При открытых дверях - Азерников Валентин Захарович. Страница 8

Профессор. А что вы можете сделать?

Тюнин. Зеленский – не господь бог, на него тоже есть управа.

Профессор. Ничего вы не добьетесь.

Тюнин. Я или мы?

Профессор. Вы. Я должен думать о лаборатории. Если завод прикроет нашу работу, это отнимет у каждого приличную сумму из зарплаты. На себя вам, конечно, наплевать – истина дороже, не в деньгах счастье, бедность не порок – что еще там говорят в подобных случаях? Ну, ладно, вы за свою принципиальность будете платить. А ваши товарищи за что? (Пауза.) Вот так-то. И не надо скандалов, жалоб, вообще хорошо бы поменьше внимания к нам. Мы еще не так красиво выглядим. Нас пускают-то из милости – как бедных родственников. И все поглядывают – не стащили бы фамильное серебро. А уж после вас – так от социологов вообще как от чумы шарахаться будут.

Тюнин. Знаете, я тоже так подумал сначала. И даже не хотел на другой день на завод идти. Но оказалось – все наоборот. До этого я их искал, а теперь – они меня.

Профессор. Да уж наслышан. Из красного уголка исповедальню сделали. Я не имею ничего против доверительных бесед, на том стоим, но руководство завода недовольно: в рабочее время – о личных делах.

Тюнин. О личных? А вам не сказали, что для них стало личным делом? Нет? Надо, знаете, очень допечь человека, чтобы он на работе о работе говорил.

Надежда Петровна. Может, мы лучше завтра побеседуем? А то сегодня день был сложный. Что поделать, работать ведь тоже иногда приходится. Не все же говорить о работе. У нас вон сколько лозунгов – стен не видно. Их прочитать только – полдня уйдет. За все, оказывается, бороться надо. Даже за чистоту в цехе. Просто взять метлу да подмести – это не то, тут минут за тридцать можно управиться, а дальше – как ни крути – работать надо. А если бороться – так это уж мероприятие, это уже дня на два, а может, и поболе. Тут уж если на саму работу времени не останется, никто не попрекнет. А как же – боролись… А какие только мероприятия не проводятся в рабочее время. Агитаторов – отпусти. На политинформации – отпускай. Бюро – часок от смены непременно захватит. Характеристику оформлять – обязательно днем, после гудка хорошей уж не получишь. Ордер получили, квартиру смотреть – опять днем; вечером плохо видно. Вот – социологический опрос – ну, это уж само собой, вроде как для дела считается. Ну, а уж о собраниях, совещаниях, планерках и говорить нечего. Даже зарплату раздают в рабочее время. Ерунда вроде – постоял минут десять, обменялся впечатлениями по поводу полученного – минут сорок, подумаешь, о чем говорить. И вот если все так взять да сложить – интересно, сколько на саму работу останется? А может, рабочее время – это не то, в которое работают, а то, в которое говорят о работе? А работать тогда надо в нерабочее время, сверхурочно? Что – вы думаете, я шучу? Посмотрите табель – сколько у нас сверхурочной работы. А ведь она вдвойне оплачивается. Вот и получается, что фактически мы вдвойне оплачиваем нашу бурную общественно-публицистическую деятельность. Ну, да ладно, это так, к слову, чтоб вы в полной мере оценили полученные от нас сведения. Дорогие они получаются, если подсчитать. На вес золота. Так что вы из них уж что-нибудь путное сообразите, а то как там насчет овчинки и выделки? Ладно, это у меня так – небольшой крик души вырвался – полушепотом.

Сидоров. Это вы на что намекаете? На наше заседание? А когда же его – после работы проводить?

Тюнин. Я ни на что не намекаю. Я вам рассказываю, о чем у людей душа болит.

Сидоров. Это к делу не относится.

Тюнин. Очень даже относится. Психология – от слова «психо» – душа.

Николаева. О чем у них душа болит, и без психологии известно. Вечером – где бы выпить, а утром – где бы опохмелиться. Мой сосед вот…

Тюнин. Вам не повезло с соседом. Не все же такие. Многие как раз переживают из-за этого.

Захар Захарович. Какие-то вы все несерьезные вопросы задаете. Вот почему вы не спросите, к примеру, как мы боремся с пьянством. Не бойтесь, спросите! Что? Гнать? Гоним. Не допускать? Не допускаем. Иди спи, мол, отдыхай. Нет, все правильно, а то у него радость неполная будет. Ну, конечно, прогул в табеле – это мы пишем. И из зарплаты этот день – все по закону. Так? Вроде так. На первый взгляд. А если еще раз посмотреть, повнимательней? Ну, вычел я с него, ну, обругал публично, ну, докладную написал. Так не ему ведь написал, не он ее читать-то будет. Он, может, вообще неграмотный. Ну, не в этом дело. Допустим даже, посрамленный он ушел. А план его? Он что – с ним ушел? Нет, он тут остался. Вот где. (Хлопает себя по шее.) А выполнять его кто должен? Он вроде бы. Поднажать – и наверстать. Ну, верно ведь, если по совести? Так ведь. Ну, так если по совести – он пить не должен в рабочее время. А раз пьет, значит, нету у него ее, совести. А раз нет, значит, и поднажимать не будет, и наверстывать. А что же тогда будет? А будет тогда невыполнение плана по всему участку. И не получит премию не он один, а еще кое-кто. Я, например. За что же я не получу ее? Это вопрос задачи. Ответ: за то, что наказал и не допустил. Что же я должен делать в этой ситуации? Это еще один вопрос задачи. Я попрошу его выйти в субботу или в воскресенье. Понимаете – не прикажу, не велю – попрошу. А он, сукин сын, еще покуражится и подумает; подойди завтра, скажет. Понятно? И если уважит он меня и отработает свое – не чужое, то я ему за это вдвойне выпишу. А потом еще отгул дам. Потому как в выходной работал. Возникает в этой связи третий вопрос: чем же я его наказал? Подсчитываем и отвечаем: тем, что дали поспать, когда все работали, и потом заплатили за работу в два раза больше, чем другим. Вот такая, значит, алгебра получается, товарищ социолог. Что же вы не записываете, вы запишите, а то забудете.

Иванов (Тюнину). Ну, хорошо, допустим, все это интересно – то, что вы рассказываете. Но нас интересует, что дальше было. Вы, говорят, ходили в инстанции?

Тюнин. Ходил.

Иванов. Ну, и что вам сказали?

Тюнин пожал плечами.

Понятно. Не поддержали, значит. Ну, и что вы?

Тюнин. Что я? Мне терять нечего.

Петров. Акт отчаяния из восьми букв. Кончается на мягкий знак.

Тюнин (машинально). Смелость.

Петров. Вот именно.

Иванов. Значит, собираетесь… (Посмотрел наверх.)

Тюнин. Не знаю. Изюмов попросил не ходить.

Появляется Изюмов.

Иванов. Изюмов? Но вы же вроде не виделись с ним?

Тюнин. На заводе. А он меня здесь разыскал.

Изюмов (Тюнину). Я понимаю вас: вы из-за меня на голгофу, а я… Но это эмоции. А если по делу… Вы женаты? Знаете, почему изменяют женам?… Нет, не поэтому. Это пошло. Потому что для возлюбленных мы даже лысые – кудрявые. А жена заставляет бороться с облысением. Улавливаете нюанс? Жена требует, должна требовать – не для себя даже, для детей. Она как бы начальник семьи, а начальниками всегда недовольны. Ко мне же в цехе – как к любовнице. Я не заставляю, не посылаю, не объявляю, не требую. Более того, им кажется, если я не согласен с ней, я согласен с ними. Это аберрация. Мне тоже не нравятся их опоздания, расхлябанность, пьянство. Но я за это не отвечаю. Мое дело – технология: давление, температура, скорости. Улавливаете нюанс? Поставьте меня на ее место, и я тут же стану женой – я должен буду осуществлять функции власти, в том числе и карательную. И ко мне тут же изменится отношение. Я как оппозиция в английском парламенте, как теневой кабинет. На выборах я могу победить, но как только я начну руководить, я очень скоро стану уязвим для критики. Человек должен знать свое оптимальное место. Начальник – это профессия. К этому надо иметь склонность. Екатерина Михайловна – боец. А я – созерцатель. Она внутри событий. А я – над. Естественно, сверху часто виднее. Мы с ней антиподы, но мы нужны друг другу. Вы же ученый, знаете: всегда должна быть и вторая точка зрения. Глядишь, в споре что-нибудь да родится. Это во-первых. А потом… Вы, наверное, знаете – у нас была авария. И был конфликт. Но он носил технический характер, а не личный. Если же меня назначат вместо нее, это будет выглядеть как сведение личных счетов. Улавливаете нюанс? Поэтому давайте договоримся: не надо ничего менять, не надо ни во что вмешиваться. Вы пришли и ушли, а нам вместе работать.