Шелковые нити - Райан Патриция. Страница 22

Пока он медленно ковылял до кожаной занавески, его посетила еще одна мысль. Возможно, чужак, вторгшийся в дом, вовсе не чужак, а Прюит Чапмен, явившийся домой из последнего путешествия. Как он отреагирует, обнаружив у себя дома полуодетого калеку, угрожающего ему ножом посреди ночи?

Задавшись вопросом, который час, Грэм припомнил, что слышал вечерний звон колоколов, когда ложился спать. Поскольку это служило сигналом для закрытия городских ворот, Прюит не мог проникнуть в город в столь поздний час, следовательно, это не мог быть хозяин дома.

Стараясь не шуметь, Грэм кончиком ножа отодвинул кожаную занавеску и заглянул в гостиную, освещенную одинокой свечой. От того, что он увидел, у него перехватило дыхание.

Джоанна, стоя боком к нему, с переброшенной через плечо косой, стягивала с себя коричневое платье. Оно упало на устланный тростником пол, оставив ее в тонкой льняной сорочке без рукавов, едва прикрывавшей колени, и в черных чулках, обтягивавших стройные ноги.

Когда она нагнулась, чтобы поднять платье, сорочка сползла с ее плеча, обнажив на мгновение округлость груди.

Грэм стиснул зубы, чувствуя, как наливаются тяжестью чресла.

Она явно собиралась мыться. Снятая со стола столешница стояла в стороне, прислоненная к стене, а круглое основание было перевернуто, превратившись в нечто вроде бочки. Рядом стояли два ведра, над которыми поднимался пар. На скамье лежали белый шелковый халат Джоанны, полотенце, мыло, расческа из слоновой кости и небольшая склянка.

Бросив платье на другую скамью, Джоанна села и сняла комнатные туфли.

Грэм зачарованно наблюдал, понимая, что не должен подглядывать. Это неблагородно. Этому нет оправдания. Сейчас он задернет занавеску и вернется в постель.

Сейчас.

Приподняв подол сорочки, Джоанна сняла подвязки и отложила их в сторону, затем принялась скатывать чулки с коленей к щиколоткам. Тонкий материал шелковисто переливался в мерцающем сиянии свечей. Было что-то трогательное в том, что эта скромно одетая женщина носит шелковые чулки и халат, которые могла видеть только она сама – и, конечно, ее муж, когда удостаивал ее визитом.

«Закрой занавеску, жалкий ублюдок!» – приказал себе Грэм, однако не шелохнулся, глядя, как она снимает вначале один чулок, затем другой. Джоанна нагнулась, чтобы стянуть чулок со ступни, и в вырезе сорочки, соскользнувшей с плеч, показались атласные выпуклости ее груди. На мгновение ее ноги раздвинулись, открыв его взору таинственные тени на стыке бедер.

Грэм крепко зажмурился и стиснул зубы.

Когда он снова открыл глаза, Джоанна стояла, держа обеими руками одно из ведер. Ее руки дрожали от напряжения, когда она выливала горячую воду в бочонок. Судя по всплеску, там уже была вода – видимо, холодная вода из колодца, которую она смешала с водой, вскипяченной в кухне. Вылив в ванну второе ведро, она откупорила склянку и добавила в воду пару капель чего-то густого и маслянистого. Затем склонилась над ванной и помешала воду рукой. Другая рука, прижатая к груди, придерживала сорочку, норовившую соскользнуть с плеч.

Над водой поднялся душистый пар, и она закрыла глаза, улыбаясь Грэм тоже улыбнулся, вдыхая цветочный аромат.

Никогда в жизни он не видел ничего более обольстительного и чарующего, чем Джоанна Чапмен в это мгновение – с закрытыми глазами и мечтательной улыбкой на устах. Наконец она выпрямилась и, посерьезнев, задумчиво уставилась на воду, над которой поднимался пар. Она стояла не двигаясь так долго, что Грэм не мог не заинтересоваться, чем заняты ее мысли.

Медленно скользнув рукой к груди, она накрыла ладонью упругую округлость, прикрытую тонкой тканью сорочки, и рассеянно, будто зачарованная, погладила большим пальцем затвердевший сосок.

Грэм словно прирос к месту, ощущая гулкие удары сердца и бешеную пульсацию крови, прилившей к его чреслам.

Все с тем же мечтательным выражением Джоанна скользнула рукой вниз по плоскому животу, к расщелине между бедрами. Глаза ее медленно закрылись. Она не ласкала себя, просто стояла в жаркой тишине, погруженная в свои мысли.

Когда она открыла глаза, Грэм со смятением обнаружил, что в них блестят слезы. Внезапно выражение ее лица омрачилось, и она прошептала что-то похожее на «дура».

Решительно смахнув слезы, Джоанна проворно расплела косу и принялась расчесывать волнистые пряди цвета темного золота, пока они не повисли пышной массой, доходившей до подола ее сорочки. Бросив расческу на скамью, Джоанна стянула вниз сорочку, собравшуюся льняным облачком у ее ступней.

Теперь она была полностью обнажена, не считая шелковистого покрывала из волос, прикрывавшего ее почти до колен. Вздохнув, Грэм задернул занавеску, исполненный отвращения к себе. Всего лишь неделю назад он обещал Хью, что не станет компрометировать его сестру, и уже подглядывает за ней, когда она занимается своим туалетом.

Грэм всегда гордился своим чувством чести. Но воздержание, как справедливо заметил Хью, способно лишить мужчину его принципов. Как можно жить в одном доме с женщиной, подобной Джоанне, и не поддаться искушению?

Доковыляв до кровати, Грэм осторожно опустился на постель, опасаясь, что шорох соломы, которой был набит матрас, привлечет внимание к его персоне. Не дай Бог Джоанна догадается, что он подглядывал за ней через щелку в занавеске! Он растянулся на спине, морщась от боли в ребрах и ноге, протестовавших от подобной активности посреди ночи.

Из-за занавески доносились приглушенные звуки – журчание и плеск воды – и Грэм живо представил себе Джоанну в благоухающей воде, с мокрыми прядями, льнущими к ее обнаженному телу, словно золотистые змеи, и скользящую намыленными ладонями по своей груди, талии, животу…

– Клянусь распятием, – прошептал Грэм в темноте, чувствуя, как твердеют чресла, – я не выдержу два месяца такой пытки.

Он сделал глубокий вздох и закрыл глаза, приказав себе спать… но перед его глазами стояла Джоанна, трепещущая от наслаждения, которого не мог ей дать муж, находившийся в отъезде. При мысли о том, что женщина способна доставлять себе удовольствие таким способом, Грэм еще больше возбудился.

Но как ни волновали его подобные образы, Грэм не мог заставить себя облегчить собственные мучения, вызванные неудовлетворенным желанием. Отчасти из-за бесконечных проповедей святых отцов в обители Святой Троицы о греховности подобных занятий. Но в основном из-за того, что всю свою жизнь он спал в одном помещении с другими мужчинами. И если угрозы сгореть в адском пламени было недостаточно, чтобы научить мужчину обуздывать плотский голод, отсутствие уединения просто исключало такую возможность. Со временем Грэм обнаружил, что турниры и поединки – отличное средство для снятия сексуального напряжения, если, конечно, рядом нет услужливой женщины. Но сейчас о подобных занятиях не могло быть и речи.

Что там сказал Хью? Что он скорее поверит в добрые намерения Грэма, если тот будет периодически завязывать ленточку на решетке окна, вместо того чтобы бороться с похотью все то время, пока живет под крышей Джоанны.

Грэм попытался представить в этой роли Леоду, но, несмотря на ее бесстыдное кокетство, он не находил ее желанной. Возможно, потому, что у них сложились дружеские отношения. А может, потому, что у него было более чем достаточно «местных женщин», как выразилась Джоанна. Прачки и проститутки вполне удовлетворяли Грэма, когда ему требовалось немного постельных упражнений. Но сейчас он хотел больше… намного больше, чем могла дать ему подобная женщина.

Самое позднее к сентябрю он будет женат на леди Филиппе и обоснуется в Оксфорде. Тогда ему не придется лежать одному в постели, размышляя о том, как удовлетворить свою похоть.

Из-за кожаной занавески донесся мелодичный плеск воды, а затем какой-то звук, похожий на вздох.

– Спи, жалкий ублюдок, – пробормотал Грэм себе под нос. – И пусть тебе приснится турнир.

Но ему приснился не турнир, а обитель Святой Троицы Грэму снилось, будто он проснулся посреди ночи в спальне для мальчиков. Он знал, что это сон, и недоумевал, почему после стольких лет ему приснился монастырь. Наверное, потому, что он вернулся в Лондон.