Ночные услады - Райс Патриция. Страница 21

В шатре повисла мертвая тишина. Филипп осторожно положил нож и приподнялся. Взгляд его был способен превратить пламя в глыбу льда, и тон соответствовал взгляду:

— Ты больше ни словом не упомянешь о моем браке, если хочешь покинуть этот лагерь живой.

Эльвина попятилась.

— Я передумал. Приказываю тебе сесть за стол и разделить со мной трапезу.

Эльвина не посмела ему перечить. Филипп смотрел, как она приближается, кутаясь в покрывало.

— Я все равно раздену тебя, когда мы покончим с едой. Скромность между нами неуместна.

— Между нами все уже неуместно. Почему ты не оставишь меня в покое?

— Потому что я принимаю клятвы всерьез, а ты задолжала мне больше, чем стоит вся твоя жизнь. Я же беру с тебя такую малость, как твое тело.

Гнев закипел в ней. Эльвине хотелось спросить, каким это образом она оказалась его должницей. Что она сделала такого, что не искупить всей жизнью? С губ ее рвалось признание, что он сломал жизнь не только ей, но и другому существу, самому дорогому для нее на свете, но в этом случае Эльвина открыла бы ему больше, чем намеревалась. Рассказать Филиппу об их ребенке было бы великой глупостью. Тогда он получил бы над ней дополнительную власть. Эльвина промолчала.

Когда они закончили трапезу и слуги убрали остатки ужина, Филипп положил ладони на плечи Эльвины.

— Ты ляжешь со мной по своей воле?

— Нет, милорд.

— Ну, будь по-твоему. — Он сорвал с нее покрывало и отнес ее на постель.

Глава 8

Филипп вернулся в шатер глубокой ночью. От него пахло спиртным, но он не был пьян. Филипп даже не прикоснулся к Эльвине, просто лег в стороне, словно она была заразной или внушала ему отвращение. Она облегченно вздохнула и снова уснула. Проснулся Филипп на рассвете. Эльвина не стала притворяться спящей, когда он встал с постели и начал одеваться. Она лежала и смотрела, как он меряет шагами шатер, с таким чувством, словно ее заперли в одном загоне с бешеным жеребцом.

Филипп заметил, что Эльвина не спит, подошел к постели и, прищурившись, посмотрел на нее. Поскольку солнце палило уже с утра, Эльвина лежала обнаженная. Он смотрел на нее так, словно именно она была причиной его злоключений.

— Я собираюсь пригласить сюда своего оруженосца. Он молод и хорош собой. Советую тебе прикрыться, когда он появится. Иначе сегодня он будет мне не помощник.

Эльвина повиновалась. По опыту она знала, что означают подобные утренние посещения.

— Вы готовитесь к битве, милорд?

Филипп поморщился.

— Я не стал бы называть это битвой, но хотел бы, чтобы все обстояло именно так. Будь на то моя воля, я бы разбил этих мошенников в пух и прах без лишних церемоний. Мой меч жаждет крови, но, кажется, на сей раз крови ему не видать.

Филипп вышел из шатра, перебросившись парой слов с караульным, а когда он вернулся, Эльвина лежала под покрывалом, прикрывшись еще и меховым пологом так, чтобы ее совсем не было видно. Филипп одобрительно кивнул.

— Если вы не собираетесь драться, милорд, зачем приглашать оруженосца?

— Я здесь не ради того, чтобы дышать воздухом. Генрих велел сровнять с землей этот замок, а владелец замка, очевидно, против того, чтобы свершилась воля короля. Он не имел права строить этот замок, так как захватил эту землю у своего убитого соседа. Поэтому по закону эти земли принадлежат короне. Вряд ли нынешний хозяин замка примет свою незавидную судьбу покорно. Стефан избаловал баронов, но и Генрих предпочитает договариваться с ними. Только если иного пути восстановить справедливость нет, отдает приказ воевать. Так что мне предстоит либо убедить нечестивца освободить земли, либо разрушить замок с минимальными потерями со своей стороны. Ну что, удовлетворил я твое любопытство?

Даже если любопытство Эльвины не было удовлетворено полностью, для вопросов времени не оставалось, ибо в шатер вошел оруженосец. Филипп начал облачаться в доспехи: кожаную, подбитую конским волосом куртку со шнуровкой, кольчугу и шлем.

Увидев своего рыцаря в боевом облачении, Эльвина вздохнула: могучий и величественный, даже красивый, такой, каким она представляла его по рассказам леди Равенны, каким мечтала его увидеть. Увы, все, что делало Филиппа прекрасным воином: бесстрашие, решимость и суровость нрава, — создавало непреодолимые трудности в мирном общении с ним. Этот человек понимал только язык войны.

Он вышел из шатра, не удостоив Эльвину и взглядом. Никаких сентиментальных слов, никаких обещаний. Мужлан, не способный на нежные чувства. Эльвина, проводив Филиппа недовольным взглядом, встала и надела тунику, которую смастерила из его рубашки. Затем женщины принесли ей еду.

Хотя пожилой рыцарь в дверях не позволил Эльвине выйти из шатра, она наблюдала за происходящим, стоя в проходе. Ее взору открылась величественная панорама. Она легко отыскала взглядом штандарт Филиппа, возглавлявшего отряд всадников. Он был на голову выше других и значительно шире в плечах.

По ту сторону рва тоже собиралось войско. Ни одна из сторон не показывала своих истинных сил, но, судя по количеству шатров, воинов в лагере Филиппа было гораздо больше. Впрочем, зачем выводить все войско, если речь идет лишь о предложении сдаться в плен? Переговоры могли занять весь день, а могли быстро перейти в обмен любезностями в виде града стрел с той и другой стороны. Если бы все закончилось перестрелкой, в суматохе Эльвине было бы легче бежать. И все же в глубине души она не слишком хотела такого поворота событий.

Жара усиливалась. Люди и кони становились беспокойнее. Порыв ветра донес наконец до Эльвины шум голосов, но она не могла разобрать слов.

Пожилой седовласый страж проникся к ней симпатией, пожалел, велел принести ей перекусить и позволил присесть возле шатра. Он ел вместе с ней, но они почти не говорили. Все в лагере знали, что Эльвина здесь не по своей воле. Хотя никто не ведал о том, какое преступление она совершила, все считали, что Филипп поступил с ней справедливо.

День клонился к вечеру, когда Филипп дал сигнал своим воинам возвращаться в лагерь. Ему не удалось добиться капитуляции, предстояла осада замка.

Боевые машины готовились к бою: к стенам замка подкатывали тараны и катапульты. Бойцы чистили мечи и копья, чинили доспехи. Эльвине все это было знакомо с детства, поэтому она вернулась в шатер.

Филипп все не приходил. Впрочем, Эльвина и не рассчитывала, что он вернется немедленно после окончания переговоров. Как предводитель войска, он должен был руководить приготовлениями к битве. Теперь ему придется проводить больше времени со своими бойцами, а это даст ей возможность сбежать. Надо только все тщательно продумать.

Однако Эльвине ничего не приходило в голову. Она помнила, как волновалась мать накануне сражения, как тревожно вглядывалась в даль, как все валилось у нее из рук. Отчего же беспокойство не дает сосредоточиться и ей, Эльвине? У нее в этом лагере нет ни мужа, ни любимого, ей совершенно безразлична судьба любого из тех, кто готовился к бою. Все, что ей нужно, — это дождаться подходящего момента, улизнуть в лес и убраться отсюда как можно дальше.

Эльвина поужинала в одиночестве и, когда стемнело, легла в постель. Ни разу еще эта роскошная постель не принадлежала ей одной. После кишащей насекомыми соломенной подстилки это ложе казалось королевским.

Едва Филипп отдернул полог, Эльвина поняла, что спать он ей не даст. Должно быть, он снял кольчугу раньше, поскольку металлического звона она не слышала.

Ни слова не говоря, Филипп откинул покрывало, лег в постель и, повернувшись на бок, прижал Эльвину к себе не бережно и не грубо, просто как свою вещь. Она не сопротивлялась, когда он приник к ее губам, словно желал напиться из источника, дающего покой после трудного дня. Эльвина приказывала телу не отвечать на призыв Филиппа, но битву между сознанием и чувственностью сознание неизменно проигрывало. Так случилось и на сей раз.