Царица Проклятых - Райс Энн. Страница 98

Дело в том, что это был предел возможностей духов; долго они так продолжать не могли. Но еще до конца демонстрации Хайман стал умолять царя и царицу отменить смертный приговор. И они тут же согласились.

Мекаре, чувствуя, что силы духов на исходе, торжественно приказала им остановиться. Наступила тишина. Повсюду сновали перепуганные рабы, наводя порядок.

Царица была все себя. Царь пытался объяснить ей, что видел это зрелище и раньше и ничто не причинило ему вреда. Но что-то больно затронуло самые потаенные глубины сердца царицы. Она никогда еще не видела ни малейшего доказательства существования сверхъестественных сил и теперь была сражена наповал. В темной, лишенной веры душе мелькнул проблеск света, истинного света. Ее тайный скептицизм был настолько застарелым и укоренившимся, что это маленькое чудо стало для нее открытием чрезвычайной важности; она как будто взглянула в лицо своим богам.

Заявив, что будет говорить с нами наедине, она отослала прочь царя и Хаймана. И со слезами на глазах принялась умолять нас поговорить с духами вслух.

Это был момент чрезвычайной важности, ибо теперь я почувствовала то же самое, что и несколько месяцев назад, когда прикоснулась к глиняной табличке, – смесь добра и зла, еще более опасную, чем само зло.

Конечно, мы не могли заставить духов говорить так, чтобы она это поняла, объяснили мы. Но, вероятно, у нее есть вопросы, на которые мы могли бы получить ответ. Она сразу же начала спрашивать.

Это были те же самые вопросы, которые традиционно задают ведьмам, колдунам и святым: «Где ожерелье, которое я потеряла в детстве? Что хотела сказать моя мать в ночь своей смерти, когда уже не могла говорить? Почему моя сестра не выносит моего общества? Дорастет ли мой сын до зрелости? Будет ли он храбр и силен?»

Стараясь отстоять свои жизни, мы терпеливо задавали эти вопросы духам, привлекая их внимание увещеваниями и лестью. И их ответы буквально изумили Акашу. Духи знали имя ее сестры; знали имя ее сына. Обдумывая эти несложные трюки, она, казалось, вот-вот сойдет с ума.

Затем появился злой дух Амель и, очевидно завидуя происходящему, швырнул к ногам Акаши потерянное ожерелье, о котором она говорила, ожерелье, пропавшее в Уруке. Это был последний удар. Акашу словно молния поразила.

Сжимая в руках ожерелье, она разрыдалась. И взмолилась, чтобы мы задали духам действительно важные вопросы, ответы на которые она непременно должна знать.

Да, богов придумал ее народ, сказали духи. Нет, имена, упоминаемые в молитвах не имеют значения. Духам нравится сама музыка и ритм языка – форма слов, так сказать. Да, есть плохие духи, им нравится обижать людей – а что в этом такого? И есть хорошие духи, они людей любят. Будут ли они говорить с Акашей, если нам дадут покинуть царство? Никогда. Они уже говорят, а она их не слышит. Так чего же еще она от них ожидает? Но в ее царстве тоже есть ведьмы, которые могут их слышать, и, если она пожелает, они скажут этим ведьмам, чтобы те немедленно явились ко двору.

Но по мере продолжения разговора настроение Акаши резко изменилось к худшему.

От ликования она перешла к подозрениям и в конце концов почувствовала себя несчастной. Ведь духи говорили ей то же самое, что и мы.

«Что вам известно о жизни после смерти?» – спросила она.

И когда духи объяснили, что души мертвых либо парят над землей, смятенные и страдающие, либо поднимаются и навсегда исчезают, ее постигло горькое разочарование. Взгляд ее потускнел, и она потеряла всякий интерес к происходящему. Когда она спросила, делается ли какое-то различие между теми, кто прожил дурную жизнь, и теми, кто вел жизнь добродетельную, духи ничего не смогли ответить. Они ее просто не поняли.

Но допрос продолжался. Мы чувствовали, что духи устают от него и уже играют с ней, давая все более и более идиотские ответы.

«Какова воля богов?» – спрашивала она.

«Чтобы вы не прекращали петь, – отвечали духи. – Нам это нравится».

Неожиданно злой дух Амель, гордый своим трюком с ожерельем, швырнул перед Акашей еще одну длинную связку драгоценных камней. Но на этот раз она пришла в ужас.

Мы сразу же поняли, в чем заключалась ошибка. Это было ожерелье ее матери, оно покоилось вместе с телом матери в гробнице под Уруком, и, конечно же, Амель, будучи всего лишь духом, не мог догадаться, какое странное, отвратительное впечатление произведет появление этой вещи. Он даже сейчас ничего не понял. Когда Акаша говорила о первом ожерелье, он видел в ее мыслях и это. Почему же оно ей не нужно? Ей что, не нравятся ожерелья?

Мекаре сказала Амелю, что это не доставило ей удовольствия. Это было плохое чудо. Не будет ли он добр подождать ее указаний – ведь она понимает эту царицу, а он – нет.

Но было уже слишком поздно. Того, что произошло с царицей, было не исправить. В доказательство возможностей духов она получила две материальные улики, услышала как правду, так и чепуху, но ничто не шло в сравнение с красотой мифологии ее богов, в которых она всегда заставляла себя верить. Но духи разрушали ее хрупкую веру. Как же ей скрыться от мрачного скептицизма души, если эта цепь доказательств не прервется?

Она нагнулась и подняла ожерелье, принесенное из могилы матери.

«Откуда оно взялось?» – вопросила она.

Но сердце ее уже знало ответ и то, что он превзойдет все, что она услышала прежде. Она боялась.

Тем не менее я объяснила, и она внимательно вслушивалась в каждое мое слово. Я говорила о том, что духи способны читать наши мысли, что они могущественны, а их размеры огромны, однако каковы они в действительности, сложно себе представить; они могут передвигаться со скоростью мысли. Когда Акаша вспомнила о втором ожерелье, дух увидел это и отправился его искать – ведь если ей понравилось одно ожерелье, то должно понравиться и другое. И он нашел его в гробнице ее матери – вероятно, вскрыл гробницу и достал его. Ибо, несомненно, оно не могло проникнуть через камень. Это невероятно.

Но не успела я закончить свои объяснения, как до меня дошла правда. Скорее всего, ожерелье было похищено с тела матери Акаши, и, вполне возможно, сделал это ее отец. Оно находилось не в гробнице. Вот почему Амелю удалось его найти. Возможно даже, что ожерелье было украдено жрецом. Так, во всяком случае, думала Акаша, сжимая ожерелье в руке. Она возненавидела духа за то, что он открыл ей столь страшную истину.

Итак, все иллюзии этой женщины оказались полностью разрушенными, и она осталась наедине с чистой правдой, которую знала всю жизнь. Задавая вопросы сверхъестественным силам, она поступила весьма опрометчиво, ибо сверхъестественные силы дали ей ответы, с которыми она не могла смириться, но и опровергнуть которые не могла.

«Где души мертвых?» – прошептала она, не сводя глаз с ожерелья.

«Духи не знают», – мягко, как только могла, произнесла я.

Страх и ужас обуяли царицу. Но потом ее ум, как всегда, заработал над созданием пышной теории, позволяющей найти объяснение всему, что причиняет боль, – своего рода грандиозного способа принять и смириться с очевидным. Потаенный темный уголок в ее душе увеличивался в объеме и угрожал поглотить ее изнутри, этого она допустить не могла. Жизнь продолжается. И она, Акаша, – царица Кемета.

И в то же время ее переполнял гнев. Она была сердита на всех – на родителей, учителей, на жрецов и жриц, окружавших ее в детстве, даже на своих богов, а также на всех остальных, кто когда-либо утешал ее или говорил, что жизнь прекрасна.

Возникла пауза, и в наступившей тишине выражение ее лица изменилось: исчезли страх и удивление, во взгляде появились холодность, разочарование и, наконец, злоба.

С ожерельем в руках она встала и объявила, что все наши слова – ложь. Те демоны, с которыми мы разговаривали, намеревались свергнуть ее и ее богов, благосклонных к ее народу. Чем больше она говорила, тем больше верила в свои слова, тем больше захватывало ее изящество собственных верований, тем больше поддавалась она их логике. В конце концов она расплакалась и принялась поносить нас, тем самым отрицая мрак собственной души. Она вызывала в памяти образы своих богов, вспоминала свой священный язык.