Звездолов - Поттер Патриция. Страница 45

О своей любви он уже мог и не говорить: его поступки говорили лучше самых пылких слов. Сердце Марсали переполняла нежность. Вот он, рядом с ней, большой и сильный, и в его широкой груди бьется большое и доброе сердце.

Ее муж.

Патрик отошел от нее, сел на своего коня. Марсали по-прежнему не спускала с него глаз, следила за каждым движением, наслаждалась его ловкостью, силой и красотой.

Нынче ночью. И она нетерпеливо вздохнула, радуясь и смущаясь своему нетерпению.

Патрик устроился в седле, посмотрел на нее, улыбнулся. Какая улыбка — победоносная, теплая, сколько она обещает…

Нынче ночью. Эти слова эхом отдавались в ушах Марсали всю дорогу до Бринэйра.

* * *

Отец без умолку жаловался и роптал; Патрик рассеянно слушал, не вникая в смысл его брюзжания.

Они сидели за ужином в большом зале, среди множества родичей. Отец потребовал, чтобы старший сын присутствовал при общей трапезе. Марсали решила поесть у себя в комнате, а Элизабет охотно составила ей компанию.

Отец не подумал спрашивать о Марсали; ему, очевидно, льстило лишь сознание того, что она — заложница в его замке. Гораздо больше его занимало исчезновение стада коров с пастбища у замка.

— Чертовы Ганны! — возмущался он.

— Я верну их, — успокаивал его Патрик.

— Хочу, чтобы ты взял с собою Алекса. Пора ему становиться мужчиной. — И Грегор вперил недобрый взгляд в сидевшего поодаль младшего сына.

Алекс покраснел.

— Пойдешь нынче же, — не обращая внимания на его смущение, обратился к Патрику отец.

— Нет, — твердо возразил тот. — Я весь день в седле и устал. Отправимся завтра ночью.

— Тогда Алекс сам возьмет людей и поедет сегодня. А ты отдыхай.

Звяканье ножей о блюда стихло. Сазерленды уткнулись взглядами в тарелки, делая вид, что эта нежданная схватка характеров их совершенно не касается. Кто-то швырнул кость теснящимся у стола четырем собакам, и те тут же принялись грызться из-за нее. На пол полетело еще несколько костей.

— Нет, — повторил Патрик. — Я сам поеду завтра и сделаю все, как задумал. Или в Бринэйре меня больше не увидят.

В зале воцарилось гробовое молчание. Отец сначала побагровел, потом побелел. Но Патрик знал: если он рассчитывает на уважение клана, надо твердо стоять на своем. Оставалось ждать грома, но гром грянул вовсе не так, как он ожидал.

Отец откинулся на спинку стула и затрясся от хохота.

— Все-таки ты — мой сын, моя кровь, — прохрипел он. — Правильно, никому не давай спуску. Завтра так завтра. Жду тебя с нашими коровами и шкурами этих жуликов Ганнов.

Патрик поморщился от столь кровожадного требования. Аппетиты отца росли не по дням, а по часам.

Не пускаясь в дальнейшие разговоры, он быстро доел ужин. Марсали уже ждала, и одна мысль об этом согревала ему кровь. Интересно, заметил ли кто-нибудь, сколько раз он поглядывал на лестницу?

Еще несколько часов…

* * *

Реки расплавленного золота текли по предвечернему небу, тянулись вдоль окружавших Бринэйр серо-зеленых холмов, подернутых прозрачной дымкой.

Марсали стояла у окна в своей спальне, подставив лицо лучам уходящего солнца. Она любила эту пору суток, эти долгие часы постепенного перехода дня в ночь, но сегодня торопила время и с нетерпением ждала темноты.

Она ждала Патрика. Своего мужа.

Только бы Элизабет не обиделась. Марсали знала, что она хотела побыть с нею после ужина, поболтать, поиграть с Тристаном и Изольдой, но Марсали, отговорившись усталостью и желанием вымыться, скоро выпроводила ее, опасаясь долгого разговора. Девушка будто бы приняла ее слова за чистую монету, сразу поспешила за горячей водой и свежим бельем, робко, как всегда, спросила, не помочь ли. Марсали поблагодарила и уверила, что справится сама.

Она испытала райское блаженство, смывая трехдневную грязь, но все же не переставала думать о наступающей ночи, о Патрике, который будет прикасаться к ней, о нагой, незащищенной коже, о… Никогда прежде купание так не возбуждало ее.

Когда она уже вытиралась, в дверь тихо постучали. Марсали легко пробежала по комнате и с замершим сердцем открыла.

На пороге стоял Патрик. Он успел побриться, переодеться в чистую рубаху и плед и был до невозможности хорош собою. В его живых зеленых глазах вспыхивали темные огоньки, а лицо было серьезным и строгим.

Он вошел, закрыл за собою дверь, оглядел Марсали с головы до ног. Она не одевалась после мытья и стояла перед ним в одной тонкой сорочке, краснея под его дерзким взглядом. Он протянул к ней руки, и она шагнула в его объятия.

Некоторое время они стояли не двигаясь, просто согревая друг друга. Марсали положила голову на грудь Патрику, услышала ровный стук сердца. Его дыхание тихонько шевелило волосы на ее виске, и она глубоко вздохнула от переполнявшей ее радости: она здесь, с ним, одна.

Вскоре, однако, им уже недостаточно было только объятий. Марсали ощущала, как растет напряжение, как начинают вновь разгораться тлеющие с утра угли. Она крепче обхватила Патрика обеими руками, а тело ее уже ныло от ожидания.

— Марсали, — тихо произнес он, гладя ее по длинным, ниспадавшим до пояса волосам.

Она подняла голову, взглянула ему в глаза. Он улыбнулся в ответ:

— Ты такая красивая! — И провел по ее щеке кончиками пальцев.

А потом склонился и поцеловал, и по ее спине пробежал холодок, и что-то стеснило грудь. Он покрывал ее лицо легчайшими поцелуями, потом губами нашел ее рот и надолго замер, пробуя на вкус, нежно покусывая, водя кончиком языка по краям. Что-то росло внутри ее, давило грудь и вдруг вспыхнуло огнем; она приоткрыла губы, и язык Патрика скользнул внутрь.

Этот поцелуй был томительно-нежен и будил в ней желания, каких она еще не знала; руки Патрика неустанно гладили ее спину, бедра, плечи. Она чувствовала, как он дрожит, слышала его тихие стоны и несказанно удивлялась внезапному родству их тел, таких разных и так подходящих друг другу. Эта мысль неожиданно потрясла ее, и Марсали буквально повисла на Патрике, вцепившись ему в плечи, боясь, что вот-вот упадет.

Он обнял ее еще крепче, привлек к себе, и у нее совсем подкосились ноги: сквозь одежду к ее бедру прижималась твердая, напряженная мужская плоть.

— Сладкая моя, — шепнул Патрик, и ее уху стало щекотно от теплого дыхания.

— Патрик… о, пожалуйста…

Как ни невнятна была эта мольба, он понял, взял ее на руки, отнес в постель, осторожно опустив на пуховую перину. Потом, выпрямившись, окинул долгим взглядом ее всю целиком — груди, живот, бедра, ноги — и еще раз снизу вверх, пока вновь не встретился с нею глазами. Марсали казалось, что этим взглядом он обласкал и дотронулся до нее везде, но вот он присел рядом, его ладони легли ей на грудь, и она поняла, насколько настоящие прикосновения отличаются от того, что она рисовала в своем воображении.

Он склонился и поцеловал ее в шею, не переставая гладить груди. Захлебываясь от желания, Марсали выгнула спину, обняла его за плечи, притянула ближе к себе, пока не прильнули друг к другу их напряженные, как струны, тела.

С низким, тихим стоном Патрик рванул на ней сорочку, стащил ее через голову, и на миг Марсали ощутила себя выставленной напоказ и совсем беззащитной, но затем увидела себя отраженной в его глазах, полных такой нежности, что минутная неловкость прошла без следа.

Патрик сдерживался, как мог, старался быть ласковым и не торопиться, хотя пламя уже пожирало его. Марсали лежала рядом, такая невинная, смущенная обрушившимися на нее новыми ощущениями. Все это было еще незнакомо ей, и все же, наперекор кратким сомнениям и стыду, в ее глазах горела та же страсть, что сжигала его самого.

Она была полностью открыта его взгляду, и он не мог отказать себе в удовольствии еще полюбоваться стройным телом с высокими, упругими грудями и округлыми бедрами. Лицо ее было совсем юным, с полудетским абрисом щек и упрямым подбородком, а в глубокой синеве глаз уже не осталось прежней неуверенности. Господи боже, как же он любил эту девушку! Двенадцать долгих лет знать, что она принадлежит ему душою и телом, и вот наконец, назло войне и ранам, едва не сгубившим его, наперекор воле ее отца, вознамерившегося отдать ее другому, и его отца, скорее проклявшего бы сына, чем согласившегося услышать, как тот назовет Марсали Ганн женой, наперекор всему, что разделяло их, — вновь обрести, соединиться отныне и навсегда.