Конец игры - Раевский Андрей. Страница 32

— Шлюхи — на выход! Весь базар уж собрался! — весело гаркнул стражник, становясь возле открытой двери.

Яркие лохмотья замелькали, чередой скрываясь в дверном проёме. Стражник, ухмыляясь, провожал глазами отправляемых на казнь, иногда игриво похлопывая их по попкам. Те в ответ вяло огрызались.

Ламисса поднялась было с соломы и сделала несколько шагов к двери.

— Не спеши! Успеешь повисеть ещё! — остановил её жестом стражник.

Ламисса стала беспокойно ходить взад-вперёд у дальней стенки, и только когда дверь за стражником закрылась, она снова присела рядом с подругой.

За окном уже стоял день. Небо, хорошо видимое сквозь узкое окошко, давно стряхнуло с себя остатки утренней бледности и набрало обычный густо-синий цвет яркого солнечного полдня. На беспорядочно разбросанной по полу соломе, где только что располагалась пёстрая и неугомонная компания проституток, резвились слепящие солнечные зайчики. Стало неожиданно тихо, и шорох соломы, сопровождавший каждое движение, не столько нарушал, сколько подчёркивал эту вязкую сдавливающую тишину. Ламисса снова прошлась от стенки к стенке.

— Сядь, не мельтеши, — вяло сказала Гембра, — Висеть так висеть — чего зря дёргаться?

— Слушай, а это вообще как… ну, очень больно, а?

— Говорят, не очень… Дрыг-дрыг ножками — и привет. Ну, и рожа конечно, дурацкая, когда висишь, — спокойно ответила Гембра, пытаясь немного привести в порядок свои свалявшиеся смоляные локоны.

— Ну, это кому как повезёт, — продолжала она, видя, что столь лапидарный ответ не слишком удовлетворил подругу, — иногда бывает совсем быстро — сама видела. Это если что-то там ломается. Если узел слева сбоку — тоже вроде быстро, а почему — не знаю. А то, бывает, не повезёт и дрыгайся, пока не задохнёшься.

— Хоть бы сразу… — вздохнула Ламисса, судорожно сглотнув.

— Вот и я говорю. — Гембра прыжком вскочила с соломы и, став на цыпочки, подтянулась к окошку.

— Видно там что-нибудь?

— Не-а. Стенка.

— Никогда не думала, что всё вот так кончится. Раз — и всё. Все будут дальше жить, а я нет. Всё это останется — и эта солома, и эта стенка за окном, и весь этот город и люди, а меня не будет.

— И их время придёт, — философически заметила Гембра, не поворачивая головы от окна, — только попозже. Какая разница.

— Как какая? А ещё столько сделать могу… И не просто могу — должна! А тут… И ведь не узнает никто, — продолжала вздыхать Ламисса.

— Должна — значит сделаешь. А не случится сделать — значит, не должна. Значит, это другому сделать положено.

— Ты говоришь, как он. Но он бы так не сказал. Он сказал бы, что осознавший свой долг получает и возможность его выполнить.

Гембра опустила чумазые пятки на пол и повернулась к подруге. Она уже открыла рот, собираясь что-то ответить, но вдруг на несколько мгновений застыла, будто прислушиваясь.

— Ты что? — настороженно спросила Ламисса.

— Да так… Мне показалось, что этот наш разговор сейчас кто-то слушает.

— Так нет же здесь никого.

— Да уж это точно. Нету никого… Просто бесы куражатся.

Они долго сидели напротив друг друга у разных стенок, не говоря больше ни слова.

Наконец, за дверью послышалась возня, и вошёл знакомый уже стражник. Криво ухмыляясь, он дал рукой знак двигаться на выход. Женщинам связали руки за спиной, и шестеро стражников, взяв их в кольцо, повели по городу в сторону базарной площади. Всё в это утро чувствовалось особенно остро — и успевшая нагреться от солнца земля, и сам солнечный свет, и ветерок, задевающий края драной одежды, и реплики немногочисленных прохожих, и камешки под ногами.

Стражники переговаривались о чём-то своём, спорили, хихикали, но ведомые на казнь их не слышали. Они впитывали последние послания мира, проникающие сквозь железное оцепление солдат, для которых это утро было таким же обыденным, как и всегда. После полупустынных улиц базарная площадь казалась многолюдной, хотя почти половина торговых рядов пустовала. Впрочем, для стоящих обычно в тени длинного ряда старых деревьев и брошенных теперь как попало лотков, столов и небольших тележек нашлось новое и не совсем обычное применение. На глазах у базарных зевак гвардейцы и солдаты-варвары с помощью этих нехитрых приспособлений вешали на деревьях пойманных вчера проституток. Делали они это быстро, деловито и без церемоний. Один ловко перебрасывал верёвку через сук, быстрым заученным движением делая на ней петлю. Двое-трое других подтаскивали к ней очередную жертву и поднимали её на лоток или тележку. Даже тем, кто неистово вырывался, кричал и кусался, удавалось вырвать у жизни не более нескольких лишних мгновений. Петля захлёстывала шею, и стук падающего лотка или скрип отъезжающей тележки сливался с последними судорожными звуками, издаваемыми повисшей жертвой.

Замедлив шаг, стражники стали переговариваться с гвардейцами-палачами. Гембра и Ламисса чувствовали, что разговор идёт о них, но смысл его не доходил до их сознания. Ламисса не могла оторвать взгляда своих широко раскрытых глаз от того, что происходило под деревьями. И само непостижимое превращение живого человека в нелепо дёргающуюся куклу и вид повешенных ранее, коих было уже не меньше тридцати, гипнотически приковывал её внимание. Вглядываясь в детали — позы, лица, непроизвольные уже движения, — она мысленно примеряла всё это на себя, наталкиваясь на стену непредставимого. Её взгляд бессознательно выискивал в качающихся телах хотя бы искорку жизни и не способен был примириться с её отсутствием. Растрёпанные волосы, искажённые лица, приоткрытые рты, застывшие взгляды распахнутых глаз, верёвочные узлы на искривленных шеях. Кружение, качание, подёргивание…

— Не смотри! — толкнула Гембра плечом застывшую подругу. — Не смотри, слышь, чего говорю!

— Чего стала? Двигай, давай!

Грубый толчок в спину столкнул Ламиссу с места, но так и не вывел из оцепенения. Она то и дело оглядывалась на ходу, прислушиваясь к обрывающимся крикам и всматриваясь через головы стражников и зевак в раскачивание новых повешенных. Их болтающиеся фигуры то срывались в тени деревьев, то выплывали на яркий свет и солнечные зайчики, пробиваясь сквозь пыльные кроны, играли на обрывках пёстрых одежд.