Конец игры - Раевский Андрей. Страница 56

Гембра ехала в Канор. Форму офицера императорских войск она сменила на обычные лёгкие и не лишённые изящества доспехи. А меч был тот самый — подарок правителя Амтасы. По счастливой случайности ей удалось отыскать его среди гор трофейного оружия, и радости её не было предела. Остался при ней и её боевой конь, на котором она носилась во главе отряда императорских кавалеристов по дорогам Лаганвы. Да! Здесь она послужила императорской армии не за страх, а за совесть! И когда она на выезде из провинции нагнала длинный обоз Андикиаста, стратег сам выехал ей навстречу и не без видимого сожаления принял назад серебряный офицерский медальон. Впрочем, он понял её натуру и больше не убеждал остаться на службе. Но его слова о том, что в столице его дом всегда будет для неё открыт, не были простой вежливостью, которая, прямо скажем, и не была особенно свойственна полководцу. Но, лишённый также и чванства, он чувствовал людей и умел ценить дружбу.

Теперь все мысли Гембры были связаны со столицей. Ей неоднократно доводилось бывать в Каноре, но всякий раз, приближаясь к священному центру империи, она не могла побороть в себе необъяснимый трепет. Когда в первый раз она оборванной девчонкой после полугода скитаний по дорогам страны ступила под свод уходящей в небеса въездной арки, голова её была полна всяких небылиц, что сочиняют про столицу никогда не бывшие в ней провинциалы. Она почти верила в то, что улицы в Каноре вымощены золотыми кирпичами, а по ночам их обходят, сверкая глазами-изумрудами, оживающие статуи богов-хранителей. У неё не было ни малейших сомнений в том, что на крытые листовым золотом крыши дворцов можно смотреть только ночью — иначе ослепнешь, а в императорском дворце, обрисовать облик которого воображение решительно отказывалось, обитали страшные чудовища, которых император только по своей бесконечной милости не натравливал на своих недостойных подданных.

И хотя Гембра скоро узнала цену всем этим и иным вздорным россказням, Канор всякий раз по-новому поражал её. Случалось ей въезжать в столицу, сопровождая богатые купеческие обозы, чувствуя на себе уважительные взгляды стражи. Случалось входить пешком, среди толпы бедняков без гроша в кармане. И всякий раз столица открывалась новыми образами и красками, наводила на необычные мысли и наблюдения. Так, однажды Гембра поняла причину той безотчётной зависти, которую с самого рождения испытывали провинциалы к жителям столицы. Пребывание рядом с Властью и переживание её неизъяснимой благодати — вот то, чего так взыскует душа провинциала и что так легкомысленно не ценится жителями столицы. Так и говорили в народе — «Из Канора небо ближе». Отсюда, а вовсе не из сказок о якобы сказочном богатстве канорцев, вырастал тот причудливый сплав ворчливой неприязни и плохо скрываемой зависти.

Гембра любила Канор, как древний охотник любил лес, где всё одновременно и знакомо и незнакомо, где можно вмиг пропасть, попав в зубы хищнику, а можно неожиданно набрести на неслыханную удачу. Этот необозримо огромный город, где линии человеческих судеб сплелись в такой непостижимый клубок, что и самим богам не разобраться, был тем волшебным местом, где возможно всё, и это неизменно манило и притягивало. Только здесь Гембра, всю жизнь безотчётно гнавшаяся за неожиданным и непредсказуемым, могла в полной мере почувствовать себя в своей стихии и, следуя собственной природе, отдаться ведущим и неизменно выручающим её силам.

В этот раз у неё не было никакой особой цели. Зато был хороший конь, достойная одежда и оружие, а также кошелёк, туго набитый серебряными виргами. Сейчас она была свободна как никогда, но радостное предчувствие нового было почему-то окрашено странным привкусом. Ей казалось, впрочем, нет, не казалось — она просто твёрдо знала, что в этот раз здесь, в столице, с ней произойдёт нечто неизмеримо более важное, чем все её предыдущие приключения. Может быть, это будет самым важным событием её жизни, но приведут её к этому не те силы, что вели её прежде. Теперь всё зависело от неё самой. И было две тревоги: первая — не проехать бы мимо и вторая — не стал бы этот её визит в Канор последним в её жизни. И холодок неясной тоски сочился не из страха, который Гембра привыкла не замечать, а от самого появления этих необычных предчувствий. Но всё это лишь слабо шевельнулось где-то глубоко в душе и растворилось, уступив место радости новой встречи со столицей.

Все въездные арки в Канор имели три пролёта. Через центральный, самый широкий, въезжали в город солидные и достойные люди, через правый — тянулись тоскливым этапом пешие бедняки, а через левый полагалось проезжать только гонцам, посыльным и всем иным, кто хлопотал по казенным поручениям. Те же, кто регулярно подвозил в город обозы с продовольствием из ближайших пригородов, вообще въездными арками не пользовались.

В этот раз Гембра с гордостью проследовала через центральный пролёт, достойно встречая изучающие взгляды стражников с начищенными медными щитами и короткими тяжёлыми копьями. К самому Дню рождения императора Гембра не поспела — задержали мелкие дорожные препятствия, но и теперь, два дня спустя, город продолжал гудеть в праздничной суматохе. Из-за скопления народа проехать по центральным улицам верхом было почти невозможно, и Гембра, оставив коня на попечении хозяина небольшой гостиницы, в которой ей уже приходилось как-то останавливаться, не торопясь направилась к центру города.

Сказать, что Канор был большим городом, означало бы не сказать ничего. Город был необозримо огромен. Говорили, что в нём, не считая приезжих, живёт три миллиона человек, и строили в столице всегда с размахом — правители не любили тесноты и скученности. Так что добраться от въездной арки до центра города было делом небыстрым — на это мог уйти едва ли не целый день. А в праздник, когда улицы были запружены народом, даже крытые повозки, за небольшую плату перевозящие людей из одного конца города в другой, не давали особой экономии времени.

Вот продавец жареных орехов, который сидел на этом месте ещё с тех пор, как Гембра была здесь в последний раз. Чего только не произошло с ней за это время, а он всё сидит, как кукла и продаёт свои орехи, провожая снующих мимо людей пустым невидящим взглядом.