Радуга - Поттер Патриция. Страница 54

Но ничего такого не было — и сердце не билось учащенно, и душа не замирала, ноги не подкашивались — она лишь ждала конца поцелуя.

А ведь все это происходило с ней только при одном воспоминании о Квинне Девро.

Когда она взошла на борт “Дикси Бель” в Виксбурге и услышала гудок, то сразу вспомнила гудок “Лаки Леди”. Она почувствовала, что пароход отчалил от пристани и вспомнила тот день, когда от пристани отходила “Лаки Леди”, а она, Мередит, лежала в объятиях капитана.

Наконец, она добралась до Цинциннати, надеясь, что здесь ее не будут преследовать надоевшие ей образы.

Она оглядела людей, пришедших встречать пароход, и нашла среди них Салли и мистера Мерриуэзера. Их лица показались ей родными.

Пароход причалил и швартовы были брошены. К вышедшей на берег Мередит бросилась Салли и крепко обняла подругу, а затем и мистер Мерриуэзер стиснул ее руку. Когда они уже сели в карету, мистер Мерриуэзер внимательно посмотрел на Мередит и спросил:

— Есть ли новость о Лизе? Мередит покачала головой.

— Мой детектив думает, что она — в Кентукки, но где именно — пока не выяснил. Я на днях получила от него записку. Он проверяет записи в конторах работорговцев на западе штата, а их, похоже, там очень много.

Генри Мерриуэзер кивнул.

— Слишком много. А привязанность президента Пирса к южанам только способствует процветанию этого бизнеса. Молитесь, чтобы выбрать республиканца.

— Джона Фремонта?

— Надеюсь. Он стал всем известен благодаря географическим исследованиям и, хотя раньше сам владел рабами, сейчас заявляет, что против рабства. Я думаю, что он единственный, у кого есть шанс победить Бькженена и демократов.

Мередит слушала, как он рассуждает о выборах, которые должны будут пройти в следующем году, и о деле Дреда Скотта, которое сейчас рассматривал суд. Дред Скотт был рабом, который вместе с хозяином переехал из рабовладельческого штата в свободный, а затем опять в рабовладельческий. Дред Скотт подал иск, заявив, что пребывание в свободном штате сделало его свободным. Вся страна, все люди, независимо от того, поддерживали они рабство или выступали против, затаив дыхание, следили за ходом тяжбы.

Как хорошо было участвовать в разговоре на равных правах и знать, что никто не считает тебя дурочкой. Мередит понимала, что, даже если бы она не играла роль легкомысленной охотницы за мужем, ее бы все равно в большинстве домов южан не приняли в подобный разговор. Считалось, что женщины недостаточно умны для того, чтобы иметь какое-нибудь мнение. Такое отношение вызвало у Мередит ярость, которую изо всех сил приходилось скрывать.

— Как дела у Леви? — спросила она.

— Как всегда красноречив, — рассмеялся Генри. — Недавно уговорил трех рабовладельцев внести пожертвования в пользу бедной семьи. Один из рабовладельцев спросил, действительно ли семья была бедная, и Леви ответил, что это “беднейшие из бедных”. Все сделали пожертвования, не подозревая о том, что с помощью этих денег та самая бедная семья бежит из рабства.

Мередит улыбнулась. Когда Леви собирал деньги, то любил покуражиться. Но, как и Элиас, он решительно протестовал против насилия. “Лучше пострадать самому, чем заставлять страдать других, — часто говорил он, — мы должны любить наших врагов”.

Она подумала, что бы он сказал о капитане Девро, которого явно не мучили угрызения совести по поводу собственной жестокости, если, конечно, рассматривать ее похищение, как показательный случай. Она знала, что Леви не одобрял деятельности виргинца Джона Фэйрфилда, который предупреждал, что поможет бежать только тем рабам, которые будут готовы, если потребуется, сражаться и убивать других за свою свободу. Мередит часто раздумывала над тем, какую сторону она бы выбрала, если бы вдруг ее поставили перед выбором.

Ей хотелось расспросить мистера Мерриуэзера о загадочном капитане парохода “Лаки Леди”, но в ней очень крепко сидела заповедь о необходимости быть осторожной. Так что до самого дома Мерриуэзеров Мередит лишь прислушивалась к разговорам.

Мередит взглянула на Салли, которая ответила ей взглядом полным беспокойства, и поняла, что ее рассеянность слишком заметна.

— А как дела у Гаррета? — спросила она у Салли про ее мужа. — Процветает?

Салли засияла. Гаррет недавно открыл кузнечную мастерскую и платную конюшню. Дела шли неплохо, даже лучше, чем они предполагали.

— У меня новость, — добавила Салли, сжав руку Мередит, — у нас будет ребенок.

В восторге Мередит обняла подругу.

— Когда? — спросила она.

— Через шесть месяцев. Будешь крестной матерью?

— Конечно, — ответила Мередит, чувствуя, как поднялось ее настроение, хотя ужасное ощущение одиночества так и не оставляло ее, а даже увеличилось, когда она увидела, какая радость светится в глазах Салли. “Значит, вот как все бывает? ”

“Со мной такого не будет, ” — сказала она себе. Она за ставила себя улыбнуться и добавила:

— Я очень хочу быть крестной.

Взгляд Квинна Девро остановился на картине, выставленной в маленькой лавке в Каире. Хозяину лавки казалось, что глаза Квинна, как всегда, непроницаемы. Но Элмер Девис мог поклясться, что видел, как капитан проглотил комок, прежде чем кивнул, и сказал:

— Я беру ее.

С того момента, когда две недели назад Девис распаковал новую картину, он уже знал, что капитан Девро ее возьмет. Картина как бы впитала в себя величие и гордость, которые излучали фигуры, согнутые от непосильного труда на хлопковом поле. Он почти ощутил тяжелую тяпку в своей руке и жаркое солнце, немилосердно палящее его спину.

Когда Квинн взял картину, то его рука дрогнула. Три недели. Три недели прошло с тех пор, как Мередит Ситон исчезла в темной воде Миссисипи. Большую часть этих трех недель Квинн провел в пьяном забвении.

Это ему ничего не принесло; не избавило его от ночных кошмаров, в которых по-прежнему в черном тумане являлось ее лицо. Иногда оно превращалось в лицо Терренса О’Коннела, и капитан Девро просыпался на мокрой от слез подушке и видел перед собой Кэма, в беспокойстве склонявшегося над ним. Квинн тянул руку к новой бутылке, пытаясь избавиться от мысли о том, что он-то и был смертью, что он нес разрушение всем, кого любил: отцу и старшему брату Терренсу, а теперь Мередит. Не один раз он просил Кэма, чтобы тот оставил его и уехал с Дафной на Север, в Канаду.

Но Кэм только мрачно на него смотрел, помогал протрезветь и говорил Джамисону, что у капитана лихорадка.

Именно она, подумал Квинн, у него и была. Жестокая лихорадка, которая никак не отпускала его.

Они пришли в Каир через пять дней после того, как исчезла Мередит. Квинн протрезвел достаточно, чтобы наблюдать за разгрузкой беглецов, и Дафны в их числе. Они с Кэмом решили, что Дафна поживет у свободной черной скамьи, и, хотя Кэм настойчиво уговаривал девушку ехать в Канаду, она настояла на том, чтобы остаться здесь, где Кэм мог часто навещать ее. Кэм, в душе очень довольный, не особенно протестовал.

Квинн по-прежнему раздумывал над тем, чтобы вернуться верхом к тому месту, где исчезла Мередит, но подозревал, что это будет, по выражению Кэма, безнадежное дело. К тому же нельзя было не думать об опасности, если станет известно о том, на каком пароходе была Мередит.

Так что в основном из-за Кэма, который хотел быть рядом с Дафной, они оба остались в Каире, а пароход ушел в Сент-Луис. Квинн снял комнаты в отеле и часто наведывался в салон Софи, пытаясь утопить в алкоголе чувство вины. Только краем сознания он отмечал, что Кэм отсутствует целыми днями, появляясь по вечерам, чтобы позаботиться о Квинне. Квинн же в те минуты, когда он был в состоянии думать о чем-либо, радовался тому, что Кэм проводит время с Дафной, и тому, что хотя бы у его друга дела идут хорошо.

“Лаки Леди” вернулась из Сент-Луиса в Каир, но Квинн не был этому рад. Ему была невыносима мысль снова войти свою каюту, и еще меньше ему хотелось путешествовать по реке. Из своей каюты в отеле он слышал, как играет оркестр на его пароходе и как свисток возвестил о том, что пароход отправился по маршруту дальше на юг. Он закрыл окно и сел на кровать, обхватив голову руками. А когда вечером вернулся Кэм и застал капитана все в той же позе, с пустой бутылкой у локтя, он потерял терпение.