Шелковые нити - Райан Патриция. Страница 63

– Грэм, твои волосы! – Джоанна сдернула свою вуаль и принялась хлопать ею по голове Грэма.

Раздался треск ломающегося дерева, за которым последовал грохот, когда в дальней части спальни обрушилась вначале одна, затем вторая потолочные балки. В воздух взлетел сноп раскаленных искр, жаля голые плечи Грэма.

– Нужно выбираться отсюда! – Лихорадочно оглядевшись он увидел у стены узкую кровать, не тронутую пламенем. Доковыляв до нее, он сдернул матрас и просунул его через дверной проем на лестничную площадку. – Пойдемте! У нас мало времени.

– Томас не может идти! – воскликнула Джоанна. – И Ада тоже.

– Я смогу, – отозвалась Ада слабым голосом, поднимаясь на ноги. Она выглядела невероятно юной и хрупкой, но очень решительной.

– Джоанна, помоги Аде, – велел Грэм, заворачивая безжизненное тело Томаса в одеяло. – Я позабочусь о Томасе.

– Оставьте меня, – простонал Томас. Лицо его почернело и было покрыто волдырями, волосы сгорели.

– Не могу, дружище. – Взвалив Томаса на плечо, Грэм пропустил вперед Джоанну и Аду и двинулся вслед за ними по матрасу, проложенному через лестничную площадку, и вниз по ступенькам. Сзади раздался оглушительный грохот от рушащихся перекрытий. Крыша обвалилась.

Добравшись до последнего пролета лестницы, они услышали голоса. Передняя дверь была распахнута настежь, и несколько мужчин, живших по соседству, заливали огонь ведрами с водой.

Мужчины помогли им выбраться наружу, где они повалились на щербатую каменную мостовую, хватая ртом свежий воздух. Томас лежал неподвижно, как покойник, только хриплое дыхание, приподнимавшее и опускавшее его грудь, указывало, что он еще жив.

Мимо пробегали мужчины с ведрами воды, перекрикиваясь друг с другом. Среди шума и суеты, царивших вокруг, Грэм притянул Джоанну в свои объятия, дрожа от прилива эмоций, сжимавших его горло.

– Я так боялся за тебя, – прошептал он в ее волосы – О Боже, я…

«Я люблю тебя, – трепетало на кончике его языка. – Так сильно, что даже страшно».

Но он знал, что не должен произносить вслух того, чего не вправе чувствовать. Ему нечего предложить Джоанне, нечего обещать. Признаться ей в своих чувствах в данных обстоятельствах значило бы уступить собственному эгоизму и, в конечном счете, сделать несчастными их обоих.

Сознание, что она имеет право знать правду о Филиппе и Оксфордшире, тяжким бременем лежало на его совести. Честь обязывала его рассказать ей все без утайки, но Грэм сомневался, что у него хватит духу сделать это. Менее болезненно – и более постыдно – было бы написать ей письмо потом, когда он вернется в Нормандию.

Джоанна прошептала что-то, уткнувшись в его плечо, почти неразборчивое из-за окружавшего их хаоса. Было ли это признанием в любви, или ему послышалось то, что он жаждал услышать вопреки здравому смыслу, он не знал.

Грэм ничего не ответил, лишь прижал ее крепче в тщетной надежде удержать навеки.

Прогуливаясь по центральному проходу огромного зала, где располагались ряды торговцев шелком, пустынные в это время дня, Рольф Лефевр почувствовал запах дыма.

Это был довольно обычный запах для Лондона, плотно застроенного домами с соломенными и тростниковыми крышами, которые легко воспламенялись. В сухую погоду и при сильном ветре пламя могло с бешеной скоростью распространиться по городу, уничтожая целые кварталы, прежде чем его удавалось обуздать.

Рольфу было пять лет, когда по Лондону в последний раз пронесся такой пожар. Следующие десять лет его семья ютилась в землянке под обгоревшими остатками того, что когда-то было одним из лучших домов в Лондоне, пока его отец трудился над восстановлением своего торгового дела – все его запасы Щелка, до последнего рулона, сгорели вместе с домом. Родители Рольфа, пережившие сокрушительное падение от процветания к жизни в подвале, стыдились своего униженного положения, и этот позор наложил на их сына глубокий отпечаток. В Детстве Рольф мечтал о богатстве и респектабельности, о шикарной жизни, которой он будет наслаждаться, когда вырастет и станет успешным торговцем, включая прекрасный дом, элегантную одежду, украшенные самоцветами седла и сбрую и самое главное, жену благородного происхождения.

Благодарение Господу, теперь все это у него есть. Все, о чем он мечтал, не считая, конечно, жены. Этот лживый пес – Гиде Бовэ обманом лишил его того, чего он более всего жаждал, будь он проклят на веки вечные!

Рольф разжал кулаки и сделал глубокий вдох. Нельзя думать об этом сейчас. Это его время – особое время дня, когда купцы и покупатели уходили домой обедать и весь торговый зал оставался в его распоряжении. Он наслаждался, бродя в тишине по проходу и восхищаясь яркими шелками, развешанными вдоль стен огромного помещения.

Лучи полуденного солнца, проникавшие сквозь узкие оконца, расположенные высоко над полом, подчеркивали сияние богато окрашенных шелков, мерцание нашитых на ткань блесток, изысканную красоту тончайшей вуали, воздушной и прозрачной, как крылья ангела, и сверкание парчи, расшитой золотыми и серебряными нитями.

Рольф помедлил у лавки, принадлежавшей флорентийскому купцу, торговавшему шелками различных оттенков красного, которыми славился его родной город. В детстве это были его любимые шелка, и до сих пор Рольф не переставал поражаться их красоте, чуточку зловещей, словно они были пропитаны кровью. Свисая со стропил во всем своем ярком великолепии, они являли глазу всевозможные оттенки красного: от розового до пурпурного. Рольф погладил одно полотнище, затем другое, любуясь, как они трепещут под его ладонью.

– Рольф.

Он удивленно обернулся, не ожидая услышать женский голос в пустом помещении, и удивился еще больше, когда увидел, кто эта женщина.

– Элсуит? – Он не мог вспомнить, когда в последний раз видел ее. Она располнела и…

Иисусе, неужели она заявилась сюда в ночной рубашке? И грязной к тому же.

– Что, к дьяволу, на тебе надето, Элсуит? О чем ты думаешь, разгуливая в таком виде?

Через плечо у нее был перекинут бурдюк. Она приподняла его и вытащила пробку.

– Я пришла поднять тост за наше совместное будущее. Рольф насмешливо фыркнул:

– За наше будущее? Совместное? Что ты городишь, женщина?

– За наше будущее, твое и мое. – Она протянула ему бурдюк. Взгляд ее был неподвижен, глаза странно блестели, словно две темные бусинки.

– Твое и мое? – Должно быть, она рехнулась. Другого объяснения просто не может быть. – Элсуит, у нас с тобой не может быть совместного будущего.

– Тогда зачем ты говорил, что хочешь жениться на мне? Неужели говорил? Рольф не помнил. Впрочем, чего не скажешь женщине, чтобы умаслить ее?

– Это было давно, Элсуит.

– Это было всего лишь год назад, Рольф. Ты сказал, что хочешь жениться на мне.

Рольф вздохнул:

– Ну ладно. Наверное, я это сказал, но порой обстоятельства складываются не так, как мы…

– Я отдалась тебе.

– Да, но…

– Потому что ты сказал, что хочешь жениться на мне.

– Элсуит…

– А затем не прошло и двух недель, как ты уехал в Париж. И вернулся с ней.

Лефевр горько рассмеялся:

– Поверь, дорогая, я не больше, чем ты, доволен таким поворотом событий. Это была ошибка, о которой я сожалею всем своим сердцем.

– Правда? – В ее глазах впервые за весь разговор блеснуло оживление.

– Лучше бы я никогда не встречался с этой женщиной, не говоря уже о том, чтобы жениться на ней.

– Она украла тебя у меня. – Элсуит шагнула к нему. Рольф попятился, прижавшись спиной к полотнищам разноцветного Щелка. – Я была уничтожена.

– Все… так запуталось, – сказал Рольф, вспомнив, с какой поспешностью он заключил союз с Адой в восторге от перспективы породниться с бароном.

– Она молодая и красивая, – продолжила Элсуит с гримасой, обнажившей ее ровные, но желтоватые зубы, – но бессовестная. Она украла мужчину, который был обещан другой. Она соблазнила тебя. Ты не смог устоять.

– Совершенно верно, – поддакнул Рольф, ухватившись за это весьма искаженное, но вполне устраивающее его объяснение. – Я такая же жертва в этом деле, как и ты, дорогая. А теперь, если ты извинишь меня…