Пирамиды - Пратчетт Терри Дэвид Джон. Страница 36

– Не знаю и знать не хочу. Мне кажется, лучше убираться отсюда куда-нибудь подальше. Ты что-то говорила о том, как верблюда можно заставить опуститься на колени… У меня с собой куча острых предметов.

Верблюд, живо схватывающий человеческую речь, когда речь идет о разного рода угрозах, грациозно преклонил колени. Теппик с Птраси уселись верхом, но стоило животному подняться на ноги, как мир вокруг опять зашатался, готовый вот-вот рухнуть.

Верблюд прекрасно понимал что происходит. Если у вас три желудка и пищеварительный длиной в фабричный трубопровод, всегда есть время посидеть и подумать.

Не случайно все открытия в области высшей математики совершаются в жарких странах. Тому своим физиологическим строением способствуют все верблюды: взять хотя бы презрительное выражение их морд и знаменитый изгиб губ – естественный результат их способности к извлечению квадратного корня.

Как правило, врожденную способность верблюда к высшей математике, особенно к баллистике, склонны недооценивать. В процессе борьбы за существование баллистическое чутье у верблюда развилось так же, как координация руки и глаза у человека, мимикрия у хамелеона и известная способность дельфинов к спасению утопающих – спасать утопающих куда лучше, чем перекусывать их пополам, ведь это может быть превратно истолковано другими людьми.

То, что верблюды гораздо умнее дельфинов, – научный факт [20].

Верблюды очень, очень сообразительны. Они быстро поняли: наиболее благоразумный выход для неглупого животного, если оно не хочет, чтобы его потомки проводили чересчур много времени на лабораторном столе с вживленными в мозг электродами, приклеивали мины к днищам кораблей или попадали под опеку немилосердных зоологов, – это держать свою сообразительность втайне от человека. Еще издавна они стали вести такой образ жизни, который, хотя и заставлял их время от времени выступать в роли вьючных животных и подвергаться побоям погонщиков, взамен обеспечивал приличное питание, уход и возможность безнаказанно плюнуть человеку в глаза.

Данного верблюда, на котором сидели сейчас Теппик и Птраси, верблюда, который в результате многовекового эволюционного отбора научился подсчитывать количество песчинок, по которым ступал, закрывать ноздри, когда то было необходимо, и выживать без единой капли воды под лучами палящего солнца, – этого верблюда звали Верблюдок.

И это действительно был величайший математик в мире.

Сейчас Верблюдок размышлял примерно вот о чем: «Похоже, мы имеем дело с растущей в диапазоне от нуля до примерно сорока пяти градусов пространственной нестабильностью. Любопытно. В чем же причина? Примем v равным трем. Тау – четырем, чав-чав-чав. Пусть Каппа-игрек будет открытой Зловонником [21] областью дифференциального давления с четырьмя гипотетическими вращательными коэффициентами…»

Птраси стукнула Верблюдка по голове сандалией.

– Ну же, шевелись давай! – взвизгнула она.

«Следовательно, – размышлял Верблюдок, – H движущих сил равно v делить на s, чав-чав-чав. Таким образом, в гиперсиллогической записи…»

Теппик оглянулся назад. Странно искаженный ландшафт понемногу обретал привычный вид, и Диос…

Выбравшись из дворца, Диос смог-таки отыскать нескольких стражников, в которых страх перед неповиновением приказу возобладал над ужасом перед таинственно искаженным миром.

Верблюдок между тем стоически продолжал жевать: «…Чав-чав-чав, которая дает нам любопытный случай укороченного колебания. Каков же период осцилляции? Примем период равным x. Время равно t. Тогда начальная периодичность составит…»

Птраси и так и сяк колошматила его по загривку, награждала такими ударами пяток, которые заставили бы какого-нибудь неандертальца завыть от боли и начать биться головой о стену.

– Встал как вкопанный! Может, ты попробуешь?

Теппик вложил в удар всю силу, но над шкурой Верблюдка лишь поднялось облако пыли, а пальцы Теппика на какое-то время онемели, будто он стукнул по мешку, набитому вешалками.

– Ну же, пошел, – стиснув зубы, пробормотал он.

Диос поднял руку.

– Именем царя, стойте! – воскликнул он.

Стрела вонзилась в горб Верблюдка.

«…Составит шесть и три десятых в периоде. Преобразуем. Сокращаем. Итого… ого!… 314 секунд…»

Верблюдок несколько раз, наподобие перископа, повернул свою длинную шею. Его большие мохнатые брови осуждающе изогнулись, сузившиеся желтые глаза пристально уставились на верховного жреца, и, ненадолго оставив в стороне заинтересовавшую его проблему, верблюд стал припоминать те издревле знакомые ему расчеты, которые его порода за много веков успела довести до совершенства.

«Предположим расстояние равным сорока одному футу. Скорость ветра – два. Вектор – одна восьмая, чав. Вязкость равна семи…»

Теппик достал метательный нож.

Диос набрал в грудь побольше воздуха. «Сейчас он прикажет стрелять по нам, – подумал Теппик. – Меня застрелят моим же собственным именем в моем же собственном царстве».

«…Угол равен двум пятым. Чав. Огонь».

Залп был достоин восхищения. Ком жвачки, пущенный в соответствии с рассчитанной согласно всем законам баллистики траекторией, шмякнулся Диосу в лицо с таким звуком, какой может издать только полфунта полупереваренной травы, и более ничто на свете.

Последовавшая тишина была чем-то сродни стоячей овации.

И снова все вокруг принялось медленно искажаться. Нет, затевать потасовку здесь определенно не стоит. Верблюдок взглянул вниз, на свои передние ноги.

«Предположим количество ног равным четырем…»

И он побежал. Совершенно очевидно, что ног у верблюдов гораздо больше, чем у всех прочих тварей, и Верблюдок напоминал сейчас пароходную машину с ее сложно движущейся системой шатунов и клапанов. Движение сопровождалось оглушительным шумом, издаваемым кишечником, тоже работавшим на полную мощь.

– Чертов тупица, – пробормотала Птраси, когда они наконец-то удалились на достаточное расстояние от дворца, – но, кажется, он все-таки понял, чего от него хотят.

«…Повторение инвариантного масштаба равно трем с половиной зет. О чем это она? Насколько помню, Чертов Тупица живет где-то в Цорте…»

Хотя воздух казался липким и тягучим, как резина, Верблюдок уже успел покрыть немалое расстояние, и копыта его мягко шлепали по утрамбованной земле спящих улиц города.

– Кажется, опять начинается, – сказала Птраси. – Пора закрывать глаза.

Теппик кивнул. Раскаленные колышущиеся стены домов снова пустились в пляс, а дорога то взмывала, то опадала, на что приличная твердая земля не имеет никакого права.

– Это вроде моря, – заметил Теппик.

– Никогда не была там, – покачала головой Птраси.

– Море – это… понимаешь, океан, волны…

– Мне рассказывали. За нами гонятся? Теппик повернулся в седле.

– Не могу разобрать, – пробормотал он. – По-моему…

Отсюда ему были видны приземистая тяжелая громада дворца и Великая Пирамида на другом берегу реки. Пирамиду почти скрывали облака темного дыма, и все-таки то, что сумел различить Теппик, было невероятно. Он точно знал, что у пирамиды четыре стороны, теперь же он видел все восемь.

Казалось, Великая Пирамида то попадает в фокус, то выходит из него, и Теппик инстинктивно почувствовал, что это крайне небезопасно, когда речь идет о нескольких миллионах тонн камня. Он ощутил сильное желание оказаться как можно дальше отсюда. Похоже, даже такая тупая тварь, как верблюд, испытывала тот же позыв.

«Дельта в квадрате, – продолжал рассуждать Верблюдок. – Таким образом, давление размером k будет равно девяностоградусной трансформации в хи (шестнадцать делить на х, делить на ри), умножить на t для всех трех постоянных величин. Или четыре минуты плюс-минус десять секунд…»

Верблюд взглянул на свои большие копыта.

«Примем скорость равной галопу».

– Как ты его заставила двигаться? – только и успел спросить Теппик.

вернуться

20

Никогда не доверяйте существам, которые постоянно презрительно усмехаются. За этим всегда что-то стоит.

вернуться

21

Секрет их изготовления состоит в том, что смешиваются семенные вытяжки некоей разновидности малого древесного медведя, китовая отрыжка и розовые лепестки. Вряд ли Теппику стало бы легче, узнай он об этом.