Невеста капитана Тича - Прайс Джереми. Страница 12

— Р-разумеется… — хрипло пробормотал Лори. — Вес-сьма обязан вам, сэр, вес-сьма…

Он пьяно уставился на коричневый пергамент, который майор Боннет разложил перед ним на столе.

— Ч-что это? — спросил он и глупо захихикал.

— О, просто обычный контракт — нечто вроде джентльменского соглашения: «Я, доктор Лори Блайт, настоящим принимаю на себя обязательство проработать на плантации майора Стида Боннета в течение семи лет…»— и всякое такое. Чистейшая формальность, знаете ли: просто мне хочется иметь уверенность, что вас не перехватит кто-нибудь из моих соседей! Вот здесь поставьте свою подпись…

Лори нетвердой рукой нащупал чернильницу, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы не попасть пером мимо нее. Черные печатные слова на пергаменте сломали свои стройные ряды и, словно муравьи, разбежались по странице. Лори снова захихикал и прикрыл глаза рукой, с трудом соображая, что это всего лишь иллюзия, вызванная опьянением. Палец майора Боннета терпеливо указывал место, где следует поставить подпись, и Лори, плотно закрыв один глаз и прищурив другой, видел его довольно отчетливо. Он нацарапал свое имя буква за буквой, выписывая их с тщательной добросовестностью полуграмотного крестьянина. Дождавшись, когда он закончит, Боннет высушил чернила, посыпал их мелким белым песком. Ничего, подпись сойдет…

— Еще стаканчик? — спросил он, складывая и убирая документ.

Лори колебался не дольше секунды, затем решительно протянул стакан:

— Последний! — серьезно сказал он. Боннет наполнил стакан, пристально вглядываясь в лицо юноши, чтобы убедиться, достаточно ли он пьян. По-видимому, пьян он был достаточно.

— А вот и сотня гиней! — Майор бросил на стол мешочек размером с яблоко, но тяжелый, как графин с вином, потому что монеты в нем были из чистого золота. Лори с благодарностью принял мешок и запрятал его во внутренний карман камзола, под левую подмышку, где у джентльмена обычно расположен карман для денег, вшитый таким образом, чтобы тяжесть золота не нарушала плавности линий и элегантности покроя. Боннет, казалось, кое-что вспомнил:

— Да, послушайте, Блайт — есть еще одна проблема. Она касается вашей сестры и ее… скажем, ее безопасности.

— Безопасности?.. — словно эхо, озадаченно отозвался Лори.

— Вы позволите мне говорить откровенно? Не задевая при этом ваших чувств? Видите ли, ваша сестра — умная и очаровательная молодая леди, обладающая неоспоримой привлекательностью. Она, несомненно, вызовет интерес у белого населения Барбадоса, среди которого могут оказаться… м-м… не совсем благонамеренные личности. Я знаю о вашей репутации лучшего фехтовальщика во всем Эдинбурге, мой дорогой друг. Но мне кажется, что из чистого благоразумия — принимая во внимание ваше несколько щекотливое положение беглеца от закона — вам следует стараться не наживать себе врагов; я хочу сказать, стараться избегать ненужных дуэлей. И поэтому было бы лучше, если бы всем с самого начала стало известно о том, что мисс Анна Блайт находится также под моим личным покровительством. Другими словами, Блайт, я счел бы за честь, если бы вы доверили ее защиту мне.

Боннет улыбнулся и тотчас же извлек из своей шкатулки с документами еще один пергамент:

— Вы старше двадцати одного года, Блайт, не так ли?

Лори кивнул:

— Двадц… ать четыре, — пробормотал он. — Н-но я н-не…

— Я только напомню вам, что вы являетесь ее законным опекуном и вследствие этого можете заключать любые соглашения от ее имени. Я счел бы за честь и был бы тронут до глубины души, если бы вы позволили мне, как барбадосскому землевладельцу, разделить с вами ответственность этого опекунства. Видите ли, Блайт, — заговорил он быстро и настойчиво, — она ведь всего лишь ребенок и отвечать за себя не может. А ваше положение очень щекотливое. Лучший выход — я уверяю вас! — поставить подпись под этой припиской, заверяющей, — как это и понятно само собой, — что ваша сестра включается в условия нашего контракта, который таким образом распространяет мое покровительство также и на нее де-юре и де-факто…

Слова назойливо звучали в ушах у Лори, не оставляя следа в его сознании; на это, собственно, они и были рассчитаны. Боннет расстелил пергамент на столе:

— Только поставьте вот здесь ее имя и распишитесь — вот здесь — в качестве ее опекуна, мой мальчик. Губернатор — мой друг. Я лично переговорю с ним… гарантирую его поддержку… о высылке обратно и речи быть не может… в случае, если начнется расследование… Вы закончили? Великолепно!

Майор невозмутимо посыпал документ песком и спрятал его в свою шкатулку.

— Оч-ч… благ-дарен вам, сэр… — заплетающимся языком пробормотал Лори. — Ваш-ша д-бр-та к нам обоим… — Я с-час п-пойду расскажу с-сестре, немедленно рас-скажу Анне… Ваш-ш… д-бр-та…

Он попытался подняться и чуть не упал. Боннет, ожидавший этого, ловко его поддержал:

— Будет лучше, если вы сначала пойдете к себе и поспите часок-другой, — посоветовал он. — Иначе ваша сестра подумает, что вы немного перехватили через край. Абсурд, конечно — но она может так подумать…

Глава 3

Анна едва сдерживала смех, когда усилившаяся качка судна заставляла ее кататься взад и вперед по койке. Это напоминало садовые качели с той лишь разницей, что здесь, словно для пущего эффекта, качели раскачивались также и в стороны. Анна пыталась сдерживать эти по-детски непосредственные проявления веселья, понимая, что хорошо воспитанная молодая леди едва ли может находить удовольствие в экстравагантных прыжках и неожиданных позах. В подобных ситуациях леди полагается страдать морской болезнью. Мэдж, показывая достойный пример, уже скорчилась на полу крохотной каютки, взирая на потертое кожаное ведро с такой смесью обожания и отвращения, которая вряд ли может возникнуть при любых других обстоятельствах. Между палубами — в тесных, сырых, продуваемых жестокими сквозняками закоулках, где обшивка не переставала тоскливо скрипеть, словно плетеная корзина, разрываемая на части — дрожали от холода несчастные переселенцы, закутанные в жалкое тряпье, сбившиеся в тесную кучку в поисках тепла и все же неимоверно далекие друг от друга в своих стремлениях и надеждах. Но несмотря на все эти трудности и невзгоды, ничто не могло помешать Анне восхищаться мощью и раздольем гигантских зеленоватых волн Атлантики по мере того, как «Ямайская Дева» все дальше и дальше уплывала на запад.

В дверь каюты постучался корабельный плотник:

— Это всего лишь я, старый Чипс, леди, — сказал он. — Я пришел, чтобы задраить иллюминаторы. Приказ капитана, мэм…

Он с безразличным видом перешагнул через распростертую на полу Мэдж и вошел в каюту. С собой он принес толстый квадратный деревянный щит, точно по размеру маленького окошка каюты. Двумя-тремя уверенными ударами молотка он ловко пригнал щит на место.

— Вот и все, — сказал он. — Теперь вам придется посидеть в темноте, мисс, но зато эта заглушка надежно защитит вас от всяких штучек океана. Становится немного ветренно, мисс.

Мэдж болезненно сморщилась от этого известия:

— Вы хотите сказать, что будет еще хуже?

Старый Чипс склонил голову, словно смешная серая птица, и искоса взглянул на нее:

— Неужели вы позволили этой дамской погодке обеспокоить вас, мэм? — Он вежливо покосился на ведро. — Хм, значит, все-таки позволили! Выбросили немного груза за борт — вижу, вижу! — и это в такую тишь! Что ж, в таком случае, мэм, мы увидим, какого цвета ваши внутренности — и не позже, чем завтра утром, помяните мое слово!

Обернувшись к Анне, он произнес с ободряющей улыбкой:

— Вот вам моток веревки, мисс. Будь я на вашем месте, я бы привязал этот подсвечник покрепче к столу — и все остальное, что может свалиться.

— Я заметила, что корабль начинает дрожать, — сказала Анна. — Это первый признак приближающегося шторма, да?

— Дрожать? — Плотник выпучил глаза, чтобы подчеркнуть несоответствие такого определения. — Да эта старая корова начинает трясти своими боками при мало-мальски свежем ветерке! Болты проржавели, такелаж не выдерживает даже тяжести паука! Вы заметили, как ее тряхнуло несколько минут тому назад? Это сорвало нижний брамсель 18 с фок-мачты!