Только для мужчин - Райнов Богомил Николаев. Страница 4

– А что тебе мешает выйти за него замуж?

– Ты мешаешь.

– Я готов дать тебе подписку, что не возражаю, если в этом есть необходимость.

– Жорж сказал, мы поженимся только после того, как ты освободишь квартиру.

– А мне где прикажешь поселиться? На тротуаре?

– Не говори глупостей. Имеется в виду, что вы с Жоржем обменяетесь комнатами.

Десяток секунд я сидел молча, соображая, в какой форме лучше поднести свой отказ. Но жена, решив, что я испытываю колебания, усилила атаку.

– У Жоржа комната в хорошем доме, с удобствами. Из тех шикарных домов, которыми владела старая буржуазия. В двух шагах отсюда, в самом центре. Чудесный вид. И еще одно преимущество: соседи – одни мужчины. Редкая возможность для такого женоненавистника, как ты.

Я продолжал молчать, обдумывая свой отказ. Обдумывал я его без особой внутренней убежденности. Жена и на сей раз была права: она нисколько не сомневалась, что после неизбежной в таких случаях риторики я уступлю. Просто диву даешься, как такая вот женщина, не страдающая избытком интеллекта, может во всех случаях жизни быть правой.

– Нечего тут мудрить! – Бистра усилила натиск.

– Чему быть, того не миновать. Другого выхода нет! – И она решительно взмахнула рукой, дабы придать своим словам большую категоричность.

– Чудесно, – сказал я. – Только вскинь эту руку повыше. Будто держишь в ней факел.

Статуя Свободы и все такое прочее – это действительно чудесно. Скверно лишь, что, обретя свободу, ты первым делом задаешься вопросом: а какой от нее прок? И вместо того, чтоб ликовать по поводу своего освобождения, ощущаешь вдруг какую-то безбрежную пустоту.

На другой день, в обед, заглянул ко мне в комнату Жорж:

– Помочь тебе собраться?

– Нечего мне помогать. Я готов.

Весь мой багаж составил три места. В один, еще довольно новый, фибровый чемодан я уложил одежду, другой, картонный, совсем худой и обвязанный веревкой, набил книгами. Был еще небольшой узел – в него Бистра великодушно сунула несколько простыней и полотенец, уже изрядно послуживших.

Я беру чемоданы, Жорж закидывает на плечо узел, и мы в сопровождении Бистры направляемся к лестнице.

– Новый чемодан, если он тебе не очень нужен, ты мне верни, – бросает вдогонку жена.

– На кой он тебе? – бормочу я в недоумении. – У тебя горы чемоданов.

– Те набиты одеждой. А в этот я сложу зимние вещи. Что, я должна хранить их у себя на голове?

– Не бойся, – подмигнул мне Жорж. – Я такой гардероб тебе оставлю, что ты в нем запросто сможешь крошек принимать.

– Ты и в гардеробе их ублажал? – спрашивает Бистра. Но Жорж уже спускается по лестнице.

Уложив вещи в «жигули», мы трогаемся. В машине адская жара, но и улица не дышит прохладой. На бульваре не протолкнуться – транспорт, пешеходы. Жорж уставился глазами в ветровое стекло, машина еле ползет. Рядом, на тротуаре, толпы прохожих. Жара делает людей ленивыми или нервными. Ленивые едва тащатся, а нервных это раздражает, им не терпится всех обогнать.

Жорж, как видно, из нервных.

– Это же мука мученическая – пользоваться в наше время мотором, – горько вздыхает он, выключая сцепление и переходя на первую скорость.

– А ты ходи пешком.

– И пешком не легче. Этот город страшно перенаселен. Одни бегут, другие еле плетутся, одни напирают вправо, другие – влево… Когда я оказываюсь в толпе, меня до того бесит, что я начинаю толкаться локтями.

– Смотри, как бы тебя самого кто-нибудь хорошенько не толкнул.

– Я это артистично делаю, Тони! Толкаю якобы случайно и даже «пардон» говорю время от времени. Как садану локтем пять-шесть скотов, сразу на душе становится легче, веришь?

Я окидываю его взглядом. Жара ли этому причиной или ночная попойка, но он явно не в форме. Человек, готовящийся не сегодня завтра вступить в брак, обычно выглядит более оптимистичным.

Не успели мы свернуть на Патриарха, как зажигается красный свет. Жорж опять испускает мученический стон и выключает скорость. Вид у него пришибленный, глаза с апатией смотрят сквозь стекло. Загорается зеленый, но мой шофер будто и не замечает этого.

– Чего ждешь? – говорю. – Зеленей этого не будет.

– Что-то мне сегодня не по себе, – уныло бубнит он и медленно трогается с места.

Мне тоже несладко, но я же в другом положении. Я ведь потерпевший, а он в выигрыше. Однако есть у меня одно дело, и если оно выгорит, мое самочувствие сразу подскочит на несколько градусов. Если выгорит.

С горем пополам оставляем позади Патриарха. Машина мечется то в одну, то в другую сторону по каким-то улочкам. Я начинаю подозревать, что Жорж успел забыть собственный адрес, но тут «жигули» внезапно подкатывают к тротуару, и водитель с несколько нарочитой бодростью объявляет:

– Приехали. Вот она, резиденция.

«Резиденция» представляет собой двухэтажную хибару, которая, как видно, чисто случайно уцелела среди высоких новостроек. Речь идет не о том, что новые корпуса менее некрасивы – унылый вид этих клеток для людей уже стал обычным явлением. В старом же доме была какая-то претенциозность, которую время и запустение превратили в злую пародию. Светская красавица, с годами ставшая карикатурой на саму себя. Старуха с угасшим взглядом и иссохшим телом, застывшая в нелепой кокетливой позе.

– Этот дом строил мой дед, – поясняет Жорж, пока мы выгружаем вещи. – Маленький дворец. Умели жить люди. Строили дома на века, не то что нынешние – живут только сегодняшним днем…

Фасад маленького дворца выкрашен в тот теплый охряный цвет, в какой когда-то красили школы, больницы и казармы, – цвет казенщины, скуки, протухшего желтка. Впрочем, от покраски мало что осталось, поскольку штукатурка большей частью отвалилась. Зато две колонны у парадного входа полностью сохранились, может быть потому, что они ничего не подпирали. Уцелели и треугольные фронтоны над окнами, чью ренессансную строгость смягчали облупившиеся гипсовые ангелочки. Высокие узкие окна тоже напоминали о школах и казармах былых времен. Перед главным фасадом тянулась балюстрада террасы, которой был облагодетельствован верхний этаж.