Конец игры - Раевский Андрей. Страница 67

Так высказался поэт…

Но вот и третий этаж… Резная дверь с фигурами богов дождя и грома и демонов-стражей. За ней — коридор с расписными стенами под высоким плоским потолком…

Вертлинк, восемнадцатый патриарх Братства Совершенного Пути, привстал в ответ на почтительный поклон своего многолетнего ученика. Они сели напротив друг друга за небольшим столом с тонкими резными ножками. Хлеб, сыр, свежие овощи и напиток из трав, дающий бодрость и долголетие, — таково было угощение, которым настоятель встречал гостей. Сам же он в обычные дни, как правило, довольствовался кистью винограда или пресным печеньем.

Глава Братства не торопился начинать разговор. Несколько минут они не спеша ели, внимательно, но неназойливо глядя друг на друга. Оба взгляда искали изменений, и мысли обоих были ясны и прозрачны.

— Как сказал твой любимый Тианфальт, «Живут во мне три человека: один женился, другой поступил на службу, а третий поругался с первыми двумя и заставил меня писать стихи», — проговорил, наконец, Вертлинк, легонько улыбаясь тонкими суховатыми губами.

Сфагам задумчиво кивнул, вертя в руках яблоко.

— Я не спрашиваю, где твой ученик. Я знаю, что с ним всё хорошо, — продолжил настоятель.

— Он гостит у своих родителей.

Старик удовлетворённо кивнул.

— Я также наверняка знаю, что тебе есть о чём мне рассказать.

— Да, есть о чём… Но, с твоего позволенья, я бы хотел первым делом обсудить общие дела Братства.

— Непростые тут дела… Гвинсалт тебе уже рассказал?

— Да. В общих чертах.

— Тут нужно тонкое понимание… Ты имел дело с этими двуединщиками? — патриарх словно нащупывал конец нити, чтобы начать разматывать клубок своих нелёгких размышлений.

— Приходилось…

Старик замолчал, задумчиво глядя в потолок. Его гибкие подвижные пальцы бездумно мяли кусочек белого вязкого сыра.

— Мне семьдесят четыре года, Сфагам. Семьдесят четыре… Мне казалось, что я что-то в этом мире понял… Помнишь, мы много говорили с тобой о времени? И даже спорили… — попытался учитель потянуть за другую нить.

Сфагам вновь кивнул.

— А спорили мы о том, может ли человек почувствовать, когда наступает ЕГО время. Время, когда его слова и поступки, действия или бездействие попадают в Большое Время… Помнишь, ты сам приводил прекрасные примеры того, как одни и те же слова в простом времени не слышит никто, а в Большом Времени слышат все? Слышат и внимают, слышат и подчиняются, слышат и сходят с ума. Потом безумие проходит, но Большое Время делает свой шаг и мир меняется.

— Да, я помню наши споры. Я тогда говорил, что человеку дано ПОЧУВСТВОВАТЬ, но не дано ПОНЯТЬ, когда приходит его Большое Время и каков его смысл. Иначе глупость не правила бы миром. Не говоря уже о том, что большинство людей вообще не подозревает о существовании Большого Времени — живут себе в своём обычном… маленьком. А если человек не только чувствует, но и ПОНИМАЕТ, когда и зачем приходит Большое Время, то это уже не совсем человек… Не совсем обычный человек. Таких раньше не было, — теперь я так бы сказал… То есть боги и демоны над ним не властны. Или не совсем властны…

— Вот! Вот-вот-вот… — сосредоточенно закивал старик. — Этот пророк…Его учение мне не нравится. Но он не шарлатан из тех, кто морочит людей всякой чепухой на площадях и базарах. И он не просто верит в то, что говорит. Мало ли таких убеждённых дураков… Мне кажется, он не только чувствует, но и ПОНИМАЕТ, что сейчас приходит его Большое Время. Я ведь наблюдал за ним… Я знаю, что говорю.

— Тебе ли, учитель, бросать слова на ветер.

Вертлинк с лёгким раздражением потёр гладко выбритое лицо.

— Не то, не то… Но ведь ты-то должен понять, насколько всё это серьёзно. Он втягивает ВСЕХ НАС В СВОЁ БОЛЬШОЕ ВРЕМЯ — вот что происходит! Это значит, что любые наши действия, хотим мы того или нет, отразятся на судьбах десятков поколений, на будущем всей страны, а может быть, даже и больше. И здесь НАМ придётся думать, решать и выбирать. Ничего не поделаешь — мы ведь не те счастливые люди, которым дано ехать куда глаза глядят…

— И которые не замечают Большого Времени.

— Из слов Гвинсалта ты, наверное, понял, будто я испугался солдат… Пускай они так думают, — наставник вяло кивнул на дверь, — что они понимают? Только ты можешь меня понять… После того, как ты уехал из Братства, мне не с кем стало поговорить… Так знаешь, зачем я тебя позвал? Дело в том, что сейчас наступает не только ЕГО ВРЕМЯ, НО И ТВОЁ! Ты ведь и сам это знаешь… Причём твоё Время вклинивается как-то странно… Глубже мне вникнуть не удалось. А это значит, что ТЕБЕ принимать решения, как тут быть, ибо любые решения в Большом Времени заведомо правильные. Ты ведь сам тогда говорил, что когда приходит Большое Время, совершенно неважно, утонет человек или выплывет, — в обоих случаях он поступит правильно. Вот этот самый Айерен из Тандекара или как его… вот он это понимает! Он знает — какую бы околесицу он ни нёс, его всё равно будут слушать! Ему наплевать, будут его судить или нет! Проживёт ли он ещё пятьдесят лет или два часа. Он в своём Большом Времени…

Никогда за долгие годы Сфагам не видел своего наставника, всегда служившего примером стойкости и невозмутимости, в таком возбуждённом состоянии. Это было непривычно и немного страшновато.

— Выходит, моё Большое Время против его Большого Времени?

— Выходит, так.

— А ТВОЁ ВРЕМЯ?

— Хм… Моё время давно прошло… А я и не заметил… — грустно улыбнулся старик, поднимая глаза к потолку. — И почему я не умер ДО всего этого?…Имей в виду, у него ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ ВРЕМЯ.

— А мы — щепки, попавшие в ручей?

— Щепки? Ты, во всяком случае, нет. Ты другой ручей. Ну а вообще-то все мы больше похожи на ослов с морковкой, привязанной перед носом. Об этом мы тоже как-то говорили…

— Да, и об этом тоже. У меня было время подумать, и вот какие мысли пришли ко мне после наших споров. Как только человек появляется на свет — он сразу же оказывается на первой ступеньке бесконечной лестницы. Память о времени до рождения тянет его назад — туда, где познание своей природы ещё не прочертило границу между человеком и миром, где этот мир не делится надвое и где не надо каждую минуту выбирать. Но туда уже не вернуться, и приходится идти вперёд. Слиться с отчуждённым миром — на час, на миг… а лучше — навсегда: вот что НА САМОМ ДЕЛЕ движет человеком во всех его делах и мыслях. Но слиться можно только ненадолго — что распалось, то распалось, и дух человеческий, обратившись однажды на себя, уже никогда ДО КОНЦА НЕ РАСТВОРИТСЯ В ЕДИНОМ. И когда сладостный момент единения кончается, человек даёт ИМЕНА и ОБРАЗЫ тем вещам, к которым испытал природнение, которые познал в Едином. Даёт он их для того, чтобы продолжать обладание вещью через её имя и образ. Внутренне обладать…