Ну, пусть бегут, в тундру. Где ни еды, ни тепла – да еще и морозы грянут. Глядишь, дня три протянут. Если немирная самоедь их раньше не сожрет. Сбегут… ну уморил.

Тут захохотал уже и Олег Иваныч.

Вошедшая Софья с удивлением посмотрела на них: с чего бы это такое веселье? Неужто перевару напились? Узнав, в чем дело, улыбнулась сама.

Золотой бог на стене каюты угрюмо взирал на смеющихся. Нефритовые глаза его светились ненавистью и злобой.

Все короче делались дни – вернее, светлые часы и даже – минуты. Ударили морозы – по ночам аж бревна трещали. Почти все ушкуйники переселились в избы – тесно, да зато тепло. Скрипя зубами, в числе прочих переселились в дальнюю от залива избу и трое ушкуйников с «Семгина Глаза»: Матоня с Олелькой Гнусом да бывший конопатчик Игнат Греч. Неспокойно в последнее время стало на сердце у Игната. Казалось, будто следит кто-то за ним. Пару раз, оборачиваясь, ловил взглядом чью-то удаляющуюся тень, а третьего дня неопрятный капитан Иван Фомин, непонятно с чего, начал вдруг расспрашивать Игната о верфях. С чего бы такой интерес? Ой, неспроста. Может, рассказал отрок Ваня про найденный яд да вышли-таки через Олельку и на него, Игната? Но, Олелькой, похоже, никто не интересовался. Таились до поры до времени? Адмирал-воевода хитростью своей далеко за пределами Новгородской земли славен был. Может, играл сейчас с Игнатом, словно кот с мышью. Нехорошо от таких мыслей было Игнату. Сам не свой стал: ходил – оглядывался, собственной тени пугаясь. Ночью не спал, ворочался. Вот и сейчас – мороз все крепчал снаружи, трескались бревна, небо на севере переливалось зеленоватыми сполохами. А Игнату не спалось. Вокруг храпели ушкуйники – на полатях, на печи, на широких лавках, вот как Игнат или Олелька. Смотри-ка, тоже, кажется, не спит паря!

Олелька поворочался, повозился, осмотрелся, откинув медвежью шкуру. Осторожно встал, подозрительно оглядываясь, растормошил спящего рядом соседа. Зашептал:

– Вставай, дядька Матоня.

Матоня проснулся сразу же, словно того и ждал. Что это еще у них тут за тайны?

Игнат Греч тут же притворился спящим.

– Возьми-ка еще пару. – Олелька достал что-то из-за пазухи, да, неловкий, не удержал в руках, уронил. Это «что-то» упало с явным железным звоном.

– Эх, косорукий, – зло буркнул Матоня. Осмотрелся – нет, все вроде тихо. Подобрал что-то. Шепнул, обернувшись: – Завтра будто бы по воду пойдем. Все в бадейку сложим.

– Думаешь, не уехал еще самоед?

– Не должен. Сказал же – ждать будет.

Утром, проснувшись под звон колокола, оба засобирались. Выбрали бадью, шест. Игнат еще раньше приметил, что слишком часто они вместе по воду ходят. Дождался, как вышли, обернулся к ушкуйникам:

– Микола, дай-ко самострел. Вроде в сопках песца видали. Пройдусь, как рассветет.

– И мы с тобой, дядька Игнат.

– Нет, вас не возьму – шумливы больно. Хотите – одни идите, а я, сами знаете, сам-один люблю.

Он нагнал их на льду реки. Вернее, даже не нагнал – знал, куда ходят – обошел слева, затаился за снежным наносом. Ага – вот и подельнички. Что-то не очень спешат ковырять затянувшуюся льдом прорубь. Свернули зачем-то к другому берегу – и бадью не бросают, тащат. Игнат бы, конечно, еще за ними, прощелыгами, последил – да только где тут спрячешься-то? Положив в ложе самострела короткую стрелу-болт, Игнат возник перед истекавшими потом от тяжелой ноши шильниками, словно злой самоедский дух. Направил стрелу в грудь Олельке:

– А ну, стоять, шпыни! Показывай, что в бадейке!

Олелька повалился на колени:

– Не стреляй, дяденька Игнат. Все, как есть, покажем!..

Матоня лишь хмуро кивнул.

– Ну и где же ваш самоед? – насмешливо поинтересовался Игнат после часа блужданий по сопкам. Он таки вошел в долю, пообещав свою непосредственную помощь в установлении связей с неким кузнецом Онфимом, у которого «железья, словно у кобеля блох». Самого дюже разбирало любопытство – что это за самоед такой и много ль у него золотишка? А самоед не находился. Да он и не мог найтись. С ночи еще выходил хитрый Иттымат из яранги и подозрительно смотрел на небо. Не нравилось ему небо, ой, не нравилось! А как к утру резко спал мороз да заклубились тучи – собрал Иттымат ярангу, сложил в нарты да стегнул олешек хореем. Судя по всем приметам – хороший буран ожидался. Ну его к злым морским духам. Лучше подальше в сопки податься, переждать. Правда, там чукчи… Впрочем, Иттымат надеялся с ними не пересечься. А что касается «новгородичей» с железными ножами – подождут. Надо будет – еще придут, после бури, которая не заставила себя долго ждать. Закружил ветер, завертел снегом, завыл, словно лютый волк. И так рванул – Олельку аж с ног сбило. Понесло по озеру – еле поднялся.

– Ой, дядька Игнат, пойдем-ка лучше обратно!

Хорошо сказал – обратно! Да где теперь дорогу найти? Коли нет ни верха, ни низу – везде снег да ветер. Замело все следы – не сыщешь ни самоеда, ни обратного пути. Эх, видать, обманул проклятый самоед Иттымат. Ну да теперь уж не до навару – как бы самим уцелеть, ох, спаси, Господи! И погибли бы все трое, заметенные злым северным ветром, застыли бы ледяными столбами и только ближе к весне поел бы песец их оттаявшие трупы. Погибли бы… если б не Итинги – старик-чукча, что разбил маленькую ярангу в низинке, промеж двух сопок, верстах в трех от реки. Это для новгородцев ветер бураном был, для чукчей – так себе ветерок, сильный, правда, но далеко не смертельный. Бывало и хуже. Услыхав крики, послал в тундру внучку Еджеке – та и привела троих… Не знала, что на свою погибель.